Читайте также:
|
В целом все вышеизложенное представляет собой концептуальную схему — систему отсчета, теорию. Она ни в коем случае не рассчитана на эмпирическое применение. Дубин, однако, говорит о важности эмпирической верификации этих понятий и их перспективности в этом отношении. В изложенном выше нет никаких основании для такого подхода, с чем я полностью согласен. Но читатель не должен заблуждаться, предполагая, что наше изложение имело в виду достижение именно этой цели. Конечно, кое-какой вклад на различных уровнях в этом направлении сделан в моих собственных работах, а также в работах моих сотрудников и многих других, прежде всего благодаря кодификации различных объектов эмпирического материала, а также концептуальным схемам, с помощью которых этот материал анализировался14.
14 Например, работа Бейлза по малым группам; работа о структуре семьи и социализации, включающая соотнесение с психоаналитической теорией: Parsons Т., Bales R. et al. Family, Socialization and Interaction Process, Glencoe, 111., Free Press, 1955; соотнесение с экономической теорией в работе: Parsons, Smelser, op, cit., с определенными проблемами экономического развития — в указанной книге Смелсера; соотнесение с теорией обучения, проведенное Олдсом, с анализом поведения на выборах: Parsons T. Voting and the Equilibrium of the American Political System (American Voting Behavieour. E. Burdick, A. Brodbeck eds. Glencoe, 111., Free Press, 1958, p. 80120; отношение к различным аспектам психологической теории — в книге под редакцией Коха; и последние очерки, опубликованные Парсонсом в книге «Structure and Process in Modern Societies» (Glencoe, 111., Free Press, 1960) с богатой библиографией по данному вопросу.
Следует помнить, что шесть положений, выдвинутых выше, изложены на довольно высоком уровне абстракции, с намерением охватить все виды систем действия. Поэтому маловероятно, чтобы эти положения могли быть эмпирически верифицированы на обычных операциональных уровнях. Для такой верификации требуется конкретизация — перевод понятий на более низкие уровни, например, применительно к условиям, характерным для малых экспериментальных групп как подтипа социальной системы. Только в той мере, в которой кодификацией вскрывается явное единообразие сходных характеристик многих различных типов операционально изучаемых систем, эти абстрактные теоремы имеют шансы приблизиться к строгой эмпирической верификации.
Не следует предполагать, что такая конкретизация может быть достигнута при помощи «здравого смысла», она требует тщательного специального анализа путем целой серии последовательных приближений. Однако я убежден, что теория действия в своем настоящем состоянии обеспечивает способы для успешного проведения такой конкретизации, а также для обобщения от более низких уровней единообразия к более высоким его уровням. Вероятно, наиболее широкие возможности для этого открывает представление обо всех системах действия, как систематически связанных с другими системами по линии система—подсистема. Основные типы систем, обозначенные здесь как организмы, личности, социальные системы и культурные системы, должны рассматриваться как иодсистемы общей категории «система действия». Каждая из них в свою очередь дифференцируется далее на подсистемы различных уровней разработки. Любая подсистема сочленена с другими подсистемами посредством определяемых категорий взаимообмена на входах-выходах процессами, которые в достаточно хорошо дифференцированных подсистемах опосредуются механизмами символического типа, такими, которые рассматривались выше.
Во многих отношениях эта возможность иметь дело с многоплановостью системных связей и соблюдать строгие разграничения и взаимосвязи между ними открывает богатейшие возможности теоретического анализа разработанной Дубиным модели № 2. «Плоское» представление о единственной системе отношений, которое должно приниматься или отвергаться по принципу «все или ничего», не подходит для анализа сложных эмпирических проблем, поскольку не позволяет преодолеть те огромные трудности, которые встают на пути исследования человеческого действия.
1960
Новые тенденции в структурно-функциональной теории*
* Parsons Т. Recent trends in structural-functional theory// Fact and Theory in Social Science. E.W. Count and G.T. Bowles eds., N.Y., 1964, pp. 140-157. Редактор перевода — А.Г. Здравомыслов
Структурно-функциональную теорию можно рассматривать не столько как школу или тип теории в обычном смысле этого слова, сколько как некоторый этап более общего развития теоретической мысли в социальных науках. Мне кажется, что этот этап характеризуется прежде всего тем, что становится особенно важным понятием системы. В то же время этот этап воплощает в себе интерес к системам, которые характеризуются именно стремлением подойти как можно ближе к значительным эмпирическим обобщениям и проблемам, хотя одновременно становится очевидным, что эти две цели при нынешнем уровне знания несовместимы с требованиями, предъявляемыми к идеальной теоретической системе — такой дедуктивной системе высказываний, где все эмпирические положения должны быть строго выводимы из небольшого числа основных посылок.
С точки зрения такой широкой концепции, я полагаю, можно наметить две принципальные особенности структурно-функциональной теории в социологии, которые отличают ее, например, от такой теории в биологии, откуда эта модель в значительной степени была заимствована. Можно сказать, что эти особенности сводятся к двум основным содержательным категориям, которые следует использовать при интерпретации социального действия в том виде, в каком эта проблема прежде всего сформулирована М. Вебером в его методологических работах. Первая особенность состоит в отнесении действия к культурному содержанию с присущими ему комплексами символически значимых стандартов, которые обладают нормативным значением для актора, т.е. многообразными способами, определяющими то, что он должен делать, и дифференцирующими в определенной степени данные способы действия. Другая особенность состоит в рассмотрении психологической мотивации актора с точки зрения удовлетворения или неудовлетворения его интересов. Эти интересы сталкиваются в отношениях между акторами, связанными как с нормативными культурными компонентами системы, так и с внешней, т.е. выходящей за сферу действия, средой.
По-видимому, можно утверждать, что этот тип теории выкристаллизовался в Соединенных Штатах в 30-е годы. Это произошло главным образом в результате синтеза трех традиций: английской социальной антропологии, в которой Малиновский и Радклифф-Браун, при всем их отличии друг от друга, были наиболее важными фигурами; а также учений Эмиля Дюркгейма и Макса Вебера. Влияние теории Дюркгейма — Радклифф-Брауна, вероятно, было наиболее существенным для понятий функции и системы, а влияние Вебера — для аналитического метода в рамках данной конструкции. Можно заметить, что эти два элемента, отмеченные Вебером, создали исходные предпосылки для определения взаимоотношений между социальными и культурными системами, с одной стороны, и психологическими или личностными системами — с другой.
Данная статья состоит из двух примерно равных частей. В первой части я дам обзор того, что, по моему мнению, является основными чертами структурно-функциональной традиции в социологической теории, а также остановлюсь на некоторых идеях, вытекающих из этой традиции, которые особенно важны для будущего развития. Вторая часть будет посвящена весьма схематическому обзору некоторых основных направлений американской социологической мысли, включающих не только теорию, как таковую, но и типы эмпирического исследования. Я намереваюсь показать, что эти основные направления соответствуют содержательным формам развития теоретического анализа, для которого стадия структурно-функциональной теории является началом, открывающим путь для анализа более развернутого и сложного типа.
I
Одна из самых трудных проблем социологической теории заключается в том, чтобы из множества типов описания социальных явлений, существующих на уровне здравого смысла, понимаемого настолько широко, что в него включается и право, — отобрать и упорядочить эти описания с точки зрения их специфических интересов.
Простейший случай использования понятия структуры состоит в описании аспектов системы, которые для определенной цели могут рассматриваться как данные таким образом, что описание их может касаться лишь определения свойств, имеющих значение для их отношения с иными связанными с ними элементами. Осуществление структурного анализа в этом смысле может показаться настолько простым, что было бы незаконно называть его теоретическим анализом в каком бы то ни было смысле. Это заставляет в рамках любой систематической конструкции ставить вопрос о месте любого описываемого явления в более широкой системе. Основная предпосылка этого направления заключается в предположении, что явления находятся в состоянии своего рода систематической взаимозависимости друг с другом, хотя конкретный вид этой связи остается в высшей степени проблематичным.
Именно с этой точки зрения становится ясно, насколько важно понятие структуры. Структура — понятие общее, разумеется, для всех эмпирических наук и означает некоторый аспект системы, который обладает относительной устойчивостью. Примером этому может служить анатомическая структура.
Возможно, что именно понятие функции внутри и для социальной системы оказало величайшую услугу социологической науке в качестве искомого критерия уместности и значимости указанного процесса отбора и упорядочения. С таким мнением я не могу не согласиться. Прежде всего, выбор из бесконечного разнообразия тех свойств, которые могут считаться важными, не может быть проведен на основе здравого смысла, а требует теоретических критериев. Так, на первых этапах становления механики не было очевидным, что масса тела, а не его плотность имеет специфическое теоретическое значение. Подобно этому, в современной социологии строгое различие между ролью — участием индивида в социальном взаимодействии — и характеристикой его личности, независимой от ролевой структуры, стало общим местом. Тем не менее, история социальной мысли красноречиво свидетельствует о том, что для последовательного проведения этого различения недостаточно было лишь здравого смысла.
Те же соображения относятся и к установлению связей между компонентами некоторой социальной системы на чисто структурном уровне. Это видно на примере различений между универсалистическим и партикуляри-стическим способами упорядочивания отношений между структурными единицами в социальной системе (эти термины, хотя и в несколько ином смысле, употреблял Макс Вебер). Так, структура родства рассматривается в подавляющем большинстве случаев в понятиях партикуляризма, в то время как распределение статусов, определяемое успехами в деятельности, как, например, в школьной системе, — в понятиях универсализма.
Уже отмечалось, что именно понятие функции, включающее в себя, конечно, систематическую классификацию функций различного типа, составляет исходное теоретическое основание для структурного анализа даже на этом элементарном уровне. Вопрос о роли структурного компонента в функционировании системы всегда косвенно, если не прямо, является вопросом о вероятных последствиях определенных изменений в функционировании данной системы, которые будут представлять собою следствие определенных же изменений в его структуре. Конечно, теоретическое определение отношений между этими двумя рядами изменений предполагает, с одной стороны, систематически упорядоченную классификацию структурных типов, где различаются каждый компонент и каждая категория отношений между ними. С другой стороны, установление отношений между изменениями и их последствиями требует эмпирического доказательства этого взаимоотношения на достаточно большом количестве случаев.
Этот «простой» уровень теоретического анализа, таким образом, предполагает определенную структуру проблем, которые являются весьма перспективными. Существует, по крайней мере, три органических области структурного обобщения, которые присущи этому уровню. Первая — это обобщение взаимосвязей структурных компонентов в частных типах социальных систем, степени жестокости и гибкости таких отношений и пределов совместимости различных компонентов в одной и той же системе. Вторая область — это проблема сравнительной типологии социальных систем и, следовательно, проблема степени изменчивости, вариабельности систем в целом, а не их частей. Как показал Вебер, логика доказательства причинных зависимостей в социальных процессах основывается на систематической сравнительной типологии. Наконец, существует проблема генетических отношений между структурными типами. Структурные изменения потенциально присущи всем социальным системам. Поэтому вопрос о том, какие структуры и при каких условиях могут измениться в некоторые другие структуры, является неотъемлемым вопросом, внутренне присущим структурному анализу. По моему убеждению, без функциональных оснований невозможно осуществить концептуальный анализ проблем в любом из этих или во всех трех направлениях. Более того, я убежден, что однажды
вступив на путь функционального анализа, мы не можем остановиться до тех пор, пока не получим вполне удовлетворительных структурных обобщений, относящихся (о всем трем вышеназванным теоретическим областям. Это приводит к рассмотрению важнейшего вопроса об отношении между структурой и процессом. При условии того, что мы строго придерживаемся одного и того же уровня структурной концептуализации, что в свою очередь предполагает последовательное применение ряда теоретических положений, характеризующих систему и функцию, можно сказать, что единственный тип эмпирического обобщения, который может быть обоснован чисто структурным анализом, является корреляционным и вероятностным.
Ценность подобного обобщения не следует преуменьшать. Но для большинства наук анализ осуществляется на двух уровнях — как, например, в механике, где, с одной стороны, анализируются свойства и размещения тел, а с другой стороны, рассматриваются их движения; в биологии мы имеем уровни анатомии и физиологии.
Двумя соответствующими уровнями в науках о действии, включающих социологию, как мне кажется, являются, с одной стороны, уровень структуры, состоящей 43 системы институционализированных и интернализированных культурных стандартов, которые, используя знаменитое выражение У. Томаса, «определяют ситуацию» действия и, с другой стороны, уровень «интеракциональных», или целенаправленных и мотивированных действий лиц, в том числе в некоторых случаях и коллективов. По Веберу, «физиология» социальных систем состоит из мотивации поступков членов данных систем, постановки целей выбора средств, экспрессивной символизации и т.п. Для того чтобы такое действие можно было проанализировать с помощью рассматриваемой нами теории, оно должно быть «осмысленным» в двойном плане: в плане культурной символизации и психологической мотивации. Но для того чтобы данное действие было и социологически значимым, необходимо, чтобы оно имело отношение к некоторой структурной схеме, выраженной с помощью функциональных понятий и характеризующей одну или несколько социальных систем. Это означает, что должны быть рассмотрены явным образом последствия для системы как таковой различных возможных типов осмысленных действий элементов данной системы.
Отношения между этими теоретически существенными элементами при анализе процесса должны быть установлены при помощи специфического социологического сочленения культурных категорий значения и психологических категорий мотивации, сочленения, которое вытекает из концепции институционализированных ценностей и норм, с одной стороны, и ролей и общностей — с другой, как первичных структурных компонентов социальных систем, внутри которых может анализироваться значимое мотивированное действие.
В некотором смысле постоянное внимание к этому типу анализа мотивированного действия не является больше делом «структурно-функциональной» теории в простейшем смысле этого понятия. Я полагаю, что оно приводит к возникновению некоторого нового уровня анализа, на котором парными категориями являются не структура и функции, а структура и процесс.
Понятие функции становится тогда исходной точкой для формулировки проблем, которая оказывается общей для обоих подходов и которая связывает их с помощью того, что она устанавливает их значение для главного понятия — системы.
С точки зрения этих критериев, Макс Вебер не был таким представителем структурно-функциональной теории, какими были Дюркгейм или Радклифф-Браун. Однако он мыслил весьма похожими категориями, хотя не относил их непосредственно к понятию социальной системы. Его интерес к мотивированному действию и близкому понятию процесса сделали его работы важным переходным пунктом к социологии, ориентированной больше на понятие процесса. Четкие обоснования систематической концепции функционально упорядоченной и Дифференцированной системы, очерченной выше, сделали веберовский тип анализа более строгим и, следовательно, более плодотворным, чем он был до него.
Рассмотрим теперь другой исключительно важный аспект этой теории, который хотя и связан с основными ее традициями, но вместе с тем выходит за ее пределы. Мы отмечали уже важность норм в определении ситуации мотивированного и осмысленного действия. С одной стороны, Вебер с его акцентировкой культурных моментов, с другой — Дюркгейм с подчеркиванием роли социального уровня пришли к важному понятию общезначимых нормативных элементов — убеждений и ценностей у Вебера и коллективного сознания у Дюркгейма. Отправляясь от этих положений, они постепенно пришли к пониманию того, что процессы, названные мною процессами институционализации и интериоризации (по отношению к личности индивида) этих нормативных элементов, составляют главное в управлении действием в социальных системах, причем общая природа этих процессов стала значительно более понятной в последнее время.
Более ясное понимание пришло в основном из областей, лежащих вне поведенческих наук, а именно — из анализа саморегулирующихся систем в биологии и из расчета и проектирования систем обработки информации и автоматического регулирования в технике. Эта биологическая модель восходит по меньшей мере к теории Клода Бернера о постоянстве внутренней среды организма, как саморегулирующейся биологической единицы, получившей дальнейшее развитие в понятии гомеостазиса у Кэннона. В огромной степени это стимулировалось последними достижениями в области цитологии и биохимии в связи с новыми знаниями о механизме наследственности видов и клеток, связанном с деятельностью сложных молекул ДНК и РНК. Воздействие техники, безусловно, было связано с работами в области расчета коммуникационных систем, вычислительных машин и автоматики.
В результате этих достижений появилась новая перспектива, заключающаяся в том, что было понято значение механизмов, ответственных за осуществление эталонов, «планов», которые, работая на низких уровнях энергии, контролируют системы с гораздо более высоким уровнем энергии. Стало ясно, что выходы таких систем аналогичны символам, несущим значения. Тем самым был установлен мост между теорией информации и лингвистикой. Благодаря этому был налажен контакт между естественнонаучными понятиями и традиционными проблемными областями наук, исследующих социальное поведение.
Исходя из этого, данную позицию можно определить следующим образом: социальное взаимодействие осуществляется в большинстве случаев через языковую коммуникацию, и язык, наряду с другими символическими средствами, составляет первичные механизмы контроля, связанные с механизмами мотивации, внутренне присущими личности. Эти мотивационные механизмы включены в интенциальные лингвистические выражения, которые в свою очередь в соединении ведут (через восприятие их значения) к действию.
Влияние этой линии анализа на издавна существующие споры о соотнесении идеальных и реальных факторов в социальном процессе очевидно. Эта очень старая проблема, вероятно, ложна в том же смысле, в котором было ложно в биологии XIX века противоречие между сторонниками теории наследственности и сторонниками теории внешней среды. Совершенно ясно, что оба ряда факторов существенны для любого адекватного анализа процесса в социальных системах, в том числе и тех процессов, посредством которых одни структуры превращаются в другие. Однако это смелое утверждение, взятое в отрыве от других, не является особенно плодотворным. Необходимо установить позиции, с которых можно было бы судить более конкретно, что изменяется и как (т.е. посредством каких процессов) это происходит.
Я думаю, что ответы на вопросы что, должны быть изложены при помощи структурных категорий, выраженных в специфических теоретических понятиях. Для социальных систем такими понятиями будут роли индивидов, коллективов, установленные через их организацию и ассоциацию друг с другом, нормирование которых подвергается дифференциации путем функциональных распределений ролей и вкладов коллективов в систему, а также всеобщими ценностями, с помощью которых определяется степень законности различных функций.
Эти категории структурных компонентов социальных систем располагаются в реверсивном и иерархическом порядке осуществления контроля, который в то же время является позитивным порядком учета необходимых условий. Это значит, что определение интересов личностей на уровне ролей является утверждением об условиях, необходимых для создания эффективных коллективов на следующем, более высоком уровне. Определенные уровни удовлетворения интересов коллективов становятся необходимыми, но недостаточными условиями поддерлсания ряда норм, снимающих различия между типами коллективов, например, в таких областях, как институционализация авторитета или наследование и отчуждение прав собственности. Заинтересованность в поддержании норм в свою очередь становится условием возможности осуществления определенных ценностных категорий, как например, равенства возможностей.
То, что я назвал управлением, является побочным результатом такой иерархии, в которой интересы трактуются как условия. Так, непосредственным ограничением реализации первичных экономических интересов единиц на ролевом уровне является организация коллектива (с аналитической точки зрения это — политика). Только в рамках такой организации могут быть обеспечены межличностные условия эффективной социальной производительности. В этом смысле организация на коллективном уровне управляет деятельностью единиц на ролевом уровне. Подобно этому эффективная деятельность коллективов более высокого уровня может быть обеспечена только тогда, когда интересы частных коллективов будут отнесены к уровню нормативной системы более общей, чем интересы одного частного случая или частного типа такого коллектива. Законный порядок, который хотя и поддерживается часто одним коллективом — государством, во многих отношениях независим от исполнительной власти последнего и является прототипом такого нормативного порядка. Наконец, как ясно показал Вебер, посредством узаконивания авторитета и введения ценностей в более определенный культурный контекст ценности начинают осуществлять контроль над более низкими уровнями социальной структуры в том смысле, что действие, отрицающее их, порождает конфликты, парализующие действие до тех пор, пока не будут выработаны альтернативные образцы ценностей.
Только что рассмотренные категории по преимуществу относятся к аналитическим. Любое из конкретно существующих обществ и любая их подсистема должны рассматриваться с двух сторон. Относительно каждой категории существует иерархия; например, ценности, принятые всем обществом, должны иметь приоритет перед ценностями отдельных коллективов — семьи или фирмы. Однако, объясняя относительность аналитического статуса этих категорий, можно сказать, что исходное соотношение управляющих элементов в установленном здесь смысле является нормативным и культурным; тогда как то, что обуславливает «интересы», является мотивационным, хотя на уровне коллективов мы должны говорить о типических мотивах и типологизированном распределении их, а не о конкретных мотивах отдельных индивидов.
Как это понимать в терминах старой дихотомии «идеального» и «реального»? Я думаю, что общий ответ на это уже существует. Он заключается в том, что в достаточно сложных системах это отношение осуществляется при помощи обобщенного набора средств, которые настолько определенно являются средствами коммуникации, что их вполне можно трактовать как специализированные «языки управления». Наиболее известный из них и менее всего понимаемый среди социологов — это феномен Денег. На мой взгляд, политическая власть, правильно понимаемая, является другим подобным механизмом и таковым же является «влияние общественного мнения».
Одна из функций этих средств состоит в том, чтобы контролировать ситуацию действия через институциональное определение «интересов», т.е. категорий целей которые могут преследоваться и достигаться при их помощи и тем самым определять границы, в которых действие может оставаться социально приемлемым. Например, в развитом рыночном хозяйстве широкое распространение «приобретательских» интересов законно достигается при помощи денег, т.е. контроля над товарами, услугами и некоторыми «неуловимыми» предметами потребления и факторами производства. И наоборот, существуют одинаково ориентированные или направленные виды действия, при помощи которых деньги могут быть приобретаемы посредством профессионального труда, продажи ценных товаров или сбора налогов правительством. Конечно, оба явления подвергаются нормативному контролю, как формальному, так и неформальному, причем не только по поводу незаконного использования и приобретения денег, как, например, дача ложных сведений о товарах, но и в таких ситуациях, где использование денег строго запрещено, например, для обеспечения себя голосами на выборах.
Таким образом, деньги организуют широкое поле деятельности и отношений в обществе, включая контроль над физическими источниками и объектами использования, выполняя тем самым первичную функцию общества как системы — экономическую, относящуюся к производству и распределению общих возможностей или источников для других функциональных потребностей. Цели единиц, насколько их можно определить с точки зрения экономического интереса, молено представить как относящиеся к экономической или производственной функции системы. И цели, и функция предварительно интегрированы ценностями, институционализированными в этой системе и ее элементах, а также нормами, посредством которых эти ценности проводятся в многообразных ситуациях.
В то же время деньги для других единиц структуры являются обобщенным средством осуществления интересов данной единицы, которые в силу того, что средство обобщено, могут определяться как интерес в денежных ресурсах без спецификации детализированных подцелей и «желаний», стоящих за более общим интересом. Денежный механизм, включающий институционально обоснованную норму, которой он подчинен, и сложный комплекс контекстов отношений или рынков, в которых он действует, может считаться одним, из наиболее важных механизмов, интегрирующих интересы единиц социальной системы и ее нормативную структуру. Такая интеграция, безусловно, подвержена различного рода напряжениям, всегда не завершена, а в отдельных случаях может быть серьезно или даже полностью разрушена. Она также сложно включена во взаимодействие с другими факторами общей системы. Однако возникающие вследствие этого трудности не меняют того факта, что только через понимание таких механизмов можно в терминах процессов понять как, а не только структурное что этих «идеальных» и «реальных» факторов социальной системы, соотносящихся друг другом, включая помехи, которым подвержены их действия и, следовательно, условия эффективности их действия.
Мне хотелось бы, не обсуждая эту проблему в деталях, сказать, что политическая власть является таким же обобщенным механизмом, таким же языком управления, работающим в разных обществах аналогичными, хотя и не тождественными способами. В этом плане я представляю себе власть не только как то, что характеризует правительство, но и как то, что присуще всем организованным коллективам и частного, и общественного секторов. Власть связана с авторитетом подобно тому, как деньги — с собственностью как институтом. Власть является средством, с помощью которого обобщенный авторитет используется для усиления эффективности коллективного Действия. Действие власти принуждает соответствующих членов коллектива выполнять роль, цель которой состоит в необходимости осуществления коллективного действия.
Не вдаваясь в подробности природы власти в социальных системах, я хотел остановиться лишь на тех особенностях, которые являются характерными и для денежных систем. Узаконенные аспекты авторитета — как частного, так и публичного — и предлагаемые ограничения в их использовании и приобретении определяются теми целями, которые коллективы могут ставить, а также путями их достижения. В этом плане нормативная структура общества проявляется в сугубо важной сфере коллективного действия. Но в то же время власть, включающая в себя не только собственные средства, но также и систему авторитета, внутри которой она существует, — правила приобретения власти, концепции ее незаконного применения и представления о сферах, где ее вообще быть не должно (например, в либеральном обществе нельзя навязывать религиозные доктрины), — является, наряду с деньгами, вторым видом общего структурирования интересов в обществе. Члены данного коллектива вынуждены оперировать через систему власти или отказаться от некоторых преимуществ, получаемых ими от участия в ней. Следовательно, в достаточно широких границах понимание институционализированной власти в обществе может увеличить наше знание о процессах, посредством которых канализируется мотивированное действие и тем самым — пути, по которым достижение интересов может рассматриваться как определенный порядок следующих друг за другом состояний системы.
Такой способ политического анализа сталкивается с теми же трудностями, которые присущи и экономическому анализу, трудностями, возникающими при неполной интеграции и при изменениях ее уровней. Только для строго определенных целей допустимо ограничиваться рассмотрением политического комплекса в отрыве от других; он сложным образом взаимосвязан не только с экономическим, но и по меньшей мере с двумя другими, которые не могут быть здесь рассмотрены.
Выше обсуждалось развитие социологической теории, которая лично для меня имела особое значение в течение последних лет. Это направление, по-видимому» важно в нескольких отношениях, каждое из которых открывает более богатые возможности для синтеза экономики и социологии с политической наукой, по сравнению с теориями недавнего прошлого. Я думаю, что в результате такого синтеза мы подходим к гораздо более высокому уровню обобщенного знания, чем это было возможно на основе предыдущей теории. Более того, мне кажется, что с отказом от того типа чисто структурного анализа, который был описан в начале главы, и с обращением к концепции процесса, теория будет развиваться в таком направлении, относительно которого старый термин «структурно-функциональная» не будет адекватным. Здесь я могу согласиться с моим коллегой К. Девисом в том, что любая хорошая теория функциональна.
II
Поскольку я в состоянии говорить с наибольшей уверенностью о развитии социологии в Соединенных Штатах, то я и ограничусь в основном американскими материалами. Прежде всего нужно сказать, что явный интерес к общей теории ограничен относительно небольшим кругом лиц. С наибольшей очевидностью это относится ко мне и небольшой группе людей, тесно связанных со мной на каких-то этапах своей карьеры. Сюда же следует отнести работы Мертона и его сотрудников, имеющих аналогичные корни и частично явившиеся результатом нашего непосредственного сотрудничества. Это утверждение ни в коей мере не умаляет важности влияния таких ранних направлений, как «социальная психология»Ч. Кули, Дж. Мида и У. Томаса. Фактически оно было неразрывно связано с явным структурно-функциональным направлением, в частности, в аспекте анализа мотивации. Здесь же можно говорить о влиянии психоанализа, особенно благодаря работам самого Фрейда.
Однажды в своей лекции Р. Кениг охарактеризовал американскую социологию 30-х — 40-х годов, как социологию, озабоченную пониманием деятельности своего собственного общества и делающую упор на явлениях мелкого масштаба. Примером этого могут служить исследования городской общины и влияния на нее иммигрантов, работы по проблемам этнических и расовых гРупп, по формальным организациям, интерес к которым
особенно усилился в связи с распространением этой отрасли социологии в промышленности, а также исследования управления, малых групп, социальных аспектов принятия групповых решений. Во всех этих работах можно отметить сильную тенденцию к психологизму, например, анализ «неформальных» отношений в формальных организациях фактически сводился к анализу тех отношений, цель которых состояла в том, чтобы расстроить намерения руководства.
В общем, наиболее существенной разработке подверглись малые социальные структуры и функциональные проблемы, связанные с ними. Что касается семьи и душевного здоровья, то самым важным вкладом в теорию был тонкий анализ мотивации с точки зрения связей психологического и социального уровней. Здесь наиболее важный вклад внесли антропологический и психоаналитический анализ родственных связей.
С точки зрения главных течений теоретической социологии, о которой мы говорили выше, можно сказать, что эта фаза развития американской социологии скорее соответствовала дюркгеймовской традиции, чем веберов-ской. Это значит, что основные материалы были сосредоточены больше на внутренней деятельности частных подсистем отдельного общества, а не на сравнительном и генетическом анализе обществ в целом. Кроме того, это направление развивало дюркгеймовскую линию в другом смысле; а именно, чем дальше оно осуществляло интенсивный анализ, тем более необходимым становились обстоятельные исследования проблем социальной мотивации. И не случайно, что работы Дюркгейма совпадали по своему направлению с работами Фрейда, поскольку они вскрывали и анализировали чрезвычайно важное явление интернализации социальных объектов и культурных норм личности. Мне кажется, что в течение этого периода произошло важное накопление эмпирического знания о связях между социальной структурой и мотивацией индивида. Это эмпирическое знание в качестве факта в эмпирическом обобщении было в значительной мере сформулировано в результате постановки проблем в рамках структурно-функциональной теории. Одновременно некоторые авторы в своих работах развили схему структурно-функционального анализа дальше. В этом плане можно выделить два особенно важных достижения. В большом эмпирическом исследовании «Американский солдат», проведенном во время Второй мировой войны С А. Стоуфером и его сотрудниками, было выдвинуто понятие «относительной депривации» (relative deprivation). Это значит, что при определенных условиях «абсолютной» желательности или нежелательности ситуации с точки зрения удовлетворения мотивационного интереса противопоставляется относительное значение вариаций внутри ситуации, значимой для актора. Примером этого является известный случай, когда солдаты-негры, выходцы из северных штатов, предпочли находиться в южных военных лагерях. Объяснялось это тем, что в южных лагерях их статус в негритянской общине был выше по сравнению со статусом в северных лагерях, что более чем уравновешивало большую дискриминацию негров на юге. Этот принцип был обобщен далее Мертоном и Киттом и положен в основу теории, известной как «теория референтных групп». Фактически данная теория являлась дальнейшим уточнением сформулированного Томасом понятия «определения ситуации».
Ко второй линии развития принадлежу я сам. Основное усилие здесь было направлено на более строгий синтез понятий фрейдистской теории личности с анализом социальной структуры — в первую очередь — семьи, а также процесса воспитания и т.п. Помимо моей книги «Семья, социализация и процесс взаимодействия» (в соавторстве) и нескольких очерков, можно назвать работы таких авторов, как Шнейдер, Теодор Лидц с сотрудниками, Дж. Питтс и др. Это можно считать некоторым дополнением теории референтных групп, поскольку последняя проясняет значение структуры частной ситуации в плане ее влияния на конкретную мотивацию индивида, в то время как то, что я могу назвать теорией социализации, пытается показать, как опыт предшествующих социальных ситуаций становится фактором структуры самой личности и, следовательно, конкретная мотивация личности должна частично пониматься с помощью данного социального опыта. Адекватный анализ обеих сторон отношения важен для построения моста между ними, что даст возможность проанализировать социальный процесс методически, а не при помощи случайных ссылок на мотивации.
Разумеется, нельзя забывать, что развитие теории было тесно связано не только с накоплением эмпирического знания, но также и с развитием методов исследования, при помощи которых собираются эти знания. Наибольшее значение имело развитие техники интервьюирования и включенного наблюдения, с одной стороны, и стратегического анализа, в особенности выборки — с другой. Благодаря этой новой технике появилась возможность осуществить ранее отсутствующую связь между исследованиями малых систем, наиболее привлекательной чертой которых была возможность их непосредственного изучения, и крупномасштабных систем, в пределе — целостных обществ. Здесь можно отметить две наиболее важные с этой точки зрения области: демографию и экологию, с одной стороны, и обследование — с другой.
Различие между ними соответствует различию между структурными и мотивационными (процессуальными) основаниями общей социологической теории. Систематическая экология и демография обеспечили нас не только гораздо более полными и технически уточненными данными, чем это было раньше, но и данными, гораздо ближе стоящими к основным теоретическим проблемам. Работы К. Девиса, Ф. Хаувера и Л. Шноре ярко иллюстрируют это. Может быть, монографическая серия, основанная на переписи населения США, является наиболее примечательной в этом плане. На основе этой переписи получена гораздо более полная и адекватная картина домашнего хозяйства и его связи с семьей, чем раньше. Упомяну книгу Г. Лика «Американская семья» в качестве хорошего источника информации для теоретика социологии.
Обследования дали хорошие результаты и в другой, противостоящей экономике, области. Информация о мнениях и отношениях между ними собиралась при помощи таких типов выборки, которые позволяют делать обобщения для очень больших популяций на основе малых выборок. С точки зрения теории это все более тонкий и незаменимый инструмент, несмотря на воинствующий эмпиризм, характеризующий ранние этапы этой работы.
К. Маннгейм в 30-е годы высказал хорошо известное утверждение о том, что американская социология интересуется в большей степени влияниями малого масштаба, в то время как европейская социология — обществами и их крупными историческими тенденциями. Последние достижения американской социологии показали, что это утверждение неверно по отношению к нашей стране, и я полагаю, что это относится и к Европе. Благодаря только что упомянутой технике и другим развивающимся областям знания, в частности, экономике, а также статистической информации, получаемой из них, исследование общества в целом стало возможным на совершенно другом уровне не эмпирической детализации и точности; в частности то, что относится к распределению структурных типов и процессов. Вообще это означает, что стремление к сравнительному и генетическому анализу социальной структуры и, кроме того, к пониманию процесса изменения, о котором упоминалось ранее, может быть реализовано на более адекватном научном уровне.
Переходу от изучения малых систем к изучению больших систем кроме внутренней логики развития теории, рассматривающей общество как целостную систему, способствовал и прогресс в других областях. Среди них, вероятно, наиболее видное место занимают исследования по социальной стратификации, впервые примененные при исследованиях локальных общин (работы супругов Линд и Уорнера). Однако вслед за этим очень быстро возникли не только проблемы определения классов, но и равновесия мел-еду конфликтом и интеграцией. По этому поводу происходила оживленная теоретическая дискуссия. Вехой в эмпирическом плане явились исследования
Норта, Хатта и Сентерса, а в теоретическом — спор между Девисом и Муром, с одной стороны, и Тыоменом — с другой.
Я уверен, что и другие факторы сыграли роль в существенном развитии этих проблем в американской социологии. Однако я думаю, что существует четыре главные области, в которых можно ожидать интереса к ним. Это социология экономики, социология политики, социология права и социального контроля и социология культуры, в особенности религии и науки.
Социологии экономических систем и права наименее развиты. В первом случае молено говорить о двух препятствиях. Во-первых, здесь нельзя говорить о тесной связи между экономистами и социологами, столь необходимой для плодотворного развития и характерного для более ранних этапов развития этих наук. Экономистам присуща тенденция превратить свою науку в замкнутую техническую систему, неприемлемую для других. Вторая причина заключается в том, что старое противоречие социализма и капитализма стало рассматриваться, что, в общем, является вполне правильным, скорее как политическое, чем экономическое.
Однако существуют многообещающие попытки оживить сотрудничество. Вероятно, самым значительным вкладом здесь до сих пор является работа Н. Смелсера «Социальное изменение в ходе промышленной революции», написанная в результате нашей совместной теоретической работы. Сильно возросшее внимание к проблемам экономического развития «новых наций», очевидно, также послужит почвой для совместного пересмотра основных теоретических положений в этой области.
Социология права, в основном развитая прошлым поколением европейских авторов, только сейчас начала приносить плоды на американской почве. Несмотря на то, что до сих пор появилось мало работ в этой области, можно говорить о безошибочных признаках наступающего оживления. Препятствия на пути развития этой отрасли социологии, включая сюда и ее академическую ветвь, аналогичны препятствиям в сфере экономики. Они могут
быть преодолены совместной позитивной работой, замечательным примером которой является сотрудничество университетов Чикаго, Мичигана и Калифорнии (Беркли). По меньшей мере некоторые из появляющихся работ будут носить широкий сравнительный и исторический характер, хотя работы более конкретного плана вначале будут иметь большее значение. По-моему, на известный период, это одна из важнейших новых областей как для эмпирического, так и для теоретического развития социологии. Дальнейшие достижения в этой сфере приведут к обобщению открытия в области социологии правонарушений социального контроля, которые уже сейчас достаточно развиты.
Гораздо более быстрыми темпами развивается социология религии. В течение длительного периода казалось, что она почти полностью сконцентрировала свои усилия на бесплодных спорах вокруг известной работы Вебера об отношениях протестантизма с капитализмом. Только впоследствии оживилась работа в гуманитарных науках, связанных с другими культурами и обществами. Это прежде всего работы Беллаю о Японии и К. Гирца об Индонезии. Существует значительная серия монографий, в большинстве еще неопубликованных, посвященных проблемам истории христианства и иудаизма. В то же время современная социологическая теория и эмпирическая техника все в большей мере применяются к изучению религиозной ситуации в американском обществе (включая канадское). Во всем этом видную роль играет применение знаний, почерпнутых в антропологическом исследовании примитивных религий.
Другая область изучения культуры и общества, получившая наибольшее развитие, — социология науки. Основным пионером в этой области считается Мертон с его исследованием науки XVII века, проведенным около тридцати лет назад. Недавно он пересмотрел свои исторические работы на более широкой теоретической основе, посвятив этой теме свое президентское послание к Американской социологической ассоциации. Однако огромный рост значения науки в американском обществе стимулирует обоснованнный интерес к современным аспектам этой области. Этот интерес, как свидетельствует работа израильского социолога Дж. Бен-Давида, существует не только в США. Немецкая традиция «социологии знания» служит фоном, хотя теоретическая рамка данного направления претерпела сильные изменения со времен Маннгейма.
Наиболее активно развивающейся областью в переходе к изучению общества как целого к сравнительному и генетическому анализу является политическая социология. Возможно, что наиболее важным на ранних стадиях явилось исследование стратификации, и основное противоречие между теми, кто подчеркивает элементы конфликта, с одной стороны, и элементы интеграции — с другой, продолжилось в новой фазе. Важно и то, что в исследовании стратификации сочетается изучение малых и больших систем. Так, многие из исследований формальной организации и бюрократии таких социологов, как Кейдикс и Селзник, касаются крупных систем, например, книга Селзника, посвященная исследованию коммунистических тактик. Замечательным примером заполнения той же бреши служит связь между работой Липсета и его коллег «Профсоюзная демократия» и более широким исследованием того же автора правительственной демократической системы, условий ее стабильности и нестабильности.
Новые технические возможности социологического исследования были широко использованы в данной работе, причем особенно полно применялись результаты обследований, выдающимися примерами которых на американской почве явились серии исследований Лазарсфельда, Барельсона и их сотрудников.
Конечно, несомненное влияние на результаты исследования оказывает личная политическая ориентация того или иного автора. В самом широком смысле здесь можно говорить о поляризации позиций. С одной стороны, мы видим «левых», связанных с недогматической, но более или менее марксистской точкой зрения; это позиция, занятая такими авторами, как покойный Р. Миллс, в некоторой степени Козер и связанный с этой же позицией Дарендорф в Германии. С другой стороны, имеются авторы, позиция которых сориентирвана более на решение с помощью функционального анализа вопроса о том, какие механизмы обеспечивают более или менее успешное функционирование политической системы. К ним следует отнести Липсета, Корнхаузера, Бенедикт и, конечно, меня. Наиболее выдающимися нашими коллегами в Европе являются, видимо, Стейн Роккан в Норвегии и в некотором отношении Р. Арон.
Эта широкая политическая поляризация между людьми более или менее центральными не является просто предметом личных предпочтений в сфере политического действия. Прежде всего она проявляется в различных теоретических установках. Несмотря на существование тонких различий в этом плане, мне хотелось бы сказать, что «интеграционистская» группа тяготеет к аналитическим уровням теории, в то время как теоретики «конфликта» — я употребляю этот неопределенный термин в качестве временного ярлыка за неимением лучшего — стремятся больше мыслить в категориях развития неразложимых структурных целостностей, таких, как «классы», а иногда целые системы. Понятие Миллса о «властвующей элите», противостоящей «массе», является хорошим примером.
Вызов, брошенный более конкретно мыслящими теоретиками конфликта, ставит существенные проблемы перед аналитиками. Вообще говоря, в своих работах они затрагивают крупные политические проблемы нашего времени — демократии и тоталитаризма, как в фашистской, так и в коммунистической формах, возможные виды участия масс в политических процессах, роль бюрократии, партий и т.д. Однако все эти старые проблемы могут быть рассмотрены в свете более широкой теоретической и сравнительной перспективы, чем раньше; теперь мы можем мобилизовать для этой цели гораздо более адекватные Данные, позволяющие провести более критический анализ.
Хотелось бы упомянуть, что среди работ, посвящен исследованию незападных культур, существуют замечательные сравнительные исследования культур, особенно религии и общества, относительно далеких от современной политической жизни, но касающихся проблем политического процесса и организации. Наиболее интересной работой в этом плане является исследование израильского социолога, получившего образование в Англии, С. Айзенштадта «Политические системы империй».
Активизация сравнительных и исторических исследований крупномасштабных обществ в четырех вышеназванных областях и, в частности, выдающиеся достижения политической социологии, позволяют сказать, что если предшествующая фаза развития социологии может быть охарактеризована как дюркгеймовская, то настоящая может рассматриваться как веберовская.
В своих более ранних фазах то, что было названо структурно-функциональной теорией, не связывалось слишком тесно с именем Вебера. Мне кажется, что после первоначального толчка веберовского влияния,которое стало ощутимым только в 30-е годы, произошел довольно экстенсивный процесс углубления и расширения социологической науки таким образом, что новая фаза включила в себя не только «дюркгеймовские» компоненты, но и другие, и может теперь вернуться к тому роду проблем, которыми интересовался Вебер, причем не только с усовершенствованной исследовательской техникой и накопленными в большом количестве эмпирическими данными, но и со значительно более совершенной теоретической схемой, которая включает многие из интересов Вебера и, будучи чрезвычайно обязанной ему, во многих аспектах ушла гораздо дальше Вебера.
Можно ли называть эту теорию «структурно-функциональной» — это, как мне кажется, дело индивидуального вкуса. Не подлежит сомнению, что она является продуктом нормального процесса научного развития, и не подлежит сомнению, по-видимому, то обстоятельство, что в потоке этого развития структурно-функциональная теория сыграла важную роль.
1964
Функциональная теория изменения *
* Parsons Т. A Functional theory of change // Social Change: Source, Pattern and Concequence. Etzioni A. ed. N.Y., 1964, pp. 83-97.
Данный предмет был бы слишком широк для обсуждения в небольшой статье, если бы я не ограничился самым высоким уровнем обобщения. Поэтому мне хотелось бы остановиться в основном на главном типе изменения в социальной системе, том, который больше всего похож на процесс роста организма. Здесь обычно рассматривают не только элемент количественного роста «масштабности» системы, примером чего в области социального может служит рост населения, но также и то, что валено для качественного, или «структурного», изменения второго типа, а именно — процесс структурной дифференциации и сопутствующего ему развития стандартов и механизмов, интегрирующих дифференцировавшиеся части.
Один из важных канонов науки состоит в том, что невозможно исследовать все сразу. Поскольку основа обобщения в науке состоит в демонстрации связанности процесса изменения, то всегда будет существовать различие между теми чертами наблюдаемых явлений, которые изменяются, и теми, которые не изменяются при соответствующих пространственно-временных ограничениях. Если нет соответствующего критерия неизменности, с которым молено соотнести изменяющееся, то нельзя определить и специфические черты изменения.
Понятие структуры является для меня сокращенным выражением этого основного положения. Структура системы является тем рядом свойств компонентов и их отношений или комбинаций, который для многих аналитических целей логически и эмпирически может трактоваться как константный. Однако, если существует веское эмпирическое подтверждение того, что такие постоянные элементы системы одного типа полезны для понимания изменения элементов другого типа, то такая структура оказывается непроизвольным методологическим допущением, а положения о ней и границах ее эмпирической стабильности становятся эмпирическими обобщениями, значимость которых зависит от степени их «динамичности».
Поэтому любую систему, с одной стороны, можно представить как структуру, т.е. ряд единиц или компонентов со стабильными свойствами (которые, конечно, могут быть и отношениями), а с другой стороны, как события, процессы, в ходе которых «нечто происходит», изменяя некоторые свойства и отношения между единицами.
Данное понятие стабильности используется здесь в качестве определяющей характеристики структуры. В этом смысле надо отличать этот термин от термина «структура», которым характеризуется система как целое и некоторая подсистема такой системы. В принятом здесь понимании термин «стабильность» эквивалентен более специфическому понятию стабильного равновесия, которое в другом отношении может быть как «статичным», так и «подвижным». Система стабильна или находится в относительном равновесии, если отношение между структурой и процессами, протекающими внутри нее, и между ней и окружением таково, что свойства и отношения, названные нами структурой, оказываются неизменными. Вообще говоря, в «динамических» системах такое поддержание равновесия всегда зависит от постоянно меняющихся процессов, «нейтрализующих» как экзогенные, так и эндогенные изменения, которые, если они зашли слишком далеко, могут привести к изменению структуры. Классическим примером равновесия в этом смысле является поддержание температуры тела, близкой к постоянной, млекопитающими и птицами.
Процессами, противоположными стабильным и равновесным, являются те, которые вызывают структурное изменение. Такие процессы существуют, и именно они больше всего интересуют нас сейчас. Так, даже в физике, где масса атома отдельного элемента служит прототипом стабильной структурной точки отсчета, последние открытия приводят к признанию принципа изменения, согласно которому одни структуры «атомной идентичности» посредством расщепления и синтеза преобразовываются в другие. Причина, по которой важно помнить об аналитическом различении понятий структуры и процесса, стабильности и изменяемости, состоит не в предпочтении одного предмета в паре другому, а в требованиях упорядоченной процедуры научного анализа.
Мне представляется, что различие между этими двумя парами понятий является различием в уровнях системного отнесения. Структуру системы и ее окружения следует отличать от процессов внутри систем и процессов взаимообмена между системой и ее окружением. Существуют процессы, которые поддерживают стабильность системы как через внутренние структуры и механизмы, так и через взаимообмен с ее окружением. Такие процессы, поддерживающие состояние равновесия системы, следует отличать от иных процессов, которые изменяют указанный баланс между структурой и более «элементарными» процессами таким образом, что приводят к новому отличительному «состоянию» системы, состоянию, которое должно описываться в терминах, фиксирующих изменения первоначальной структуры. Конечно, это различение относительно, но эта относительность носит существенный и упорядочивающий характер. Этим я хочу сказать, что для любого достаточно развитого уровня теоретического анализа существует по крайней мере две систематически связанные перспективы, в которых можно рассматривать проблему непрерывных изменений.
Эти соображения составляют основу перехода, при помощи которого я хотел бы проанализировать изменения в социальных системах. Мне хотелось бы попытаться обсудить тот тип изменения, который только что противопоставлялся стабильности. Поэтому будет сделано предположение, что существуют системы или ряд систем, для которых понятие равновесия вполне релевантно, но которые рассматриваются как претерпевающие процесс изменения, сначала нарушающий внутреннее равновесие, а затем приводящий систему через это состояние к новому равновесному состоянию.
Начнем с вопроса о структуре социальных систем и введем как формальный, так и содержательный уровни рассмотрения. Формальный уровень состоит в том, что любая эмпирическая система может рассматриваться как состоящая из: 1) единиц — таких как частица или клетка, и 2) из стандартизированных отношений между этими единицами — таких как относительное расстояние, «организация» в ткани и органы. В социальной системе минимальной единицей является роль участвующего индивидуального актора (или, если угодно, статус-роль), а минимальное отношение представляет собой стандартизованное взаимодействие, когда каждый участник функционирует как актор, в той или иной мере ориентируясь на других, и наоборот, каждый является объектом для всех остальных. Единицами социальных систем более высокого порядка являются коллективы, т.е. организованные системы действия, характеризующиеся исполнением ролей множеством человеческих индивидов. Может быть, было бы удобнее говорить об этих единицах, как о единицах ориентации, когда речь идет об акторах, и о единицах модальности, когда рассматриваются объекты1.
1 Эта терминология использована в статье «Еще раз о стандартных переменных» (ASK, XXV, Aug. 1960).
В социальной структуре элемент «стандартизованного отношения» частично является «нормативным». Это означает, что с точки зрения единицы это отношение включает в себя ряд «ожиданий» относительно поведения этой единицы по оси: приемлемое — неприемлемое, правильное — неправильное. С позиций других единиц, с которыми эта единица отнесения находится во взаимодействии, это оказывается рядом стандартов, в соответствии с которыми могут узакониваться позитивные или негативные санкции. В связи с различением роли и коллектива на уровне единиц устанавливается различение между нормой и ценностью на уровне отношенческого стандарта. Ценность — нормативный стандарт, который определяет желаемое поведение системы относительно ее окружения без дифференциации функций единиц или их частных ситуаций. Норма, в свою очередь, является стандартом, определяющим желаемое поведение для единицы или класса единиц в специфических для них контекстах, дифференцированных от контекстов, связанных с другими классами единиц.
Положение о том, что стандарты отношений являются нормативными, означает, что они включены в институционализированную нормативную культуру. То же распространяется и на сами единицы. Это станет ясно, если доказано, что единицы находятся на одном уровне. Поэтому то, что мы называем структурными свойствами единиц на одном уровне, на следующем становится стандартами отношений, которые упорядочивают эти отношения. Последние, в свою очередь, представляют свойства более мелких единиц, составляющих этот уровень. В более широком смысле справедливо поэтому утверждать, что структура социальных систем в общем состоит из институционализированных стандартов нормативной культуры. Конечно, далее важно помнить о том, что эти стандарты должны рассматриваться на двух различных уровнях организации, которые мы называем уровнем единиц и уровнем стандартизированных отношений между этими единицами.
Вернемся теперь к парадигме стабильной системы, осужденной выше. Это процесс в системе, который моет быть понят как процесс взаимообмена входов и выходов между единицами (подсистемами) в системе, с одной стороны, и между системой и ее окружением, которое осуществляется с помощью ее единиц, с другой. Существует некоторый «поток» таких выходов и входов между всеми парами классов единиц, независимо от того является отношение внутренним или внешним. То, что я называю нормативным стандартом, управляющим отношением, можно рассматривать как регулятор этого потока. Для осуществления стабильного взаимообмена движений входов и выходов, с одной стороны, должна быть сохранена известная гибкость, а с другой стороны, должны существовать определенные механизмы канализации этого процесса, сдерживающие его в определенных границах.
Классическим случаем является обмен «ценных» вещей, а именно — товаров, услуг и денег, составляющий содержание рыночного процесса. Нормативными стандартами здесь являются институциональные стандарты, определяющие деньги, а также нормы контракта и аспекты собственности помимо денег, представленные у Дюркгейма в известной фазе о недоговорных элементах контракта. Равновесие рыночной системы зависит от поддержания границ флуктуации уровня этих потоков в соответствии с рядом изначально данных условий. Стабильность структуры рыночной системы в этом смысле является, с другой стороны, результатом стабильности нормативной стандартной системы институтов.
Далее. Что же мы подразумеваем под устойчивостью институционального комплекса? Во-первых, конечно, стабильность самих нормативных стандартов. Один термин «норма», по-видимому, слишком узок, особенно если он приравнивается к термину «правило», т.к. он предполагает такой уровень простоты, который допускает описание в одном утверждении, а это заведомо неверно для случаев собственности или контракта. Во-вторых, стабильность предполагает минимальный уровень связанности действующих единиц определенными внутренними обязательствами, т.е. их предрасположенности к действию в соответствии с определенными ожиданиями, а не
уклонению или сопротивлению им, и к применению соответствующих санкций, позитивных или негативных, к другим единицам в связи с их ожидаемым действием, уклонением или сопротивлением. В-третьих, институцио-Нализация предполагает понятие эмпирического и одинаково всеми понимаемого «определения ситуации» в смысле понимания того, чем является система отнесения2; это определение ситуации может быть настолько идеологически искаженным, что всякое функционирование становится невозможным3.
Наконец, институционализация означает некоторый порядок интеграции частного нормативного комплекса в более общий комплекс, управляющий системой в целом на нормативном уровне. Так, доктрина «отдельных, но равных» оказалась плохо интегрированной с остальными частями американской системы конституционных прав, сформулированных на основе конституционального принципа «равного отношения ко всем». Можно сказать, что решение, принятое Верховным судом в 1954 году, было шагом к институциональной интеграции, или, во всяком случае, это была важнейшая проблема, стоящая перед судом.
2 Это определение является нормативным для действующих единиц, но экзистенциальным для наблюдателей. Здесь актор поставлен в положение наблюдателя своей собственной ситуации действия, т.е. рассматривается как потенциально «рациональный».
3 Очевидно, наиболее серьезным источником конфликта в ООН являются идеологические различия между западными и коммунистическими странами в определении природы этой организации и международного порядка, на страже которого она стоит. Коммунисты вешают ярлык «империализма» и «колониализма» на все, что так или иначе не входит в их сферу контроля. Если это положение верно, то ООН не исполняет своих функций.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 24 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |