Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Мир партийных систем и партийные системы мира

Под «миром партийных систем» подразумевается теоретические и методологические средства представления партийных систем, то есть их теоретически представимый мир. А под «партийными системами мира» понимается совокупность феноменов, которые подпадают под эти описательные и объяснительные средства.

Партийные системы — это повторяющиеся модели взаимодействия между политическими партиями на электоральной арене и на иных политических аренах, каковыми считаются законодательная и исполнительная власть. Чтобы констатировать существование партийной системы, нам недостаточно наблюдать выборы как изолированное событие. Партийная система воспроизводится в течение нескольких электоральных циклов. Важным будет различение между демократическими и авторитарными партийными системами. Первые существуют в условиях демократических режимов, а вторые — в условиях авторитарных.

Определение политических режимов - это наборы реальных (формальных и неформальных) правил, с помощью которых определяется состав национального политического руководства, т.е. лидеры исполнительной власти. Здесь нужно обратить внимание на слова «реальные правила», потому что среди правил, в особенности формальных, есть такие, которые не имеют никакого отношения к процессу отбора национального политического руководства. Например, исходя из советской конституции, мы не можем объяснить, почему Брежнев наследовал Хрущеву, а не кто-то еще. Вместе с тем существуют ситуации, когда и формальные, и неформальные правила являются реальными. Это свидетельствует об институционализации политического режима. Демократия определяется через совокупность признаков. Признаки эти таковы: во-первых, состав национального политического руководства определяется с помощью открытых, свободных и честных выборов. Под открытыми выборами подразумеваются выборы, в которых участвуют все желающие, нет сколько-нибудь существенных ограничений на то, чтобы политические авторы использовали свое пассивное избирательное право. Второй признак — это то, что соблюдаются гарантии гражданских свобод, прежде всего политических. А к основным политическим свободам относятся свобода слова, объединений и собраний. Это элементарно и, даже не нуждается в объяснении. Третий пункт может выглядеть несколько странным. Он гласит, что выборы носят решающий характер. Что это значит? То, что выборы влияют как на состав национального политического руководства, так и на политику, которую оно проводит. Мы можем себе представить ситуацию, когда выборы проводятся, когда соблюдаются гарантии гражданских свобод, однако никакого влияния на проводимую политику и на фактический состав национального политического руководства эти выборы не оказывают. В современном мире такие ситуации встречаются редко. Исторически, однако, они были широко распространены и продолжают встречаться сегодня.

Демократия представляет собой естественную среду для существования партийных систем, а вот авторитаризм — среда для них довольно неестественная. Любая классификация — средство упорядочения эмпирически наблюдаемого мира. Она нужна для выделения классов феноменов, а без этого мы не можем решать никакие познавательные задачи. К классификации можно предъявить несколько требований. Во-первых, это теоретическая последовательность. Существует довольно много примеров эмпирически ориентированных классификаций, однако общее мнение среди философов науки, которые занимаются этим, состоит в том, что классификация должна быть задана по теоретическим основаниям. Во-вторых, это взаимная исключительность категорий. Ни один эмпирический объект не может быть отнесен одновременно к двум категориям в рамках данной классификации. В-третьих, это эмпирическая полнота. Ни один эмпирический объект, входящий в поле классификации, не должен быть таков, чтобы его нельзя было отнести к одной из категорий. Наконец, желательно, чтобы классификация не только делила эмпирические объекты на категории, но и упорядочивала эти объекты внутри категорий. Примером такой классификации, до которого нам в социальных науках, что называется, расти да расти, считается таблица Менделеева. Она соответствует всем четырем требованиям.

Говоря о тех классификациях партийных систем, которые существовали в истории политической науки, если смотреть не в хронологическом порядке, а начинать с классификации, которая является наиболее широко применяемой, она авторитетна. Это классификация Джованни Сартори (Giovanni Sartori), которая была им предложена в 1976 г. Эта классификация строится на трех основаниях. Первое из них — это наличие партии большинства, то есть наличие партии, у которой 50% плюс одно место в парламенте. По этому параметру Сартори различает двухпартийные и многопартийные системы. Второй параметр — это идеологическая дистанция, которую часто называют еще поляризацией, то есть то, насколько далеко идеологически отстоят друг от друга партии, присутствующие в данной системе. По этому основанию выделяются типы многопартийности. И третий параметр — это чередование у власти, то есть сменяют ли партии друг друга у власти. По этому параметру Сартори отличает системы с доминирующей партией от всех прочих.

Вводя этот третий параметр, Сартори отступает от теоретической последовательности классификации, поскольку системы с доминирующей партией, по Сартори, могут быть как двухпартийными, так и многопартийными, а также принадлежать к различным типам многопартийности.Более серьезной проблемой с классификацией Сартори является, то, что он водит идеологическую дистанцию в качестве классификационного параметра. И проблема здесь не теоретическая — безусловно, это важный параметр, — а эмпирическая. А именно: вводя ее, мы оставляем за пределами исследования колоссальное количество партийных систем, которые существовали и существуют в мире. Почему это так?

На самом деле, мы не только способны измерять идеологическую дистанцию, но и можем делать это двумя разными способами. Во-первых, мы можем ее измерять, изучая программные документы самих политических партий. Наиболее известным примером такого рода стал проект «Манифесты», которым руководил Ян Бадж (Ian Budge) и который привел к тому, что сейчас мы можем по этому параметру измерить партийные системы практически всех западноевропейских стран. Во-вторых, мы можем опрашивать избирателей, исходя из того, что избиратели лучше, чем сами политики, представляют идеологические позиции партий. И такого рода работа тоже ведется уже давно, преимущественно в западноевропейских странах, но не только в них. Факт, однако, состоит в том, что с помощью обоих этих методов мы можем установить идеологические дистанции только для очень небольшой части тех эмпирических объектов, которые нас интересуют. Это западноевропейские партийные системы, партийные системы Соединенных Штатов, Канады, Японии и очень ограниченного круга развивающихся стран. Причем охвачен будет только послевоенный период. Таким образом, эмпирическая полнота классификации Сартори будет достаточно скромной.

Поэтому не только исторически предшествовали классификации Сартори, но и продолжают сосуществовать с ней классификации, которые строятся на скупом основании, учитывая исключительно электоральные исходы. Первая такая классификация была предложена в 1968 г. Жаном Блонделем (Jean Blondel). Он использовал в качестве основания долю голосов, поданных за две лидирующие партии, и выделял двухпартийные системы, 2,5-партийные, а также два типа многопартийности: многопартийные системы с лидирующей партией и многопартийные системы без лидирующей партии. К примеру, двухпартийные системы Блондель определял как те системы, в которых две лидирующие партии вместе получают более 90% голосов.

В дальнейшем этот подход был развит Стейном Рокканом (Stein Rokkan) и Аланом Уэром (Alan Ware). Менее известна классификация Алана Сиароффа (Alan Siaroff). Этот исследователь предложил исключительно сложную, развернутую классификацию, в которой используются множественные параметры, имеющие отношение к электоральным исходам. Это число партий, получивших 2% или более мест, двухпартийная концентрация (а двухпартийная концентрация — это, собственно говоря, и есть доля мест, полученных двумя лидирующими партиями), относительные размеры двух лидирующий партий и относительные размеры второй и третьей партий. Такая множественность параметров делает классификацию Сиароффа исключительно громоздкой, она не очень удобна в использовании. Одно только определение типов партийных систем у Сиароффа занимает несколько страниц. А, допустим, 2,5-партийная система определяется по четырем разным количественным параметрам. Кроме того, множественность параметров создает возможность того, что категории не будут взаимно-исключительными, то есть типы будут накладываться друг на друга. Эти недостатки тем более заметны, что к тому времени, когда Сиарофф опубликовал свою классификацию, уже существовал количественный показатель, который как будто позволял классифицировать партийные системы.

Эффективное число партий, которое было изобретено Маркку Лааксо и Рейном Таагеперой (Markku Laakso и Rein Taagepera) и опубликовано в 1979 г. На слайде дана формула. Что это значит для тех, кто не владеет основами математической символики? Это единица, деленная на сумму возведенных в квадрат величин компонентов, причем величины берутся как абсолютные доли от единицы. Допустим, у нас система, в которой есть две партии, каждая из которых получает по 50% мест. Мы их представляем как 0,5 и 0,5. Возводим 0,5 в квадрат. Получаем 0,25. Суммируем. Получаем 0,5. Единицу делим на 0,5, получаем 2. Понятно, что для систем с равновеликими партиями эта процедура довольно бессмысленна, но она и нужна, собственно говоря, для того, чтобы определять системы с неравновеликими партиями. И тогда формула Лааксо и Таагеперы дает интуитивно весьма убедительные результаты. Не удивительно, что Аренд Лейпхарт (Arend Lijphart) в своей известной работе 1994 г. «Избирательные системы и партийные системы» рекомендовал использовать эффективное число партий, усредненное по необходимому количеству выборов, в качестве средства измерения партийных систем. Он так и пишет: если эффективное число партий меньше двух, то это, наверное, система с доминирующей партией, порядка двух — двухпартийная, примерно два с половиной — 2,5-партийная и т.д.

Надо сказать, что есть проблемы с такого рода использованием эффективного числа партий. Одна из этих проблем состоит в том, что эффективное число партий в формулировке Лааксо и Таагеперы в действительности очень плохо различает между системами с доминирующей партией и двухпартийными системами. Например, если величина наибольшего компонента 2/3, то эффективное число партий Лааксо и Таагеперы составляет не менее 1,8 и может достигать 2,25. Интуитивно, это должно соответствовать двухпартийной системе. Но мы догадываемся, что если ведущая партия получает две трети мест, то это, скорее всего, система с доминирующей партией. На эту тему Маттис Богаардс (Matthijs Bogaards) написал целую статью. Данная проблема решаема.

Альтернативная формула для вычисления эффективного числа партий, которая была опубликована. Здесь S₁ — величина наибольшего компонента, а все остальное должно быть понятно. При использовании этой формулы как для всех двухкомпонентных систем, так и для систем с равновеликими компонентами, эффективное число будет равно единице, деленной на S₁. К сожалению, эффективное число партий и после такого усовершенствования не является адекватным средством для описания партийных систем. Почему? Потому что оно не различает и не может различить (это легко математически доказуемо) между системами, в которых лидирующая партия имеет простое большинство мест, и теми, где у нее нет большинства. Кроме того, оно очень плохо различает между 2,5-партийными системами и системами с доминирующей партией, в которых у доминирующей партии не очень большое преимущество. Скажем, системы 55-40-5 и 47,5-47,5-5 описываются с помощью эффективного числа партий, как его не конструируй математически, очень сходным образом (по Лааксо и Таагепере, соответственно, 2,2 и 2,2, по Голосову — 1,9 и 2,2).

Поэтому, нужно разработать другое средство для классификации партийных систем. Это средство представляет собой визуальный дисплей. Сейчас в политической науке это стало тенденцией — использовать визуальные дисплеи, то есть двухмерные картинки, для представления сложных феноменов. Дисплей описывается с помощью формул, которые представлены на слайде. По оси абсцисс откладываются величины, которые дает первая формула, по оси ординат — величины, которые дает вторая. Я должен пояснить только, что такое S_r. Это — сумма величин всех компонентов, начиная с четвертого. Когда мы используем эти формулы, то получаем график, пространственно ограниченную в виде треугольника диаграмму. На ней в точке А располагаются те системы, в которых лидирующий компонент имеет все места, в точке С — системы с двумя равновеликими компонентами, а в точке В — системы с более чем двумя равновеликими компонентами. Треугольник делится медианами на шесть равных по площади частей, каждая из которых соответствует, на мой взгляд, одному из подтипов партийных систем. На слайде эти подтипы поименованы в соответствии с имеющейся в политической науке традицией.

Теперь средство классификации уже было в распоряжении, но предстояло идентифицировать единицы анализа. Из определения партийных систем вытекает, что мы не можем для их классификации использовать результаты отдельных выборов, ибо как таковые, они не являются эмпирическими референтами партийных систем. Поэтому необходима дополнительная работа, направленная на то, чтобы идентифицировать партийные системы для включения в классификацию.

Здесь представлены четыре критерия, которые я использовал, чтобы отнести наблюдаемые явления к миру партийных систем. Поскольку речь тогда шла исключительно о демократических партийных системах, то в качестве первого условия введен, естественно, демократический характер среды, в которой прошли эти выборы. При этом использовалась базу данных Polity IV. Главное ее достоинство состоит в том, что она хронологически глубокая: начинается с 1800 г. В некоторых случаях по техническим обстоятельствам (главное из которых состоит в том, что Polity IV не включает страны с населением менее 500000 человек), использовались рейтинги демократии Freedom House.

Второй критерий состоял в том, что я включал только выборы представительных собраний, которые носили прямой характер, были партийно-структурированными, проходили в независимых странах. Третий — это количество выборов, не менее трех в течение не менее пяти лет. Кроме того, в некоторых случаях я обнаружил очень длинные последовательности выборов, которые не прерывались по трем указанным показателям, но было интуитивно ясно, что мы имеем дело с несколькими разными партийными системами, а не с одной и той же системой в ее развитии. Поэтому нужно было каким-то образом определить точки разрывов. Для этого использовались, прежде всего, экстра-системную волатильность (это доля мест, полученных новыми партиями на данных выборах). Если новые партии получали 25% или более мест на каких-то выборах, рассматривались такие выборы как точку разрыва. Кроме того, учитывались кумулятивные изменения, которые измерялись по динамике эффективного числа партий.

На основе этого подхода определились 162 единицы, которые входят в классификацию демократических партийных систем. Нижняя хронологическая точка классификации — 1792 г., когда возникла первая американская партийная система, а верхняя — 2009 г. Количественное распределение партийных систем по категориям представлено на слайде. Таков общий разброс. Видно, что среди демократических партийных систем — в целом и в широкой исторической ретроспективе — преобладает один тип, многопартийность. Количество двухпартийных систем уступает, но не слишком сильно. Наименее широко распространены системы с доминирующей партией. Однако график со 162 точками был бы нечитаемым, поэтому сугубо механически разделил всю совокупность случаев на три географических региона: один — это Европа, другой — Америка, третий — весь остальной мир, то есть Африка, Азия и Океания.

Григорий Голосов: Россия входит в Европу, но поскольку у нас никогда не было демократической партийной системы, то она не входит в эту классификацию.

Страны: AD Andorra, AL Albania, AT Austria, BE Belgium, BG Bulgaria, CH Switzerland, CS Czechoslovakia, CZ Czech Republic, DE Germany, DK Denmark, EE Estonia, ES Spain, FI Finland, FR France, GR Greece, HR Croatia, HU Hungary, IE Ireland, IS Iceland, IT Italy, LI Liechtenstein, LT Lithuania, LU Luxembourg, LV Latvia, MC Monaco, MD Moldova, MK Macedonia, MT Malta, NL Netherlands, NO Norway, PL Poland, PT Portugal, RO Romania, RS Serbia, SE Sweden, SI Slovenia, SK Slovak Republic, SM San Marino, UA Ukraine, UK United Kingdom

Это — европейские партийные системы. Обратите внимание на важные случаи. Вот партийная система Великобритании. Как видите, это двухпартийная система, но она находится очень близко к 2,5-партийному типу. Германия — классическая 2,5-партийная система. На последних выборах немецкая партийная система, безусловно, была уже многопартийной. Но динамика последних лет еще не сказалась на месте немецкой партийной системы, поскольку классификация должна быть консервативной, фиксировать долгосрочные тенденции и отвлекаться от того, что может оказаться ситуационными флуктуациями. Это французская многопартийная система с одной лидирующей партией. А классическими образцами этого типа являются Швеция и Норвегия. Вот Нидерланды — многопартийная система с двумя лидирующими партиями.

Черные точки — это те системы, которые все еще существовали в 2009 году, а белые — те, которых уже не было. Это исторические партийные системы. Систем с доминирующей партией в Европе сейчас уже не осталось, но и всегда было очень мало. Двухпартийность в Европе была представлена в основном 2,5-партийным типом. По преимуществу, Европа — это регион многопартийности.

Страны: AR Argentina, BB Barbados, BO Bolivia, BR Brazil, BS Bahamas, BZ Belize, CA Canada, CL Chile, CO Colombia, CR Costa Rica, DM Dominica, DO Dominican Republic, EC Ecuador, GD Grenada, GY Guyana, HN Honduras, JM Jamaica, KN St. Kitts and Nevis, LC St. Lucia, MX Mexico, ND Newfoundland, NI Nicaragua, PA Panama, PE Peru, PY Paraguay, SR Suriname, SV El Salvador, TT Trinidad and Tobago, US United States, UY Uruguay, VC St. Vincent and Grenadines, VE Venezuela

Несколько другую картинку мы видим в Америке. Здесь тоже мало систем с доминирующей партией. Преобладающий тип — двухпартийность. Географическая дифференциация видна достаточно ясно. В сегменте «классической» двухпартийности расположены, как правило, англоязычные страны. Это Соединенные Штаты, а также большое количество стран Карибского бассейна, которые развиваются под влиянием британского наследия: Ямайка, Сент-Люсия, Сент-Винсент и Гренадины, Тринидад и Тобаго и прочие. В сегменте 2,5-партийных систем находятся преимущественно латиноамериканские страны. Видные латиноамериканисты — такие, как Мэйнуоринг (Scott Mainwaring) — много писали о том, что в Латинской Америке происходит процесс перехода к многопартийности. Это так. Посмотрите: вот Бразилия, вот Уругвай, вот эквадорская партийная система, которая уже прекратила существование. Вот Чили, Перу. Но процесс еще не зашел так далеко, как это наблюдается в Европе.

Страны: AU Australia, BD Bangladesh, BW Botswana, CV Cape Verde, CY Cyprus, EG Egypt, FJ Fiji, GM Gambia, GH Ghana, IN India, ID Indonesia, IL Israel, JP Japan, MY Malaysia (Malaya), MU Mauritius, MN Mongolia, MM Myanmar (Burma), NA Namibia, NZ New Zealand, PK Pakistan, PH Philippines, ST São Tomé and Príncipe, SC Seychelles, SO Somalia, ZA South Africa, LK Sri Lanka, TW Taiwan, TR Turkey, VU Vanuatu, ZW Zimbabwe (South Rhodesia)

Наконец, партийные системы Азии, Африки и Океании. И здесь мы снова наблюдаем характерную модель. В этом регионе вероятность возникновения систем с доминирующей партией в целом выше, чем где бы то ни было еще. Много исторических систем такого типа. Наиболее важная из них — это старая партийная система Индии (с 1952 до 1984 г.). Есть и современные случаи: Южно-Африканская Республика, Намибия. Здесь же находится Япония. Все остальные типы представлены в этом регионе более или менее равномерно. Случаев двухпартийности не очень много, но они есть. Вот примеры из числа совсем новых партийных систем — Гана и Острова Зеленого Мыса. Есть 2,5-партийные системы — например, новая партийная система Новой Зеландии, современная австралийская партийная система. Но есть и примеры многопартийности — новая индийская партийная система, партийная система Индонезии.

Теперь перейдем к авторитарным партийным системам. Надо сказать, что сам подход, в рамках которого выделяются авторитарные партийные системы, может показаться проблематичным. Авторитарные партийные системы, при всей их специфике, изоморфны демократическим партийным системам, структурно им подобны. Мы их можем идентифицировать, используя абсолютно те же самые критерии, которые используем для идентификации демократических партийных систем, если отвлечься от критерия демократичности. И мы можем их описывать в тех же категориях.

К сожалению, с авторитарными партийными системами мне не удалось уйти так далеко вглубь времен, как с демократическими. На слайде — распределение партийных систем обоих типов (120 демократий и 74 авторитарных режима), имевшее место в 2009 г. Как видите, партийные системы существовали в 76 демократиях, а в 44 их не было. Почему может отсутствовать партийная система в демократической стране? По нескольким причинам. Во-первых, если выборы проходят на беспартийной основе. Здесь специально сделана ссылка на это обстоятельство. Таких стран оказалось 6. Все они без исключения являются малыми островными государствами Тихоокеанского бассейна: Тувалу, Науру, Палау и т.п. Остальные — это, во-первых, страны, где партийные системы просто не успели сложиться, потому что они стали демократиями совсем недавно. Вопреки расхожему мнение о том, что третья волна демократизации закончилась, многие африканские страны перешли к демократии уже в течение нулевых годов. А во-вторых, это те страны, где партийные системы испытали разрыв по основаниям, которые я выделил ранее (экстра-системная волатильность или кумулятивное изменение) и еще не оформились в каком-то новом качестве. В качестве примера могу привести Израиль, где после возникновения партии «Кадима» старая партийная система прекратила существование, а о консолидированной новой мы пока еще не можем говорить. В целом, мы видим, что среди демократий стран, где есть партийные системы, существенно больше, чем тех, где их нет.

Далее выделяются две разновидности авторитаризма. В правой колонке — неэлекторальный авторитаризм. Это страны, где выборы либо не проводятся, либо не имеют никакого значения, потому что данные государства являются несостоятельными (failed states), то есть в них вообще отсутствует централизованная власть (как в Сомали) или она не носит суверенного характера (как было, например, в Ираке до самого последнего времени). Однако наиболее распространенная форма неэлекторального авторитаризма — это традиционные монархии, которые по-прежнему существуют в довольно большом количестве — Саудовская Аравия, Кувейт и пр. Сюда же относятся сравнительно немногочисленные военные диктатуры и коммунистические режимы, а также своеобразные политические устройства вроде, например, Ливийской Джамахирии. К данной категории я отношу и те страны, в которых выборы проводятся, но проходят на формально неконкурентной основе. Скажем, в коммунистических режимах (если не считать Китая) проводятся прямые выборы в национальные законодательные собрания.

В современном мире наиболее распространена другая форма авторитаризма, электоральный авторитаризм. Это режимы, которые проводят выборы, причем в них участвуют оппозиционные кандидаты. Но соответствия процедурным критериям демократии эти режимы не достигают. При первом же взгляде на данные становится очевидно, что электоральный авторитаризм в значительно меньшей степени, чем демократия, ведет к институционализации партийных систем.Конечно, частичное объяснение состоит в том, что многие режимы электорального авторитаризма являются столь же молодыми, как и современные демократии. Но существенной вариации между электоральным авторитаризмом и демократией по этому параметру, возрасту политического режима, нет. В некоторых авторитарных режимах выборы проходят на беспартийной основе (например, в Белоруссии), но таких сравнительно немного. Поэтому остается вопрос: почему, собственно говоря, так мало институционализированных партийных систем в условиях авторитаризма?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно задуматься о том, зачем вообще в условиях авторитаризма проводятся выборы. Наиболее компактное, но при этом тщательно эмпирически обоснованное объяснение дает Магалони (Beatriz Magaloni) в нескольких статьях, где она убедительно показывает, что единственный фактор, который объясняет распространение электорального авторитаризма в течение последнего десятилетия — это международный контекст. Электоральный авторитаризм поощряется инвесторами, он поощряется правительствами ведущих западных стран как признак некоторой либерализации режима. Электоральные режимы рассматриваются инвесторами как более стабильные, а значит — более подходящие для инвестиций, чем неэлекторальные.

Но если электоральный авторитаризм и возникает под влиянием внешних факторов, то перед нами все равно остается задача объяснить: а какие-нибудь внутренние задачи он выполняет или нет? На этот счет существует объяснение, которое я в сжатом виде сейчас попытаюсь представить. Преимущественно, функциональность выборов в условиях авторитаризма видится исследователям в том, что они позволяют инкорпорировать потенциально или действительно оппозиционные элиты и контрэлиты в состав правящего класса. Тем самым снижаются риски правящих групп. Объяснение это выглядит логичным, и более того, оно как будто подтверждается опытом. Но теоретически оно проблематично. Почему?

Здесь возникают проблемы, которые Магалони называет проблемами приверженности и доверия. Для того чтобы инкорпорировать контрэлиты, автократ допускает их к участию в выборах. Это значит, что он должен либо снабдить их ресурсами, если их изначально нет, либо, по крайней мере, позволить им использовать имеющиеся у них ресурсы. Тогда возникает опасность того, что, пользуясь этими ресурсами, контрэлиты могут вступить в сговор против автократа и, попросту говоря, подсидеть его. А поскольку эти ресурсы будут постепенно нарастать, у автократа будет все меньше оснований доверять контрэлите. При этом нет никаких рациональных оснований, по которым автократ мог бы однозначно судить о перспективах этого процесса.

С другой стороны, очевидно, что для сотрудничества с автократом оппозиционным контрэлитам нужно получать от него какие-то уступки, материальные бонусы, политические преимущества и т.д. Допустим, исходная договоренность состоит в том, что они все это получат. Но если режим остается авторитарным, то что гарантирует, что автократ в действительности выполнит свои обещания? У контрэлиты нет никаких ресурсов, которые позволили бы гарантировать их выполнение. На уровне плоской теоретической модели эти проблемы являются неразрешимыми. Но в реальной практике авторитарные режимы нашли способы их разрешения. И главный из них — это высокая волатильность и недоинституционализация партийных систем.

Так почему же электоральные авторитарные режимы не склонны к созданию партийных систем? Потому что возможный выход из проблем для авторитарного режима состоит в том, чтобы постоянно перетасовывать состав политических партий, участвующих в выборах. Наиболее пристально это исследовано на примере африканских стран. Африканские страны, как отмечали с некоторым недоумением исследователи, отличаются тем, что там в условиях авторитаризма очень часто встречаются системы с колоссальным превосходством доминирующих партий. Оппозиция всегда получает мало. Проходят выборы, превосходство доминирующей партии бесспорно. Но на следующие выборы выходит совершенно новая «партия власти» и совершенно новый набор оппозиционных партий. Так повторяется из раза в раз. И проблемы устранены. Ведь каждый раз все начинается заново.

Таким образом, институционализация партийной системы в действительности невыгодна авторитарному режиму, и он располагает механизмом, который позволяет ее избежать. Поговорив о том, почему авторитарных партийных систем так мало, мы перейдем к вопросу о том, каковы авторитарные партийные системы. На слайде даны распределения демократических и авторитарных систем, существовавших в 2009 г., по категориям. Как видим, из 18 авторитарных систем 14 были системами с доминирующими партиями.

Страны: BF Burkina Faso, BR Brazil, CI Ivory Coast, CL Chile, CM Cameroon, DJ Djibouti, DZ Algeria, EG Egypt, ET Ethiopia, GA Gabon, GM Gambia, GQ Equatorial Guinea, GT Guatemala, GY Guyana, ID Indonesia, KH Cambodia, MA Morocco, MX Mexico, MY Malaysia, MZ Mozambique, NG Nigeria, PY Paraguay, RU Russia, SG Singapore, SN Senegal, TN Tunisia, TZ Tanzania, YE Yemen, ZW Zimbabwe

То же самое в картинках. Вот (верхний слайд) демократические партийные системы в 2009 году. Это выжимка из тех трех графиков, которые уже были, просто здесь отсортированы только черные точки. А вот< (нижний слайд) авторитарные партийные системы. Черные точки — это существующие системы, крестики — важные исторические случаи. Кроме того, здесь есть еще и Россия. В России никогда не было демократической партийной системы, а теперь должен добавить, что не было и авторитарной партийной системы. На графике представлена констелляция, которую дали единственные выборы 2007 года. Мы можем, однако, пофантазировать на тему о том, какой была бы российская партийная система, если бы она институционализировалась в нынешнем качестве. И вот каковы ее ближайшие соседи — Эфиопия, Египет, Камерун, Нигерия, Йемен, Буркина-Фасо. На некотором отдалении — Гамбия и Камбоджа.

Вы можете обратить внимание на то, что не все авторитарные партийные системы относятся к категории систем с доминирующей партией. Это может выглядеть парадоксом. Объяснение можно извлечь из примера Марокко. Марокко является по многим параметрам традиционной монархией, властные полномочия короля там очень велики. Тем не менее там давно уже проводятся выборы, а сравнительно недавно они стали прямыми. Есть там и высоко фрагментированная многопартийная система. Преимущество лидирующей партии, «Истикляль», совсем невелико, и она не является «партией власти». Почему такое возможно? Потому что это авторитарный режим, в котором выборы не имеют решающего характера, то есть каковы бы ни были результаты этих выборов, власть всегда будет оставаться у короля. Конечно, королю все же нужно обеспечить поддержку своей повестки дня в парламенте. Но нет никакой необходимости опираться для этого на большую партию. В принципе, ему даже выгодно маневрировать между большим количеством очень маленьких партий, потому что чем больше партия, на которую опирается автократ, тем сильнее риск попасть от нее в зависимость.

В истории были важные прецеденты подобных партийных систем. И главным из них, конечно, является отнюдь не Марокко, а Германская империя с 1871 года до Первой мировой войны. Подобного рода партийная система складывалась в Австро-Венгрии. Если бы в России при царях проводились прямые выборы, то, вероятно, партийная система была бы такой же. Действительно, непрямые выборы в государственную думу в начале ХХ века именно такую констелляцию и давали.

Но это в прошлом. Главная черта современного электорального авторитаризма состоит в том, что формально выборы являются решающими, формально они действительно определяют состав национальной исполнительной власти и проводимую политику. Поэтому нас не должно удивлять то, что колоссально преобладающим типом современных партийных систем, существующих в условиях электорального авторитаризма, являются системы с доминирующей партией.

Вот наиболее длительные случаи электорального авторитаризма за послевоенную историю. Здесь неправильно указаны годы для Сенегала, должно быть не 1967-89, а 1978-98. Но на положение Сенегала в таблице это существенно не влияет. Конечно, за всю историю человечества (не только за послевоенный период) самый длительный случай электорального авторитаризма — это Мексика. Там выборы на многопартийной основе проводились с 1940 по 1994 г. Все это время Мексика оставалась системой с доминирующей партией. Чтобы объяснить такую длительность существования мексиканской авторитарной партийной системы, очень многие авторы обращаются к ее функциям.

После победы революции в Мексике образовался довольно обширный класс так называемых каудильо, каждый из которых располагал собственными независимыми политическими ресурсами. Они воевали между собой. В конце концов, выделился победитель, которого звали Каллес (Plutarco Elías Calles), установивший вполне традиционную персоналистскую диктатуру. Но перед ним стояла задача загнать всех остальных каудильо в какую-то структуру, которая позволила бы их контролировать. А поскольку тогда, в 20-е годы, уже знали, что такое политические партии, их загнали в партию, которая называлась Национально-революционной. Важной роли эта партия в функционировании мексиканского авторитаризма тогда не играла. Последующих президентов Каллес назначал лично. Это были видные каудильо, которых за лояльность награждали президентским постом на небольшой срок. Постепенно Каллес, как говорится, уверовал в собственную непогрешимость, отошел от дел и назначил президентом Карденаса (Lázaro Cárdenas) в расчете на то, что все останется по-прежнему. Карденас, однако, обратил внимание на то, что Каллес делами не занимается, да и приказал его арестовать. Во время ареста Каллес читал, как говорят, «Майн кампф» в испанском переводе. Он политическую практику немецкого нацизма не пытался повторить в Мексике, но вот интересовали его на старости лет всякого рода европейские интеллектуальные течения. После этого перед Карденасом встала задача консолидировать режим, который раньше носил персоналистский характер, но теперь его безвозвратно утратил. Для Карденаса это был вопрос политического выживания. Тогда и возникла идея трансформировать Национально-революционную партию в реальный институт, через который проходил бы процесс чередования власти в Мексике. А раз политическая партия была институционализирована в этом качестве, то возникла и необходимость проводить выборы на квази-соревновательной основе. Этот механизм оказался достаточно устойчивым. Я думаю, не надо объяснять, что он уникален. Нигде, кроме Мексики, такого не только не происходило, но и не могло произойти. И когда говорят об электоральном авторитаризме, используя мексиканский пример, то, с одной стороны, это правильно, потому что это исторически самый важный случай, а с другой стороны, это неправильно, потому что на какой бы иной случай мы не посмотрели, ничего подобного тому, что происходило в Мексике, мы не обнаружим.

А что мы обнаружим? В основном, персоналистские диктатуры, в которых автократы чувствовали себя настолько уверенно, что им не нужно было прибегать к механизму постоянной чистки партийной системы. В силу наличия у них колоссальных политических ресурсов, они могли себе позволить воспроизводить старые институциональные формы, не подвергая их постоянной перетряске и не испытывая опасений перед перспективой впасть от них в зависимость. Конечно, наиболее яркий пример — это второй по продолжительности случай, Сингапур. Этот режим всегда был персоналистской диктатурой: и при Ли Куан Ю (Lee Kuan Yew), который его создал, и при нынешнем премьере — сыне Ли Куан Ю. Это высоко репрессивный режим. Что отличает Сингапур от других режимов электорального авторитаризма, так это то, что там нет коррупции. В частности, там нет электоральной коррупции, то есть не фальсифицируют результаты выборов. Вы, вероятно, спросите — а как так? Как это возможно, что правящая Партия народного действия получает все места (а в течение длительного времени она получала буквально все места в сингапурском парламенте), но фальсификаций нет?

Так уж устроены сингапурские выборы. Во-первых, в Сингапуре практически нельзя критиковать правительство в промежутках между выборами. Там очень жесткие законы о диффамации, за диффамацию следуют штрафы, измеряемые сотнями тысяч долларов. Очень многие сингапурские политики сталкивались с тем, что стоило им что-то сказать о каком-то чиновнике, как они сразу же попадали под суд за диффамацию. После суда они становились банкротами, потому что это дорого — заплатить штраф, оплатить судебные издержки и заплатить адвокатам. Кроме того, там очень популярны экономические преступления. Причем наказания за экономические преступления (прежде всего, уклонение от уплаты налогов) тоже очень жесткие. И есть такая любопытная закономерность, что люди, которые начинают участвовать в политике с оппозиционной стороны, вскоре бывают замечены в уклонении от уплаты налогов. Значит, в промежутках между выборами делать ничего нельзя. Избирательная кампания в Сингапуре продолжается 9 дней. В течение этих 9 дней оппозиционные партии могут вести кампанию. Назначаются выборы всегда неожиданно. В результате примерно в половине округов — а в Сингапуре используется мажоритарная система — вообще не выдвигаются оппозиционные кандидаты. Там побеждают представители Партии народного действия, потому что только они в выборах и участвуют. Ну, кстати, всем кандидатам выделяется бесплатное время на телевидении. Каждая из оппозиционных партий в течение этих 9 дней получает по 4-7 минут. Так что, как видите, электоральный авторитаризм может существовать совершенно без фальсификаций на выборах.

Демократические и авторитарные системы с доминирующей партией — это одно и то же. Это не так. Авторитарные режимы располагают набором специальных инструментов, с помощью которых удерживается политическая монополия. Другое дело, что вы можете задаться вопросом: а как вообще возможна система с доминирующей партией в условиях демократии? Есть несколько моделей. Если взять реально существующие партийные системы, то Южно-Африканская Республика и Намибия, бесспорно, являются электоральными демократиями. В ЮАР Африканский национальный конгресс (АНК) получает колоссальное большинство голосов и мест на выборах, которые расцениваются как честные и свободные. В частности, там нет ограничений на регистрацию политических партий и кандидатов. Почему это получилось? Потому что АНК играл ведущую роль в освободительной борьбе против апартеида. В ходе этой борьбы не возникло, если не считать зулусского движения, никаких существенных политических расколов. Поэтому, ну да, черные южноафриканцы любят свою партию, она принесла им пользу, она пользуется авторитетом. Размывается ли эта политическая монополия? Перед последними выборами в ЮАР было много разговоров о том, что там возникает серьезная оппозиция. Она не возникла. Это медленный процесс. Его медлительность лучше всего иллюстрирует пример старой индийской партийной системы. Ситуация во многом аналогичная. Индийский национальный конгресс завоевал свой авторитет в борьбе за независимость. Практически, он надолго стал синонимом политическим нации. Система просуществовала 40 лет, но затем ушла в прошлое.

Япония — это уникальный случай. Она не вписывается ни в ту модель, которую я охарактеризовал, ни в какие-то другие модели, которые из данной совокупности эмпирических наблюдений можно было бы вывести.

Япония - демократическая. Почему там так получилось? Я полагаю, ввиду уникальности случая, значительную роль в объяснительной модели должны играть внешние факторы. Если называть вещи своими именами, то Соединенные Штаты прямо настаивали на том, чтобы две основные правые политические партии, которые конкурировали в Японии в начале 50-х годов (и конкуренция между ними была очень жесткой), объединились. Соединенные Штаты опасались, что иначе там придут к власти социалисты, а японские социалисты были достаточно левыми. Из институциональных факторов я бы выделил длительное использование избирательной системы, которая поощряла внутрипартийную конкуренцию, так называемой системы единого непереходящего голоса (SNTV). Вообще-то, я не склонен придавать такого рода факторам решающее значение, но понятно, что в воспроизводстве ведущего положения Либерально-демократической партии в Японии эта избирательная система сыграла важную роль. Избирательные системы, поощряющие внутрипартийную конкуренцию, снижают фрагментацию. Это можно наблюдать на примерах Мальты, Ирландии, да и США.

Вторая распространенная иллюзия — это то, что эволюция авторитарной партийной системы в конечном счете ведет к институционализации демократии. Демонтаж авторитаризма, как правило, сопровождается разрушением порожденных им квази-демократических институтов. Это не исключает того, что какие-то из них выживают и продолжают существовать в условиях демократии. Роль авторитарного наследия может быть важной и не всегда отрицательной. Однако выживание авторитарных партий сопровождается полным обновлением всего контекста, в котором они функционируют, и сами они становятся существенно иными. Единственный пример, когда набор политических партий, существовавших при авторитаризме, был почти полностью унаследован демократией — Мексика. Это можно было бы списать на уникальность случая, на то, что исключительно устойчивая партийная система задала такую инерцию, которую оказалось трудно преодолеть. Но я бы сказал, что хотя мексиканский переход к демократии часто рассматривают как очень успешный, там существуют искусственные ограничения на развитие многопартийности. Сейчас они уже не препятствуют тому, чтобы квалифицировать Мексику как демократию, но за счет этого партийная система искусственно поддерживается в подмороженном состоянии.

Третье заблуждение — это то, что электоральный авторитаризм облегчает переход к демократии. Понятно, что источником мифа является опыт так называемых цветных революций, которые правильно, вероятно, называть электорально-индуцированными революциями. С одной стороны, некоторые цветные революций произошли в странах, которые уже были демократиями (например, режим Кучмы в Украине не был авторитарным). С другой стороны, в некоторых странах цветные революции произошли, но не привели к установлению демократии. Из недавних примеров — это Киргизия. Будет ли там демократия, мы не знаем.

Собственно, почему электоральный авторитаризм должен облегчать демократизацию? Да, самые недавние его образцы действительно подталкивают к мысли, что это более мягкая форма авторитаризма. Может быть, поскольку автократ не так репрессивен, как в условиях, скажем, коммунистического режима, то возникают условия для демократизации, она легче происходит? Но нет. Если мы еще раз посмотрим на список наиболее устойчивых примеров электорального авторитаризма, то найдем, например, режим Сухарто (Muhammad Suharto) в Индонезии, который носил чрезвычайно репрессивный характер. Мы найдем режим Стресснера (Alfredo Stroessner) в Парагвае, в свое время — один из самых репрессивных в Латинской Америке. Мы найдем бразильский режим, который на ранней фазе, когда эта система функционировала особенно успешно, носил вполне репрессивный характер. Нет оснований для того, чтобы приписывать электоральному авторитаризму какую-то большую мягкость по сравнению с неэлекторальными типами авторитаризма.

Как квалифицировать электоральный авторитаризм? Здесь существуют два основных подхода. На слайде перечислены основные авторы, которые их представляют. С одной стороны, есть мнение, что существуют, во-первых, «настоящие» демократические режимы, во-вторых — «настоящие» авторитарные, а в дополнение к ним — «гибридные». По выражению одного из авторов, это «серая зона демократии». С комической последовательностью этот подход реализован, на самом деле, не у ученых, которые здесь процитированы, а в рейтинге политических режимов, который публикует журнал «The Economist». Там все сделано для удобства инвесторов. Демократии — это очевидные демократии; авторитаризм — тоже такой, что не поспоришь (например, Северная Корея или Куба); а все остальное — «гибридные режимы». Что инвесторам, конечно, приятно. Альтернативный подход состоит в том, что эти режимы являются замаскированными диктатурами, если принять термин, который использует Брукер (Paul Brooker) в своей, в общем-то, детской книге. Но устами младенца глаголет истина. Содержательно мне этот подход близок, хотя, как вы могли заметить, я использую термин «электоральный авторитаризм». Это — разновидность авторитаризма, а не отдельный тип политических режимов.

Если мы рассматриваем электоральный авторитаризм как гибридный режим, как отдельный тип в классификации политических режимов, то у нас возникает потребность выделить единство этого типа эмпирически. Но на материале авторитарных партийных мы такого единства не наблюдаем. За сходством внешних форм — то есть за преобладанием систем с доминирующей партией — не стоит никакого содержания, раскрытие которого дало бы результат более интересный, чем банальная констатация «где политическая монополия, там и партийная гегемония». Если электоральная составляющая авторитаризма и выполняет какие-то задачи, помимо презентации режима во внешнем мире, то эти задачи — совершенно разные в разных странах. Это — множество, включающее в себя массу персоналистских диктатур и военных режимов, общность между которыми создается их авторитарной природой, а не присутствием электоральных институтов. А авторитарные партийные системы до меня мало кто исследовал. Увы, в науке есть мнение, что если объект никого не заинтересовал, то, может быть, он того и не стоит. Похоже, что так. Авторитарные партийные системы – это эпифеномены авторитаризма.