Читайте также:
|
По профессии я педагог. В самом начале своей деятельности обратил внимание на то, что, когда в курс истории бережно и с текстом вводил волнительные факты о связях Дагестана с другими народами и странами, то уроки давали ощутимый эффект.
Однако факты не лежат на поверхности, не находятся под рукой. Они, как всякая драгоценность, хоронятся неизвестно где и под какими пластами. Поэтому ровно 60 лет назад я вывел детей на порог школы и двинулся вместе с ними в загадочный мир, который зовется Родиной.
...Мы в тот памятный день посетили старожила города Темир-Хан-Шура Зисера Рубштейна. И хотя его рассказ как будто не имел прямого отношения к курсу истории, однако перед детьми раскрывалась такая интересная биография человека, что они слушали как завороженные.
- Мои родители были из Петракова, что близ Лодзи в Польше, - вспоминал старик. — В 1865 году отца забрали в армию и отправили на Кавказ. И попал старый Рубштейн в Апшеронский полк, стоявший тогда в крепости Ишкарты.
Здесь рассказчик перебил себя и спросил у ребят: «Вы знаете, где Ишкарты?" Они знали только то, что аул Ишкарты находился в 15 километрах к западу от Буйнакска. Услышав ответ, Рубштейн продолжил:
- Солдаты в те времена служили по 15 лет, и не знаю, что было бы с моими родителями, если бы отцу не дали возможность перевезти семью в Дагестан. Такое исключение делалось редко кому. Моему отцу разрешили, так как ценили его как замечательного портного. Через три года после того как отец начал служить в Ишкартах, туда в сопровождении командира Апшеронского полка И.Р. Багратиона прибыл кто бы, ребята, думаете? Никогда не догадаетесь. Прибыл французский романист Александр Дюма! Отец очень гордился тем, что сшил ему черкеску. И было отчего. Бедный портной из Петракова Лодзинского уезда и вдруг - знаменитый на весь мир писатель! С тех пор, если в нашем доме появлялся новый человек, отец любил прихвастнуть этим известием. Здесь-то, в кумыкском селении, в 1877 году я и родился. Помню, мальчиком очень любил наблюдать за часовыми, стоявшими у массивных ворот. По четвергам на базар приходили к нам кумыки и аварцы; перед тем как пройти в расположение полка, кинжалы и другое оружие они составляли в углублениях крепостной стены.
...И потекла беседа:
- Что горцы делали в крепости?
- Торговали с солдатами и офицерами Апшеронского полка. Кроме того, обращались за медицинской помощью в полковой лазарет.
- Помогали?
- Да, притом бесплатно....Еще несколько раз побывали мы у 3. Рубштейна.
И каждый раз мои ребята узнавали что-то новое, не менее интересное, чем в предыдущие посещения. И это было понятно: рассказывал очевидец-старожил, например, о том, как на улицах Темир-Хан-Шуры впервые появился автомобиль, и какое было столпотворение.
Зисер Рубштеин с внучкой
Как пролетал над городом 1-й самолет, в каком помещении впервые демонстрировали кинокартину... И все это видел Рубштейн. Или такой факт. В Темир-Хан-Шуре работало примерно 27 портных. Между ними была конкуренция. В этой борьбе одни разорялись, другие процветали. Однажды Зисер Рубштейн явился к начальству реального училища и заявил: «С этого года форму для реалистов будете шить только у меня». У начальства глаза на лоб: -Как это так?»
- Я вам предлагаю выгодную сделку.
- Какую?
- В этом году, - произнес Рубштейн, — мундиры я сошью бесплатно, но с условием, чтобы со следующего года вы пользовались только моими услугами.
Пожали друг другу руки. Шутка ли сказать: куш за 30-40 сшитых Рубштейном мундиров начальство положит себе в карман.
- Ну и что! — воскликнет иной из моих читателей, — фактов, говорящих о конкуренции в прошлой жизни, хоть пруд пруди.
Если бы только это, мы не стали бы воспроизводить рассказ темир-хан-шуринца.
Среди реалистов, которым он шил мундиры, оказались М. Дахадаев, Д. Коркмасов, С. Габиев, С. Саидов, М.-М. Хизроев, А. Амирханов и другие.
Рубштейн лично знал их, беседовал с ними, приглашал на чай, не подозревая, кем они станут впоследствии для Дагестана, так же, как не знали ни я, ни мои дети, что таят в себе будущие встречи с обыкновенным портным.
По воспоминаниям старожила выходило, что рядом с Ишкартским укреплением возникло два русских поселения — Алексеевка и Чапчах. Рубштейн помнил многих жителей. Один из них Франц Кеснер, стал профессором Тифлисской консерватории по классу фортепиано, а его сестра Лидия Кеснер — была ученицей композитора Глазунова. Он знал сына легендарного Хаджи-Мурата - Гулу, страстного краеведа латыша А.Н. Скрабе, Михаила Пащенко - человека интереснейшей биографии, дед которого участвовал в штурме Гуниба в августе 1859 года...
...Когда началась первая мировая война, в Темир-Хан-Шуре дислоцировался Ново-Баязетский пехотный полк. Офицеры полка у Рубштейна занимали в долг деньги. Никому Зисер не отказывал, хотя близкие и просто знакомые предупреждали его, что полк вот-вот уйдет на войну, и его деньги вылетят в трубу. Таким прорицателям портной отвечал, что на войне офицеры могут потерять самое ценное — жизнь. И ему ли после этого плакать о недополученных долгах. А новобаязетцы оказались на высоте. Вернули деньги до копейки, даже за тех, кто сложил голову на поле брани.
...Невысокий ростом, худощавый, почтенный, не по моде одетый Зисер Рубштейн последние годы проживал в Махачкале, где и скончался в глубоком возрасте в ноябре 1963 года.
Сражался на Ахульго
Летом 1969 года в Дагестан приезжал польский ученый, историк Ежи Енджевич. Заехал он и в Буйнакск в сопровождении моих братьев - проректора ДГУ Серажутдина и агронома Абакара. Из рассказа гостя я успел занести в блокнот следующее: «Мой прадед Юзеф Енджевич участвовал в восстании 1830-1831 гг. Вы люди образованные и не можете не знать, что оно было жестоко подавлено, и Николай I многих поляков сослал на Кавказ. Их одели в русскую военную форму и послали воевать
против ваших предков. Состояние моих соотечественников, я думаю, вам не трудно представить. Они как бы оказались между молотом и наковальней: вчера сами участвовали в освободительном движении, а сегодня надо было идти против народов, которые боролись также, как и они за свободу. Поэтому неудивительно, что поляки всеми способами старались переходить сперва к Кази-Магомеду, а затем, после его гибели, и к Шамилю.
Не секрет, что ссыльные помогли Шамилю усовершенствовать его артиллерию. Кроме того, в личную охрану входили наши предки, а адъютантом имама являлся поляк Шанявский. Приехал я к вам потому, что мой прадед Юзеф Енджевич сражался на Ахульго на стороне горцев. Я мечтаю написать специальную книгу о судьбе поляков, которые поневоле оказались на Кавказе».
Узнав о том, что я еще несколько лет назад подготовил рукопись о Кавказской войне, Ежи Енджевич поинтересовался:
— Почему не издаете?
Я ответил, что Шамиль в нашей стране находится как бы вне закона. Гость сообразил на что я намекаю.
- Дайте мне рукопись, — воскликнул Енджевич, — я переведу ее на польский язык и приложу все силы, чтобы издать в Варшаве!
Услышав эти слова, я обрадовался безмерно. Но братья очень быстро опустили меня с небес на грешную землю, напомнив, что издание книг за рубежом без особой санкции на то со стороны ЦК партии равносильно измене родине.
Польский ученый Ежи Енджевич
Ахульго
...С приездом Ежи Енджевича в моей копилке прибавился еще один факт о поляках, оказавшихся на чужбине.
Как от камня, брошенного в воду, расходятся круги, так одна находка, одно событие тянуло за собой попутно другое. Это была удивительно увлекательная тема, от которой меня оторвать не могла бы теперь никакая сила.
Шамиль не подписался
В то время, когда пленный Шамиль находился в Калуге, в российских и иностранных газетах появились сообщения, о том, что один из сыновей имама (имеется в виду Мухаммад-Шафи. -Б. Г.) будто находится в отряде поляков, восставшего против царского правительства.
В это время приставом при Шамиле состоял царский офицер Пржец-лавский П.Г., который долгое время служил в 1-м Дагестанском конно-иррегулярном полку. Он сочинил текст письма-опровержения и хотел, чтобы под этим документом его подопечный поставил свою подпись.
Здесь необходимо заметить, что ни один из сыновей имама не отлучался от отца. Таким образом, на первый взгляд, Шамилю ничего не стоило черкнуть свое имя. Однако он этого не сделал, чем привел пристава в исступление. В чем же дело? Чтобы понять поведение дагестанца, обратимся к письму, составленному Пржецлавским: «В № 130-м газеты -Русский инвалид» перепечатана телеграфическая депеша, сообщающая о нахождении будто бы моего сына в экспедиции одного из польских агитаторов полковника Лещинского (Тефик-Бея)....проникнутый чувствами глубокой преданности к Великому государю... (и т.д., и т.п. - Б.Г.). Я, будучи крайне оскорблен возведенною на мой дом позорною клеветой, считаю себя обязанным просить Ваше Высокопревосходительство опровергнуть ее гласно, давая этим знать, что ни я, ни мои дети не способны быть столько презренными, чтобы принимать участие или сочувствие в их неправых замыслах, и за дарованные мне и всему Кавказу благодеяния заплатить черною изменою...»
Дальше — больше. Будто Шамиль счастлив, если придет необходимость, то он, невзирая на свою дряхлость, готов «обнажить ту самую шашку, которую имел счастье получить в дар из рук его Величества».
10 дней Шамиль не давал ответа. На одинад-цатый Пржецлавский спросил у старшего сына имама Кази-Мухаммада:
- Почему Вы не хотите перевести и написать текст этого письма военному министру?
Шамиль с сыновьями Кази-Мухаммадом и Мухаммадом-Шефи
- Мы не умеем хорошо излагать по-арабски, - отвечал Кази-Мухаммед. - Притом министру и так известно, что сведения о нахождении сына Шамиля в «шайке» Тефик-Бея - ложь.
- Конечно, нам известно, - настаивал Пржецлавский, - но за границею могут подумать, что это правда: письмо ваше было бы написано в Париже, в Лондоне, в Константинополе.
Зять Шамиля Абдурахман, игравший роль домашнего секретаря, знавший и русский, и арабский языки, мог бы сделать лучшим образом, но он прикинулся не умевшим заниматься переводом, да и не желавшим исполнять то, что не по душе тестю, да и ему самому тоже.
Пристав, видимо, обещавший военному министру успех в этой акции, остался с носом. И до этого на дух не переносивший семью имама, Пржецлавский теперь всеми ему возможными средствами притеснял калужских пленников.
Каково же было удивление, когда Шамиль вскоре узнал, что приставленный к нему полковник - поляк по национальности. Обнаружилось это случайно.
- Откуда ты так хорошо знаешь наш Коран и наши изустные предания? - спросил имам у Пржецлавского.
- Я их читал.
- По-арабски?
- Нет. Я их читал у литовских татар.
Шамиль, обращаясь к сыну Кази-Мухаммеду, воскликнул:
«О, бедный наш Коран! - его перевели на язык гяуров...»
С тех пор между ним и полковником выросла глухая стена.
Во время Кавказской войны Пржецлавский служил в штабе генерала И.Д. Лазарева и активно воевал против жителей Чечни и Дагестана. Он являлся эпигоном царизма на Кавказе, потому прикладывал усилия для подавления восстания горцев.
В 1863 году новый мятеж в Польше снова был подавлен, над теми, кто выступал с оружием в руках чинились суд и расправа.
Пржецлавский о событиях в Польше рассказал Шамилю в самых черных красках, особенно напирая на жестокость со стороны Муравьева в Литве и графа Берга в Польше.
В конце беседы пристав объявил, что царь о беспощадности двух названных высокопоставленных лиц ничего не знает и что хорошо было бы, если Шамиль обо всем этом доложил императору. Дагестанец слушал Пржецлавского в пол-уха и ничего не предпринял.
Однако пристав на этом не успокоился. В другой раз он подал Шамилю
заранее подготовленный текст, где на арабском языке и русском языках говорилось о милосердии царя, пощадившего кавказские народы 4 года назад. И хорошо бы, говорилось дальше в тексте, если бы царь проявил такое же милосердие и к полякам...
«Прошу Вас, полковник, — заговорил Шамиль, - не обращайтесь ко мне с таким предложениями. Я никогда не осмелюсь беспокоить государя такими письмами».
Видя несговорчивость дагестанца, Пржецлавский не на шутку испугался и не отходил от него, пока тот не дал слово, что о письмах он, Шамиль, впредь будет молчать.
С того дня ненависть П.Г. Пржецлавского к Шамилю и к его семье проявлялась открыто, и к 1865 году отношения между приставом и Шамилем настолько ухудшились, что для разбора дела из Петербурга в Калугу специально прибыл адъютант военного министра полковник Брок. Выслушав обе стороны, Брок вернулся в столицу. Вскоре Шамиль от министерства получил весточку, в которой говорилось, что Пржецлавский любит великого дагестанца и все делает для его спокойной жизни. И все в таком духе... Между тем примирение не состоялось, т.к. пристав по-прежнему кляузничал, по пустякам придирался к семье имама, старался рассорить сыновей, распускал слухи, будто имам жаден, а его жены скандалистки.
1-го февраля 1866 года должность пристава пришлось упразднить, и калужские пленники, наконец, были избавлены от возмутителя спокойствия.
Теперь все дела, связанные с дагестанцами, передавались в руки губернатора Калуги Чичагова, ставшего близким другом Шамиля, а его супруга напишет прекрасную книгу о калужском пленнике под названием «Шамиль на Кавказе и в России».
«Казимировская балка»
В 1898-99 годах в Аранинском укреплении близ Хунзаха стоял 6-й Кубанский пластунский батальон. У одного из офицеров данной части служил денщиком безропотный и тихий солдат Казимир. Очень часто хозяин Казимира возвращался домой пьяным, и тогда начинались издевательства. Без всякой причины офицер избивал денщика, угрожая даже убить его. Не очень он был милостив и тогда, когда оказывался трезвым.
Неизвестно, сколько терпел бы солдат, но однажды ему стало невмоготу - он выбежал из крепостных ворот, преодолел с полверсты от укрепления, чтобы броситься в пропасть, что рядом с водопадом.
С тех пор стометровой глубины пропасть хунзахцы в память о поляке именуют "Казимировской балкой».
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 25 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |