Читайте также:
|
Натали стояла у кухонного стола, загружая в миксер мятное и шоколадное мороженое, а Хоуп за столом листала Библию. Она всунула закладки в прежние гадания и теперь просматривала их.
Потом подняла на Натали глаза и заметила:
— Определенно все складывается хорошо.
Натали нажала на кнопку.
— На тебя не хватит, — изрекла она.
— Ну пожалуйста, — взмолилась Хоуп, — почему? Почему ты мне тоже не можешь сделать?
Натали остановила миксер и добавила немного шоколадного сиропа.
— Потому что ты плохо себя вела, — строго ответила она.
Агнес отвела взгляд от телевизора, стоящего возле маленького диванчика на столике с колесами.
— Постарайтесь снова не разругаться.
— Слышала, Натали? — спросила Хоуп.
— Ну, может быть, немножко тебе все-таки достанется, — поддразнила сестра.
— О! — воскликнула Хоуп. — Вы только послушайте! — Она повернула Библию к свету и прочитала заметку на заложенной странице: — Прошлой осенью я спросила, заберет ли налоговое ведомство дом, и мой палец попал на слово «разгромлены». Разве не здорово? Все
так и оказалось.
— Фантастика, Хоуп. У тебя есть магическая сила.
— Я думаю, это просто невероятно.
— Где стаканы? — спросила Натали.
Я вспомнил, что не так давно их видел.
— Вон в том чемодане, — сказал я, показывая на чемодан, стоявший рядом со старой сушилкой для белья.
— Готово, — сообщила Натали.
Поднялся ветер, и Хоуп закрыла глаза.
— М-мм, как хорошо, — пропела она.
Агнес протянула руку и переключила канал.
— Здесь довольно приятно, — согласилась она.
— Самое хорошее, — заметила Натали, снимая с носика кофейника травинку, — это то, что так легко наводить порядок и мыть посуду.
Она наполнила четыре кружки молочным коктейлем, а потом наклонилась и сполоснула миксер прямо из садового шланга.
Вот уже почти неделю мы жили на улице. И хотя мы там не спали, но определенно дремали.
Все началось с простой распродажи. Хоуп предложила заработать немного денег, выставив на лужайку кое-какие вещи и прицепив к ним ценники. Поначалу идея не казалась Натали очень продуктивной.
— Ну, кто, скажи на милость, купит старый папин аппарат электрошоковой терапии?
После того как один человек заплатил десять долларов за потертую котиковую шубу Агнес, она изменила мнение.
Мало-помалу мы добавляли в свою распродажу очередные порции вещей. Старый диванчик из сарая, стиральную машину без центрифуги.
Мы принесли лишний кухонный стол, который занимал так много места в гостиной, рядом с роялем. И лишний телевизор из комнаты Хоуп, она все равно его не смотрела. В подвале нашлась даже старая мойка. Все это мы вытащили на лужайку перед домом.
Когда вещи оказались в одном месте, сразу стало ясно, что мебели вполне хватит на целую комнату. Диван встал перед телевизором, кухонный стол посредине, шкаф рядом с мойкой. И хотя старая плита уже давно не работала, она внесла свою лепту в создание семейной атмосферы и домашнего уюта.
Нам всем настолько понравилась вновь построенная декорация, что мы решили снять ценники и выехать на лето из дома.
Необходимые электроприборы — миксер, тостер, электрические нож и кофейник — работали от удлинителя, который мы протянули на лужайку из окна гостиной.
На траву постелили большой восточный ковер. Он помогал держать ноги чистыми и сухими, тем самым снижая риск гибели от удара током.
Проезжающие мимо дома машины замедляли ход. Иногда в их окнах опускалось стекло и появлялся объектив фотоаппарата. Мерцание вспышки заставляло нас чувствовать себя знаменитостями.
— Я чувствую себя королевой-матерью, — заявила, покраснев, Агнес, и величавым жестом поправила свежезавитые волосы.
Даже доктору понравилось жить на свежем воздухе. Теперь, возвращаясь после работы на Перри-стрит, он уже не вынимал из кармана ключи от входной двери, чтобы попасть в дом, а просто-напросто пересекал лужайку и плюхался на диван.
— А ведь этот диван куда удобнее, чем тот, который стоит у нас в гостиной, — заявил как-то он. — Меньше, чем за пятьсот долларов не продавайте.
Доктор даже принял на свежем воздухе пару пациентов, отгородив их от посторонних глаз старой складной ширмой Агнес. Бланки рецептов он держал в ящике прикроватной тумбочки Вики, которую мы очень удобно устроили рядом с диваном.
Под крышу нас мог загнать только дождь.
А тем временем в Амхерсте мать проводила свой собственный эксперимент с жизнью на улице. Однако ее опыт закончился приездом полицейских.
Все лето я курсировал на рейсовом автобусе между маминым домом в Амхерсте и комнатой в Нортхэмптоне. Мне нравилась возможность свободно мотаться между двумя пунктами. Когда мама и ее новая подружка Дороти начинали уж очень раздражать, я возвращался в Нортхэмптон. А когда нам с Нейлом хотелось по-настоящему побыть вдвоем, мы отправлялись в Амхерст. Мама воспринимала наши отношения куда спокойнее, чем Финчи. Особенно не одобряла наш роман Агнес.
Вот так я целыми неделями болтался у матери. Иногда даже присутствовал на поэтических семинарах, которые она устраивала для лесбиянок в собственной гостиной. Мне нравилось сидеть на потертом ковре, лениво потягивая пепси, и слушать, как растолстевшие дамочки с ко-роткими мужскими стрижками читают стихи о ранах, которые никогда не перестанут кровоточить, о собственном богатом воображении и о полнолунии.
В это время мама лихорадочно трудилась над новой поэмой. Она называлась «Мне приснилась золотая цифра пять». Поначалу работа над поэмой происходила в дневные часы, а вечера поэтесса проводила со своей любовницей, поедая сандвичи с огурцами и спаржей и сплетничая о докторе Финче, его домашних и пациентах.
Потом я начал замечать, что глаза матери меняются. Зрачки расширились, и от этого взгляд казался-темнее.
Я разволновался настолько, что даже предупредил доктора:
— По-моему, у мамы назревает новый психический срыв.
Он ответил лишь, что я чересчур чувствителен, и он лично уверен, что срывы ей больше не грозят.
Словно коза или собака, умеющие предугадывать землетрясение, я всегда чувствовал приближение маминого безумия. Речь ее убыстрялась, она переставала спать по ночам и начинала есть всякую дрянь, например, свечной воск.
В то лето я почувствовал близящуюся катастрофу, когда мать начала без конца крутить одну и ту же песню — Фрэнки Лэйн, «Ты разбиваешь мое сердце, потому что уходишь». Одновременно ей заприкалывало обклеить кухон-ный стол журнальными вырезками.
— Хочу создать в доме творческую атмосферу, — заявила она. — Эти образы должны окружать меня во время работы.
— Но ведь это всего лишь реклама сигарет, — пытался я ее урезонить.
— Сигареты значат для меня очень много. Они — символ.
— Символ чего?
— Ш-шш, — прервала мать. — Мне нужно слышать биение собственного сердца. — Она провела пальцами по столу, явно что-то разыскивая. — Ты случайно не сидишь на моем клейком карандаше?
Вместе с Дороти в мамин дом пришли отличные диски. Мне нравилось приезжать в Амхерст еще и потому, что там можно было слушать Карлу Бонофф и курить сигарету за сигаретой.
В тот вечер, едва свернув на Дикинсон-стрит, я сразу заметил неладное. Жалюзи в доме оказались подняты, и во всех окнах горел свет. На улице перед домом было светло, как в полдень.
Медленно, ощущая неизбежность страшных событий, я приблизился к двери, открытой настежь.
Во всю мощь стереоколонок распевал Леонард Коэн. Я прошел по коридору и в кухне увидел Дороти. Смеясь, она мазала на хлебцы горчицу.
— Привет! — возбужденно воскликнула Дороти, не в состоянии скрыть истерическое настроение. — Я вот делаю… — От смеха она не могла договорить фразу.
Дверь во двор тоже стояла настежь.
— А где мама?
— Я здесь, — раздался из ванной ее певучий голос.
Я осторожно обошел неуемно хохочущую Дороти и направился на голос. Заглянул в ванную.
Мать расслаблялась в наполненной розовыми пузырьками воде.
Дороти подошла ко мне.
— У твоей мамы случилась небольшая неприятность.
Она разбила в ванне стакан.
Смех матери звучал глубоко и зловеще. Он привел меня в ужас.
— Я истекаю кровью, — сказала она. — Только стакан разбила не я, а Дороти.
Коэн продолжал петь.
Я вышел из ванной, остановился в кухне и вдруг увидел, что на лужайке перед домом что-то блестит. Направился в столовую и там обнаружил, что дверцы буфета распахнуты настежь, а сам буфет совершенно пуст. Я снова пошел к распахнутой двери во двор.
Падавший из окон свет открыл мне поле битвы. Тарелки и блюдца, телевизор, стулья, книги, чашки, вилки, ложки и ножи — все валялось на траве, тускло поблескивая.
— Какого черта вы тут творили? — вне себя закричал я. Меня сразила паника. Все начинается заново, опять случилось самое страшное.
Рядом со мной оказалась Дороти. Она по-прежнему хохотала.
— Мы немножко повеселились.
Ее глаза тоже казались ненормальными. Я понял, что мать не только сошла с ума, но на сей раз прихватила с собой подружку.
— Вы обе совершенно не в себе, — заметил я. Сердце мое бешено стучало; больше всего на свете хотелось повернуться и убежать прочь. А еще лучше не убежать, а убить мать. Лицо горело, словно конфорка плиты, а сам я трясся от ненависти и злобы. Потом, так же внезапно, пришло отупение. Словно на миг приоткрылась
дверь, показав ужасные чувства, которые теснились в моей душе, и я немедленно ее захлопнул, не желая знать, что творится внутри. Я жил, словно врач в отделении неотложной помощи. Научился блокировать все эмоции
просто для того, чтобы справляться с любой ситуацией, будь то очередное мамино помешательство или смерть
кота в бельевой корзине.
Мать вышла из ванной в халате. С нее стекали розовые струйки.
— Это сделала Дороти, — заявила она, прикуривая и показывая сигаретой во двор.
Дороти подскочила и шлепнула мать по руке.
— Неправда, обманщица!
Мать рассмеялась и сказала торжественным тоном мудрой женщины:
— Да, ты.
— Врешь! — жизнерадостно завизжала Дороти. Я сказал:
— Пойду наверх. Нужно кое-что взять.
— Что взять? — Дороти очень хотелось все выяснить.
— Просто кое-что, — сердито огрызнулся я, выскакивая из комнаты и бегом взлетая по лестнице. Тут же набрал номер Хоуп. — Мама снова спятила, и Дороти, кажется, тоже.
В случае кризиса Хоуп была безупречна, впрочем, как и все Финчи. Времени даром она не теряла.
— Сейчас позвоню папе. Следи за ней.
Я повесил трубку и спустился вниз. Мать и Дороти сидели в гостиной. Дороти жгла над пламенем свечи купюру в пятьдесят долларов.
— Что ты делаешь? — в ужасе спросил я.
Ответила мать:
— Она распоряжается собственными деньгами, как хочет. И не суй нос не в свое дело.
Я опустился на диван как можно дальше от Дороти. Мать развалилась в кресле напротив нас. На стене, как раз над ее головой, скалила желтые зубы африканская маска.
Мать не только выглядела совершенно и абсолютно безумной, но, казалось, ей нравится это состояние. Словно она с удовольствием отправила собственный ум на каникулы. Не отрываясь, она смотрела на меня через всю комнату, глубоко затягиваясь и намеренно шумно выдыхая дым.
— Ты выглядишь не совсем нормальной, — заметил я.
Она упрямо склонила голову.
— А я вообще когда-нибудь казалась тебе нормальной?
Когда-нибудь я была той матерью, какую тебе хотелось иметь?
Главное, ее не разозлить.
— Ты хорошая мать, — солгал я. — Просто я за тебя беспокоюсь. Ты сейчас выглядишь немного странно.
Тут на меня набросилась Дороти:
— Ты очень любишь осуждать. Именно из-за таких, как ты, твоей маме настолько тяжело жить. То есть я не хочу сказать, что ты это нарочно, но твое поведение угнетает. — Она повернула над огнем пятьдесят долларов, поджигая другой конец.
Мать не отрывала от меня изучающего взгляда.
Дороти, словно ребенок, увлеченный игрой, глядела на пламя, банкноту и собственные длинные красные ногти. Ногти эти резко контрастировали с ногтями матери, вечно обгрызенными до мяса.
Через двадцать минут приехала Хоуп и стремительно влетела в комнату.
—– Привет, — настороженно произнесла она, опуская на пол пакет. Сумку поставила на стул. — Что у вас здесь происходит?
— О, какой совершенно неожиданный сюрприз! Добро пожаловать, Хоуп! — Мать с подозрением взглянула на меня.
Хоуп подошла к дивану и села рядом со мной. Она так давно помогала отцу, что манера ее была ненавязчивой, осторожной, спокойной и профессиональной. Словно она работала в Скорой психиатрической помощи.
— Просто заглянула узнать, как твои дела, Дейрдре. — Голос Хоуп звучал дружелюбно и участливо.
— Все прекрасно, спасибо, — снисходительно ответила мать. Она взяла со стола небольшую корзинку. — Знаешь, что здесь, в корзинке?
Хоуп, улыбаясь, наклонилась вперед.
— Нет, Дейрдре. Что же?
— Дороти, — попросила мать, — не возьмешь ли ты корзинку и не передашь ли ее Хоуп?
Дороти усмехнулась.
— Конечно.
Она поднялась со своего места, взяла корзинку и отнесла ее Хоуп.
Та открыла крышку и, в ужасе вскрикнув, отшатнулась. Швырнула ее на кофейный стол.
—– О Господи, что там такое?
Мать покатилась со смеху, а Дороти уселась на пол возле нее и начала гладить по ноге.
— Сушеные панцири саранчи. Их прислала мне подруга Соня из Техаса. Неужели не нравятся?
Хоуп скривилась.
— Мерзость просто. Мороз по коже.
Мать обожала подобные вещи. В ее спальне на стене висел череп коровы, а в столовой над книжной полкой была прибита кожа гремучей змеи. Повсюду стояли кувшины с ракушками и топляком, с перьями и кусочками меха. Многие из этих странных вещей она использовала в своих поэтических семинарах.
— Какие воспоминания наводит кость? — могла спросить она. Или: — Зажмите волос в пальцах и опишите свои ощущения.
Хоуп наклонилась и снова заглянула в корзинку.
— Не хотелось бы держать такое дома — слишком похоже на тараканов.
— Да уж, точно, — сдержанно ответила мать.
Хоуп снова уселась на диване и изобразила на лице приятное выражение. Дороти продолжала сидеть у ног матери, словно верный шут у ног повелителя. А мать смотрела прямо на меня.
Мне совсем не нравился ее взгляд. Глаза казались просто дикими. А больше всего не нравилось, что она так пристально меня рассматривает.
— Дейрдре, ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовалась Хоуп.
Мать резко дернула головой в ее сторону.
— Конечно. А ты как, Хоуп?
Я сидел и раздумывал о том, сколько раз уже видел это зрелище. Годами, с тех пор, как мне исполнилось девять или десять, каждую осень мать сходила с ума. Я видел в ее глазах бешеное выражение, ощущал странный запах, исходящий от кожи. И всегда все понимал, чувствовал первым, раньше всех. Словно родился с каким-то датчиком, угадывавшим умственное расстройство.
Тарелка едва не угодила мне в голову. Я нагнулся, чтобы взять со стола спички, и это меня спасло. Тарелка разбилась о стену.
Хоуп вскрикнула и спрыгнула с дивана.
Мать закричала мне:
— Ты дьявол, сущий дьявол! — И вслед за тарелкой полетела чашка.
Я снова пригнулся и соскочил с дивана.
— Что с тобой? — закричал я, испуганный и злой. Она сейчас походила на зверя.
Мать поднялась с кресла, обводя нас всех дикими глазами.
— Я тебя не рожала, — зарычала она, — ты нацист!
Я побежал по лестнице в спальню, а Хоуп, тяжело дыша, за мной.
— Папа не смог приехать. Послал меня проверить. Да, конечно, она совсем рехнулась.
— Надо что-то срочно предпринимать, — ответил я.
— Надо… — Хоуп замерла, прислушиваясь к шагам матери — та поднималась по лестнице вслед за нами.
— Черт, — выдохнул я.
— Горите оба в аду! — вопила мать.
— Дейрдре, успокойся, — пыталась урезонить ее Дороти, — не принимай близко к сердцу.
Это подействовало. Мать остановилась и повернула обратно в гостиную.
— А ты, Дороти, не смей приказывать мне, что делать. Никогда. Поняла? Я не позволю, чтобы мной помыкали в собственном доме.
Хоуп схватила трубку стоящего возле кровати телефона и набрала 9-1-1.
— Срочно нужна помощь, — произнесла она. — Я дочь психиатра, и у нас здесь сложный случай.
Как я любил в Хоуп эту черту! Если нужно, она смогла бы тут же сделать необходимый укол или заново запустить остановившееся сердце.
Через несколько минут возле нашей двери уже стояли полицейские. Мы с Хоуп смотрели из окна спальни и, увидев их, спустились вниз.
Мать не обрадовалась непрошеным гостям.
— Какого черта вы сюда приперлись? –— возмутилась она.
Дороти закричала:
— Эй, оставьте ее в покое!
Это она произнесла после того, как полицейский скрутил мать, которая попыталась его укусить. Хоуп представила:
— Это Дейрдре. Она пациентка моего отца, и у нее психическое расстройство.
Я читал детективы и знал, что Хоуп пытается навести порядок. Подтекст был таков: «На ее месте могла бы оказаться и ваша мать, сержант, так что обращайтесь с нею повежливее».
Полицейским было глубоко начхать — главное, что наручники надежно защелкнулись и психопатка не может их покусать, пока они тащат ее из дома в машину. Мамины каблуки громко стучали по ступеням крыльца, а мне было страшно и грустно видеть ее в таком состоянии. А еще я подумал, что с Кристиной Кроуфорд, все ли у нее в порядке?
В гостиной рыдала Дороти, и Хоуп присела рядом, чтобы ее успокоить.
Я вышел на задний двор. Разбитые хрустальные бокалы поблескивали в траве, свет из кухонного окна отражался в разбросанных повсюду серебряных вилках, ножах и ложках. Из-за этого двор казался магической декорацией. Я бы вовсе не удивился, увидев Мэри Осмонд в белом с блестками платье, распевающую «Бумажные розы».
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 67 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |