|
Читайте также: |
Город встретил их жалобным скрипом вокзальной двери и сухим ветром, поднимающим пыль с тротуаров и обочин дорог. Поезд со скрипом остановился и выплюнул наружу несколько людей. Вместе с нашей парой сошла одна сгорбленная старушка, голова у нее была перевязана длинным пуховым платком, спускающимся на плечи, прикрывающем, частично, свитер в разноцветных заплатках. Медленными короткими шагами она отправилась куда-то, вцепившись крючковатыми артритными пальцами себе в бок. Поезд тронулся, обдав А. и стоящую неподалеку Катю горячим воздухом. Город (да и можно-то его назвать городом?) представился тихим заброшенным уголком огромной страны, по случайности оказавшимся на перепутье железных дорог. Низкие деревянные дома, облупившиеся пятиэтажки, дороги, уничтоженные временем, бездомные собаки, перебегающие туда-сюда в поисках пропитания, дух заброшенности и бесконечное небо над головой, затянутое грозовыми тучами.
- Сейчас в больницу, - сказал А. – Надеюсь, там не забыли, что я должен приехать.
Катя устало посмотрела на него. Дорога ее жутко утомила, и ее детские глазки вяло, но все же ответили согласием.
- Пойдем, здесь недалеко, - подбодрил А., взяв в руку их нехитрый скарб.
Кажется, город вымер, как после какого-нибудь апокалипсиса, и прохожих за их пятнадцатиминутную дорогу встретилось немного. Пейзаж за все это время практически не менялся, хотя в этом однообразии было кое-что примечательное. Была в этой картине любопытная черта борьбы маленьких деревянных домишек и выглядящих гигантскими на их фоне многоэтажных домов – «большие дома» упорно вытесняли своих низких собратьев, заталкивали в глухие дворы и незаметные переулки, но время от времени они просачивались, вылезали наружу, являя перед прохожими свои перекошенные кости и треснувшие, ушедшие наполовину в землю, фундаменты.
То ли обещавший с минуты на минуту пойти дождь, то ли безжизненность окружения, то ли сказывалась усталость после утомительной поездки, путники шли, склонив голову, рассматривая кочки, попадавшиеся им на пути, и почти всю дорогу молчали.
- А знаешь ли, - начал было А., своим обыкновенным спокойным, но слегка отстраненным голосом, Катя было взглянула на него, но продолжения не последовало, и вновь опустила глаза вниз.
Где-то неподалеку послышался смех ребятни. То был детский садик, из открытых окон которого и доносились эти звуки. А. взглянул туда на секунду. Дети столпились вокруг молодой девушки с огненно-рыжими волосами, убранными в хвост. Они стояли вокруг воспитателя, протягивая к нему коротенькие худые ручки, заливаясь звонким хохотом и теребя подол ее юбки. Она тщетно пыталась обхватить все эту ораву, ответить своей уставшей и, несмотря на совсем еще молодой возраст, умудренной любовью. На мгновение их взгляды пересеклись, она так же улыбнулась А., он ей ответил мимолетной улыбкой, но пыльные улицы и пасмурное небо их тут же разъединили, оторвали, оставив каждого из них наедине со своими заботами.
А. перевел взгляд на Катю. Та, словно почувствовав, тоже взглянула на него и крепко сжала его руку.
- Почти пришли, - сказал А.
Перед ними словно вырос, прятавшееся до этого момента за листвой раскидистых тополей небольшое двухэтажное здание, облицованное плиткой едко-желтого цвета. Наступали сумерки, и А. с трудом прочитал надпись на табличке, висящей над входной дверью, и удостоверился, что пришли они по адресу.
А. открыл дверь. Над головой звякнул колокольчик. Они вошли, и их встретил пустой коридор, полы которого были покрыты пошарпанным линолеумом, стены – покрашены серо-зеленой краской. Под потолком, через каждые десять метров, горели тусклые светильники в форме огромных полупрозрачных круглых таблеток. Послышались тихие медленные шаги, и из-за угла вышла полная бледная женщина средних лет, в накинутом поверх растянувшегося свитера белом халате.
- Здарасьте, - сказала она слегка недружелюбным голосом и с удивлением посмотрела на А., потом на его спутницу.
- Добрый вечер, - кивнул ей в ответ А.
- Эм… Здравствуйте, - немного замявшись, ответила Катя.
Через секунду лицо женщины расплылось в улыбке.
- А., - протянула женщина, - это вы! Очень рады вас видеть! Сейчас! – заторопилась она, - пойдемте к Петру Анатольевичу, главврачу. Мы ждали вас немного пораньше. Что же вы, идемте! – повеселевшим голосом бросила она и потянула их по этим безрадостным коридорам, по лестнице с обшарпанными облупившимися стенами, разрезанными темными потеками, идущими с потолка, опять коридором, и вот, наконец – дверь.
Их встретил едва заметный запах перегара, а потом показался и сам доктор. Он, несколько смущенно, но, не показывая этого, встал из-за стола, чтобы открыть окно, из-за чего поднялся сквозняк, разбросавший по полу листы бумаги, до этого спокойно покоившихся на столе в беспорядке. Он смутился еще больше.
- Приветствую, - сказал, наконец, Петр Александрович. Он посмотрел на Катю, та потупила взгляд и кивнула, поджав губы. От растерянности она стала рассматривать окружающую обстановку.
Кабинет представлял собой довольно просторное помещение, в котором находились лишь стол, за которым трудился Петр Александрович, шкаф с разнообразными бумагами, да на стене, окрашенной все той же краской невыносимо едкого цвета, висели два портрета, изображавшие поседевших мужчин в очках, видимо, довольно известных докторов, но Катя, к сожалению, не могла их узнать.
- Я, пожалуй, с завтрашнего дня приступлю к работе, - сразу же перешел к делу А.
- Конечно, конечно, - быстро ответил Петр Александрович. На вид ему было лет сорок пять, со слегка спитым лицом, глубокими запавшими глазами, в которых, однако, чувствовался сокрытый внутри ум и стержень, вот уже половину жизни удерживающий его от того, чтобы свалиться в пропасть пьянства.
Он что-то было хотел сказать, А. почувствовал это, но осекся, и проговорил совсем не то:
- Работы у нас много, - сказал Петр Александрович, - но, надеюсь, вы справитесь. А то я уже полгода прошу у областного центра хирурга, хоть какого, звоню, пишу запросы, но, знаете ли – все без толку. И тут вы приехали, - быстро заключил он, подошел к А., и, обтерев руки о халат, протянул ему руку.
А. еле заметно ухмыльнулся и пожал его руку, сказав:
- Ну, тогда, я утром – у вас. А сейчас, прошу меня простить, мы слишком устали, поэтому вынуждены распрощаться.
Они вышли, доктор вновь сел за стол, полная женщина, проводив их до входа, засеменила куда-то за угол, растворившись в полутьме глухого коридора.
* * *
Когда они добрались до отведенной под их проживание квартиры, было уже темно. Кое-где зажглись тусклые фонари, которые едва освещали пространство вокруг себя, оставшаяся часть улицы была поглощена сумерками. Поднявшись вверх на третий этаж, они вначале открыли (с некоторым трудом) толстую, обитую железом, дверь, и только после этого очутились у входной двери в квартиру. То была – старая деревянная доска, окрашенная в фиолетовый цвет, с круглой посеребренной ручкой.
- Мило, - проговорил А., оттолкнув ее.
Что ж, пожалуй, включив свет, Катя во многом признала, что квартира эта была схожа с ее прежнем жилищем, только все оказалось в обветшалом и запущенном состоянии.
- Уборка тут не помешает, - сказала она.
- Ага, - протянул в ответ А., бросив сумку на пол, повалился на кровать и сразу же уснул крепким сном.
* * *
Подходя к больнице, А. шел, уставив взгляд себе под ноги. Мыслей практически не было, просто – ожидание чего-либо. Чего именно? Трудно сказать. Это как раз то чувство, когда направляешься в малознакомое место, в котором придется провести достаточно времени. Всегда терзаешься – сможешь ли там прижиться?
Петр Александрович стоял на крыльце и курил. Единственный больной, прогуливающийся в сквере при больнице, пожилой человек, медленно шагал по тротуару взад-вперед, проходя мимо нескольких скамеек и высоких тополей.
- Скажи мне, сынок, что дернуло тебя отправиться в эту дыру? – спросил он. – Здесь ведь ничего не найдешь, кроме однообразия и… запущенности.
- Только лишь? – удивился А. – А, черт возьми, может быть, я за этим и приехал.
- Она тоже? – проговорил Петр Александрович, слегка приподняв брови. – По-моему это глупость играет в заднице. Ну, допустим - ты сам хозяин собственной жизни, и делаешь с ней все, что хочешь, в конечном итоге, тебе самому разбираться с тем, что ты наворотишь, но… вам здесь не место. Ты не подумал, что приехал сюда не один? Ты-то ладно, опять же! Но она, она! – вскричал он. – Это место сломает ее, уничтожит, пройдет совсем немного времени – и она из миленькой девчушки превратиться в забитую женщину, не помнящую радости. Нищета и порок! – вот название этому месту! Нищета и порок! – вновь повторил он, делая ударение на каждом слоге. – Мой тебе совет, - сказал он, теребя в руках окурок, - поскорее забудьте все это, уезжайте. Ничего хорошего из этого не выйдет.
- Слишком вы уж все расписываете пессимистично, Петр Александрович, - возразил А. с улыбкой. – Я думаю, все будет хорошо.
- В этом вся проблема, что ты думаешь, толком не научившись слушать других людей. Все глупости, - отмахнулся он. – Вы там, конечно, все ученые, в своем городе, но по-глупому ученые. Умные слишком, не в пользу, а как раз совсем наоборот!
- Неужели этот город настолько плох? – удивился А.
- И город плох, и вы – другие.
- Какие же?
- Глупые, вот что, - бросил Петр Александрович, рассердившись. – Здесь все по-другому. Поймешь, кабы не было поздно только, но поймешь!
- Может быть, - протянул А. – Но тогда, Петр Александрович, я вам удивляюсь – почему вы отсюда никуда не уехали?
- Да куда мне ехать, - проговорил он задумчиво. – Мне уж теперь – только на кладбище переезжать, больше некуда.
- Вот в чем ваша проблема, - ответил на это А., - глубочайший пессимизм.
- Ладно, - прервал его Петр Александрович. – Яйца курицу не учат. Пойдем, надо обойти больных, а то так и проговорим до сумерек. Работать надо.
Так и начались трудовые будни А.. Приходил он домой вечером уставший, спокойный и равнодушный. Катя, по его предложению, устроилась в детский сад и перед сном рассказывала истории, всегда интересные и веселые, о прошедшем дне. А. слушал ее с удовольствием, но нередко терял нить рассказа, бывало, о чем-то задумавшись, уставившись закрывающимися глазами в стену с отвратительными желтыми обоями.
Поселившись в новом месте, как я уже отмечал, А. приступил к работе. Работа эта была трудна, особенно поначалу – первые две-три недели. Нехватка персонала, старое оборудование, малограмотные люди, которых чуть ли не силой приходилось затаскивать на операционный стол, нагнав прежде страха, в красках объясняя возможные последствия невмешательства, так как они не хотели претерпевать боль и страдания, даже при вящей на то необходимости. Но А. справлялся. Частенько с ним созваниваясь, я слышал, как сквозь тишину прорывался спокойный голос А., и время от времени – голос Кати, как всегда – не сидящей без дела, хлопочущей по дому. А. ни разу не пожаловался мне ни на что, хотя, уверен, приходилось им непросто. И дело не в смене места, уходе от того, что привычно, туда – где все так необустроенно. Катя здесь поработала на славу. И не в этой свалившейся на них бедности – А., будто новоявленный Кириллов, не замечал ее, хоть и насмотрелся вдоволь, и жизнь они свою обустроили в первую же неделю. Дело, скорее, хотя я могу и ошибаться, в их разъединенности практически весь день. Вот это было трудно переносить Кате. Виделись они лишь по утрам, когда А., позавтракав на скорую руку, убегал в больницу, и вечерам, когда он приходил – и что-то писал, о чем-то думал с отстраненным взглядом, засыпал с Катей на плече, смотря в пустое пространство полузакрытыми глазами. Это обстоятельство жутко досадовало Катю, хотя вида она не подавала. Кстати, здесь она неожиданно открыла для себя новую радость – ей нравилось работать с детьми. Да и за работу она это не считала, скорее – за отлично проведенное время. Квартира, так, между делом, удлиняющимися осенними вечерами, стала приобретать облик простой, чистый, разумеется, аскетически чистый.
Наступали выходные, и у Кати взыграло желание куда-нибудь отправиться, посмотреть на что-нибудь. К сожалению, этот городок оставлял желать лучшего в плане развлечений. Был хиленький парк в несколько соток, обставленный горстью скамеек, включающимся пару раз в год фонтаном, похожим на раздутую рыбу-ежа, из иголок которой должна идти вода, да огромного дуба. Также был маленький кинотеатр со стульями, будто бы из ученического класса, демонстрирующий фильмы, имевшие моду году, разве что, в 90-м, едва собирающий раз в неделю человек десять-пятнадцать.
- Пойдем в парк! – живо произнесла Катя и улыбнулась.
- Ну и что там делать? – неохотно вымолвил А. – Голубей кормить?
- Да хоть и так! – ответила Катя.
Время было около десяти утра. От Кати пахло свежестью и энергичностью. А. медленно поднялся с кровати, придерживая руками тяжелую голову.
- Дай хотя бы позавтракать! – воззвал А.
- Я приготовлю, - отозвалась Катя и ушла, оставив его в кровати.
А. встал, накинул на плечи кофту и вышел на балкон. Было прохладно – установился октябрь, природа доживала свои живописные деньки, радовавшие нас золотом, покоившимся на тротуарах, и ярким холодным солнцем. Городок просыпался, тут и там можно было заметить мельтешение в окнах. Во дворе резвилась детвора. Двор этот представлял собой территорию, отгороженную тремя пятиэтажками, поставленными по периметру, в центре которой было футбольное поле с вытоптанной травой, слева – качели и маленькая горка, с которой, смеясь и пачкая одежду, спускались дети, справа – несколько скамеек, на которых уже с самого утра сидели старушки, присматривающие за играющими детьми, переговаривающиеся между собой, и время от времени – оборачивающиеся в сторону детской площадки, невнятно покрикивая на ребятню тонкими писклявыми голосами. Впрочем, ребятня не слишком внимала их замечаниям, если хотя бы и обращала-то на них внимание. А. глубоко вдохнул прохладный октябрьский воздух. Он было закурил, но почувствовал легкую тошноту от дыма. Сигарета медленно полетела к земле и утонула в листве. Послышались шаги за спиной, дверь на балкон приоткрылась, и послышался Катин голос, звавший на кухню.
За завтраком А. понял, что никуда не хочет идти, но Катя была настроена серьезно, поэтому пришлось согласиться. Одевшись, они вышли на улицу и двинулись к парку. Не все еще опали листья с деревьев, и до сих пор они держали на себе ту завораживающую красоту позолоченных крон, которая, слившись с листвой, шуршавшей под ногами, и ярким безоблачным небом над головой, представляла из себя потрясающей силы картину, которую можно наблюдать, лишь готовя зимнюю одежду к неминуемым в скором времени холодам. Катя рассказывала что-то про свою работу.
- Знаешь, какие потрясающие детишки, - говорила она, заливаясь звонким смехом. – Такие милые. Сразу как-то меня полюбили. Значит, чувствуют что-то.
- Конечно, - ответил А., - дети все чувствуют, все понимают, только иногда сказать не умеют об этом, а так, они, пожалуй, самые тонко чувствующие существа на всей планете.
- Что верно, то верно. А знаешь что, мне нравится этот парк. Так спокойно, тихо.
- Единственное его достоинство, - съехидничал А.
- А я сейчас тебе кое-что покажу!
Катя потянула А. вглубь парка, где стоял, раскинувшись, огромный дуб. Ветви его откидывали на землю огромную тень, где летом, наверное, гуляющие с удовольствием прятались от знойного солнца. Сейчас же в этой тени было достаточно холодно, к тому же подул ветер.
- Знаешь, что это? – спросила Катя, таким тоном и с таким выражением лица, как обычно спрашивают дети, узнавшие какую-нибудь интересную штуку, и им невтерпеж о ней поведать.
- Мм…дай подумать… Точно, кажется, знаю, - А. стукнул себя ладонью по лбу. – Это огромное дерево, растущее здесь со времен Николая Второго!
Катя засмеялась.
- Так ты не знаешь легенды?
- Какой легенды?.. Хм, по крайней мере, это может быть занимательно.
- Так вот, - начала она, - это случилось давным-давно, во времена, когда по земле бродили титаны, а герои совершали свои подвиги.
- И это случилось здесь, на этом месте? – улыбаясь, перебил А. – Так по этой земле ходили титаны! Я и не знал!
- Ну, слушай же, - запротестовала Катя, - итак, - она напряглась, вспоминая подробности истории, - давным-давно, в те времена, когда по земле бродили титаны, а герои совершали подвиги – жил вполне себе обычный человек. Работал на ферме, выращивал кукурузу на своем маленьком поле, держал несколько коз и свиней, вечера проводил, играя на лютне для своей жены, очень хорошо играл, иногда даже из соседних домов приходили послушать его красивые песни. А жена его была красавица несусветная.
Но вдруг взбрело ему в голову подняться и посмотреть на богов. Он сам не знал, зачем ему все это надо. Попрощался он со своей супругой и ушел. Долго странствовал он, спрашивал у других людей, знают ли они, где найти ему грозных и всемогущих богов. Кто-то смотрел на него как на дурака, вертел пальцем около виска и советовал вернуться домой, не снашивать зазря сандалии, кто-то молчал, не зная, что и ответить этому сумасшедшему, кто-то самоуверенно указывал ему путь, но всякий раз разочарование поджидало этого человека, ибо все пути оказались ложными. Отдохнув, он вновь отправлялся в путь, чтобы снова разочароваться. Очень долго, почти всю свою жизнь он искал богов, забыл уже как выглядит его жена и знать не знал, сколько горючих слез выплакала она, раз за разом наблюдая смену времен года, опустевшее поле и калитку… хм…да, калитку, которая ни разу за много лет не скрипнула, всегда закрытую.
А человек шел, шел, шел… И вот однажды – случилось это летним жарким днем в чистом поле, человек, устав в пути, присел на огромный камень, отдохнуть, попить воды из фляги. Он, кажется, задремал прямо так, сидя на этом валуне. И вдруг взявшиеся из ниоткуда тучи заполонили небо, стало темно, как ночью, сверкнула молния, и прогремел гром, разбудившие путника, и голос, доносящийся с недостижимых вершин, произнес: «Глупый человек! Ты никогда не понимал, что твои руки слишком коротки, чтобы до чего-нибудь дотянуться, чтобы по-настоящему хоть чем-то обладать. Но ты меня рассмешил, червяк, мерзкий и глупый, - и тут сверкнула молния, и сердца, уже седого старика, сжалось. – Я хочу дать тебе еще один шанс! Ты будешь жить долго, очень долго! – прогремел грозно голос. – Может быть, тогда ты хоть что-то сможешь!» Все смолкло, оставив старца в неописуемом страхе и смятении. И вот он хотел было уже встать, немного оправившись от пережитого, но вдруг почувствовал, что руки и ноги не слушаются его, наливаются тяжестью, деревенеют, и он не может сдвинуть их с места. Вместо кожи его образовалась кора, и с ужасом и задохнувшимся где-то внутри него криком, он увидел, что камень под ним разломился напополам и обхватил со всех сторон его тело, превратившееся полностью уже в ствол дерева, - Катя сделала многозначительную паузу. – И вот с тех пор, он все растет, выше и выше, пытаясь дотянуться до небес, - голос ее, бывший до этого несколько торжественным, сменился на ее обыденный, немного сбивчивый, и она сказала, - вот видишь, даже эта коррозия походит на вены, выступившие из-под кожи, не правда ли?
Она взглянула на А. Тот, нахмурившись, приблизился к дереву, и, действительно, увидел что-то наподобие небольших бугорков, обвивающих ствол громадного дерева.
- Как тебе?
- Довольно интересный миф. Но, к сожалению, могу тебе сказать, что этому дереву не больше сотни лет.
- А мне кажется, это может быть правдой.
Они замолчали, любуясь раскидистыми ветвями старого дерева. Ветер шумел в его кроне, и, казалось, что оно что-то нашептывало, слегка наклоняясь над прохожими. Было тихо и спокойно. Побродив еще немного, они возвратились домой.
Вечер того же дня был омрачен одним неприятным известием. Только они успели зайти в квартиру, взяться каждый за свое дело, в дверь постучали. Удары были резкие и громкие, продолжавшиеся на протяжении секунд двадцати.
А. лениво подошел к двери (Катя в это время подбежала к нему, встала за спиной и напряженно теперь наблюдала за происходящим).
- Нина Евгеньевна! – воскликнул он, увидев перед собой ту полную женщину, которая в первый раз посещения больницы встретила их. Она выглядела встревоженно, грудь ее колыхалась от небольшой одышки. – Что с вами? Что случилось?
- Петр Александрович попросил тебя прийти в больницу. Там что-то… - учащенное дыхание прервало ее речь, она бросила несколько испуганный взгляд на Катю, стоявшую за плечом А. – Здравствуйте, Катерина Владимировна, - как-то совсем не к месту проговорила Нина Евгеньевна.
- Здравствуйте, - тихо и растерянно ответила Катя.
- Что случилось? – не вытерпел А.
- Там что-то совсем нехорошее происходит. Лучше уж тебе самому посмотреть.
Она замолчала и вперила в него свой взгляд.
- Хорошо, - после некоторой паузы ответил А., пожав плечами, - сейчас соберусь. Дайте мне пару минут.
- Я тогда вас во дворе подожду, - проговорила Нина Евгеньевна, опустив глаза.
- Нина Евгеньевна, - сказал ей вслед А. – А что же это вы пешком сюда?
Но, Нина Евгеньевна, похоже, не услышала его вопроса, начав уже спускаться по лестнице.
Пока А. натягивал брюки и свитер, Катя смотрела на него, не отрываясь. Плечи ее как-то неожиданно опустились, и улыбка улетучилась с ее лица. Взгляд ее был направлен даже не совсем на А., а как-то насквозь, и было в этом взгляде что-то такое, что А. не мог угадать. Губы ее сжались и побледнели, кулачки стиснулись до того, что побелели костяшки.
- Ты ведь все равно уйдешь, как бы я тебя ни просила, - вдруг проговорила Катя плаксивым голосом.
- К чему это ты? – удивился А. – Это ведь моя работа, - он подошел к ней, взял за руки и посмотрел ей в глаза. – Не волнуйся. Я только узнаю, что там, и сразу вернусь. Ужин не успеет остыть, я вернусь! – уверил он ее и поцеловал в лоб.
- Милый мой, - вымолвила она, - будь осторожен. Что бы там ни было, только будь осторожен, и помни, что я тебя жду дома. Помни, не забывай! – она всеми силами обняла А.
- Не беспокойся. Ну что ты так! – воскликнул А. – Только узнаю и сразу домой!
- Обещай, что будешь осторожен!
- Катя, да что с тобой? – А. не мог понять, что с ней происходит, откуда вдруг взялась такая серьезность.
- Пожалуйста, пообещай мне.
- Хорошо, обещаю, - не вытерпел А.
- Возвращайся скорее.
А. быстро поцеловал ее и выбежал на улицу. Катя, как только он ушел, побежала к окну, выходящему во двор.
А. подошел к Нине Евгеньевне, и они быстрым шагом направились в больницу. Вскоре они пропали из виду, растворившись в сгущающейся темноте.
Сильный ветер раздувал немногочисленных прохожих по домам. Дело близилось к ночи, холодной и промозглой, какими нередко бывают ночи в октябре. Катя долго еще смотрела в окно, стараясь различить силуэт А., хотя и понимая, что он уже далеко сейчас. Что-то было на ее сердце такое, что она не могла выразить, что-то такое, что можно лишь почувствовать глубоко интуитивно. Но в этом и есть вся сила и прелесть женщины – видеть то, что мы, за невнимательностью и душевной одеревенелостью, не можем ощутить.
Дата добавления: 2014-11-24; просмотров: 80 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |