Читайте также:
|
Для рассуждений о методологии исследовании нам необходимо включить в это эссе ряд тезисов, ставших для профессиональных историков уже очевидным и само собой разумеющимся контекстом размышлений о современной истории.
Что мы можем исследовать? Каковы законы и пределы современного историографического описания? Эти вопросы ставятся для того, чтобы актуализировать современное понимание – точнее, многочисленные смыслы, обертона и оттенки понимания истории как науки, фиксирующей время и память.
20 век стал «поворотным» в истории как науке, которую век 19 признал главенствующей среди остальных. Эти «повороты» изменили понимание истории и памяти, и, соответственно, создали другие методологические приемы описания и исследования.
Одним из таких ярчайших научных событий стала школа Анналов и «Новая историческая наука», сформированная трудами исследователей Марка Блока, Люсьена Февра, Фернана Броделя и других. Влияние этой школы, пожалуй, еще предстоит оценивать историкам, но в данном исследовании нам важно отметить влияние школы и ученых на такие факторы, важные в понимании метологии, как:
· Междисциплинарность, включение в историческую методолгогию другие науки. Проведение кросс-исторических-социальных-культурных-лингвистических исследований, в которых обнаруживалась уникальность, специфика того или иного исторического явления;
· Пристальное изучение Фернаном Броделем категории «структура» и ее влияния на формирование или же «распад» истории: Под "структурой" исследователи социальных явлений понимают «организацию, порядок, систему достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами. И для историков структура - это ансамбль, архитектура социальных явлений, но прежде всего она - историческая реальность, устойчивая и медленно изменяющаяся во времени. Некоторые долговременные структуры становятся устойчивым элементом жизни целого ряда поколений. Иные структуры менее устойчивы. Но все они являются и опорой, и препятствием исторического движения.»[2]
Это хорошо объясняет возникновение и исчезновений множества этнических «историй» – ассимиляция германских племен в древнеримских городах и принятие его культуры, чьим наследством Германия грезила многие столетия, пока не осуществила свою мечту в веке 20м. Этой «структурной» причиной объясняется формирование средневековых городских профессиональных сообществ и ремесленнической культуры, истории, памяти, появление и исчезновение гуннов, хазар, викингов, хеттов, фризов, саксов, чьи этнические «структуры» (община, род, племя) были либо разрушены, либо ассимилированы в другие структуры (городские сообщества, этносы), или же в религиозные общины, предложившие другие «духовные скрепы» в виде письменности, религии как фундамента идентичности (в отличие от «племенной»), другую повседневную культуру быта, продиктованную религиозной концепцией.
· Чрезвычайно интересно его же исследование понимания времени, изменившего понимание истории как «речетатива» событий. Время не равно хронологии и смене экономических формаций, не равно политической истории, время – это категория культурной и ментальной реальности. «С тем же самым постоянством и устойчивостью мы сталкиваемся и в области культуры. Великолепная книга Эрнста Роберта Курциуса (Ernst Robert Curtius. Europaishe Literatur und lateiniches Mittelater. Berne, 1948, французский перевод: La Litterature europeenne et le moyen age latin. Paris, 1956), которая наконец появилась во французском переводе, представляет собой исследование системы культуры, которая продолжила в видоизмененных формах латинскую цивилизацию Поздней империи, основанную в сбою очередь на больших культурных традициях. Курциус показывает, что вплоть до XIII и XIV веков, вплоть до возникновения национальных литератур, цивилизация, основанная интеллектуальной элитой, жила теми же самыми темами, теми же самыми сравнениями, теми же самыми общими местами и штампами»[3]
Политическая история и «история дат» не равна истории ментальностей и ценностных ориентаций, представлений людей о мироустройстве, морали. В этом состоит интересный парадокс – вместе с признанием «микроистории», уникальных и автономных исторических явлений, которые нужно исследовать через их же язык и культуру (об этом – далее в тексте), одновременно постулируется существование «больших длительностей», чему Бродель посвящает ряд своих трудов (1): экономик Венеции, доминирование и упадок Амстердама и других «микроисторий» Европы и Америки в контексте формирования Нового времени.
Попыткам историописания этих длительностей мы также обязаны его изобретению понятия «материальная цивилизация», вслед за которыми появятся понятия и исследования «интеллектуальная история», вслед за которой появилась другие, незримые доселе «история ментальностей», «история ценностей», «история эмоций».
· «Контристория» Мишеля Фуко и движение постструктуразима в лингвистике и культуре усилили центробежное движение к пониманию истории не как к линейно разворачивающейся и поступательной эволюции, а повороту к исторической культурологии, в которой стратегии, формы, способы поиска играют ключевую роль в изучении исторических объектов в их собственных границах. «Археологический метод», призванный изучать явления в их отдельном, уникальном своеобразии, историю как текст, в котором уже отражен весь мир, выразился в привлечении лингвистики и риторики как ключевого метода историографии и привел к целой волне исследований речевых стратегий появления, формирования того или иного культурного дискурса, появлению понимания нарративных практик, в которых власть языка формирует или же закрепляет определенный дискурс власти. Архив истории – это опись бесчисленных практик, через которые дискурс власти обнаруживает себя, закрепляется или видоизменяется с течением времени. (5)
Этой волне постструктурализма в науке мы обязаны, в частности, появлению работ по исследованию когнитивных и речевых стратегий выражения этнических предубеждений в масс-медиа(15), семитоическому анализу масс-медиа (13-14), работам Р.Барта в области мифологии и власти текста, множеству других исследований, поставивших во главу угла деконструкцию современных нарративных способов репрезентации современных культурных процессов и особую роль «читателя», реконструирующего и «оживляющего» текст исходя их собственного опыта.
Однако, как отмечает Л.Репина: “В последней трети 20 столетия, после того как постмодернистское мышление, отождествляя историю с литературой, поставило под сомнение возможность прорыва к исторической реальности сквозь толщу опосредующих языковых и нарративных структур, процесс выработки новой парадигмы истории (взамен рухнувшей) оказался чрезвычайно сложным и запутанным, однако, в конечном счете, наиболее жизнеспособные из предлагаемых версий выстраивались, как правило, вокруг категорий культуры. В этом плане программа новой културной истории и последующие качественные изменения в предметном поле, концептуальном аппарате и методологической базе исторической науки на рубеже веков обычно легко вписываются исследователями в понятие “культурного поворота”. В итоге, к началу нового века надобность в уточнении “новая”, пожалуй, отпала и понятие “культурная история” успешно прошла стадию институализации. “ [4]
Чрезмерная увлеченность риторикой и лингвистикой как методами историографии, таким образом, не влечет в полному, объемному раскрытию истории и требует менее радикального подхода, в котром история (несмотря на провозглашенную “конечность”, концептуальную “автономность” микроисторий) будет рассматриваться, во-первых, в своей протяженности (в связности с другими структурами – предшествующими или же современными), во-вторых, как сложный комплекс исследовательских методов, в которых лингивтика хоть и занимает одно из центральных положений, но, как метод, не является истиной в последней инстанции.
Таким образом, историческая память, традиция, трансформация исторического знания остаются объектом со смешанной методологией исследования – при концептуальном сдвиге понимания истории как истории культуры и истории культур, протяженных во времени. Помимо междисциплинарных исследований или же применения методов семиотической деконструкции и реконструкции, наряду с другими методами, описанными в работах историографических школ 20 века, на наш взгляд, перспективным является описание ценностного и менталього поля – не современной истории, но реконструирующего ее субъекта. По отношению к какой реальности - социальной, культурной, психологической и проч.- происходит восстановление памяти? На наш взгляд, именно в этом направлении возможно продолжение исследование, например, в области семейной памяти.
Российские немцы: известное неизвестное.
В свете этих теоретических размышлений, призванных кратко зафиксировать координаты и методы современной историографии, история под условным названием “русские немцы” выглядет биполярно – как очевидно знакомая, известная и – перспективная своими “тайнами”.
Нам известна история вопроса – появление немцев в Новгородской республике, приглашение немцев-специалистов Иваном Третьим, Борисом Годуновым, волны колонизаций после указа от 1762 года Екатерины Великой, в ходе которых заселялись малоосвоенные территории Поволжья или отвоеванные у крымского ханства территории нынешней Украины. Столыпинские реформы, в ходе которых кабинетные земли Алтайского края были объявлены свободными для массового крестьянского освоения, существовавшие с конца 17 века поселения немцев в Оренбургской, Саратовской областях, на территории нынешней Омской области, в Петербурге и Москве.. Каждый пункт, торополиво перечисленный, – всего лишь хронологические маркеры появления и формирования новой этнической идентичности под названием “российские немцы”, состоящей из мозаики судеб, событий, всевозможных общностей и героев (от городских поселенцев – мещан, ученых-немцев, пастырей-миссионеров,, крестьян, массово осваивших пустующие территории до выдающихся исторических личностей – Крузенштерна, Барклая-да-Толли, Белинсгаузена, и многих других).
Каждая часть этого “немецкого дискурса” – микроистория, состоящая из огромного количества переферийных тем: биографии известных личностей, истории архитектуры и архитектурных патяников Москвы, Петербурга, градостроительства российских столиц и множества других городов, формирования религиозных общин, религиозного образования и воспитания, экономическая история и история немецкого предпринимательства, культурного своеобразия колоний и множества других.. Историки и исследователи отмечают появления литературного героя – “немца” как особенного психологического и поведенческого типажа русской культуры (хрестоматийно известный Штольц в знаменитом романе “Обломов” или Герман из “Пиковой дамы”.)
Это говорит нам не только о том, что “немецкая” этническая культура не отделима от исследования российской культуры 16-21 веков- в безусловности этого тезиса, пожалуй, никто и не сомневается, но и том, что общественная память об этой части российской культуры и идентичности сейчас практически исчезла. Немцы в истории России, немецкая Россия – скорее, звучит фашистски-угрожающе, чем привлекательно.
“Пятнами” немецкой истории (при существующем огромном кол-ве исследований) по прежнему остаются непроявленные на поверхности некоторые сугубо хронологические детали и исторические реалии, связанные с репрессиями немцев на протяжении 20 века и волнами их эмиграции – в Китай, Америку, Германию.
История российских немцев в этом случае – всего лишь показательный пример того, как на протяжении нескольких десятилетий историческая память стирается вместе со “структурами”, ее удерживающими:
- религиозными общинами (меннонитскими, баптистскими, лютеранскими, с начала репрессий 1917 года потерявших практически все религиозные центры и существовавшие во время советского союза в качестве подпольных молельных домов, впрочем, уже не интересовавших новое поколение советских немцев, вырасших в 1940-е и далее)
- семьями (пожалуй, наиболее крепкая структура, на которой удерживается до сих пор немецкая идентичность, несмотря на эмиграцию и переселение в разные регионы России)
- языком (к примеру, Platt Deutch, на котором немецкие поселенцы массово разговаривали вплоть до 60-х гг 20 века и существовавшим как «нижний» диалект «северных» немцев Пруссии и Нидерландов)
- повседневной культурой быта и деятельностью (немецкое крестьянское и городское предпринимательство, потерявшее либо право заниматься своим привычным делом, либо же вынужденное заниматься им уже в составе не общины, а советских колхозов)
Войдя в 20 век как полноценная этническая и культурная составляющая общероссийского культурного, экономического и социального пространства, эта общность практически исчезла к началу 21 века – в силу репрессий, тщательно скрываемой и затем забытой собственной истории, религии, языка, массовой эмиграции в Америку (20-30е гг 20 века) или Германию (конец 80-х-90-е годы20 века).
“Пятнами”, непроявленными местами, вопросами без ответа является не только хронологическая жизни немецкого этноса, но и, на “немецком” примере, вопрос об актуальной истории. Имеет ли эта история шансы быть узнанной, и, потом –стать передающейся, актуальной, значимой/употрибимой для современных людей памятью?
Дата добавления: 2015-09-11; просмотров: 68 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
| Введение. Актуальность этнического? | | | Продолжения истории |