Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ЯЗЫК И ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ.

Глобализация во все многообразии своих проявлений – и как феномен, и как аналитическая парадигма, и как предмет идеологических дис­куссий - находится в разноплановом соотношении с языком, процесса­ми языкового развития, с комплексом отношений, которые можно назвать политико-лингвистическими. Связь между тенденциями глобализации и языковой жизнью народов в современном мире прослеживается по множеству линий и на самых различных уровнях – общемировом, националь­ном, региональном, локальном. Взаимодействие двух отмеченных начал имеет далеко не самоочевидный, но принципиальным образом противо­речивый смысл как с точки зрения факторов, движущих механизмов, так и потенциальных и наличных последствий. В данном анализе целесооб­разно указать, прежде всего, на два фундаментальных обстоятельства, порождающих разнонаправленные эффекты и способствующих более глубокому пониманию отмеченной противоречивости.

Первое. Сама природа глобализации - причем независимо от оценоч­ных позиций наблюдателей - имеет общепризнанную информационную, коммуникационную составляющую, принципиально немыслимую вне определенной языковой среды, вне языковых средств. Различия в ин­терпретации касаются скорее места этой составляющей в иерархии тен­денций и явлений глобализации, ее соотношения с финансово-экономи­ческими, политическими, социокультурными факторами. Одни наблюда­тели и эксперты ставят информационные аспекты и измерения глобали­зации в несколько подчиненное положение, другие - отводят им решаю­щую роль. Суммируя онтологические выражения глобализации, выяв­лявшиеся в литературе 90-х годов, А. Богатуров под вторым номером указывает на «резкое возрастание объемов и интенсивности трансгосу­дарственных. транснациональных перетоков капиталов, информации, услуг и человеческих ресурсов»; а под шестым - на «формирование виртуального пространства электронно-коммуникационного общения, резко увеличивающего возможности для социализации личности, то есть для непосредственного приобщения индивида (пассивно или интерак­тивно), где бы тот ни находился, к общемировым информационным про­цессам». А.И.Уткин включает в соответствующую обобщающую пано­раму «информационную открытость мира», «коммуникационное сближе­ние», «интернациональное образование». Отвергая продуктивность ка­ких-либо абстрактных характеристик глобализации, В.Максименко исхо­дит из того, что «глобальный мир» глобален, прежде всего и главным образом, в трех отношениях. Главенствующую роль при этом играет то, что «благодаря стремительному развитию информационной (телекомму­никационной) революции, в том числе сетевых технологий, мир стал ком­муникационно тесным, доступным, проницаемым в невиданной прежде мере. Тем самым в последней трети ХХ века достигнут принципиально новый уровень коммуникационного охвата планеты». Таким образом, глобализация как сумма революционных перемен в информационной, коммуникационной сферах не может не затрагивать языковую жизнь об­щества, социально-лингвистические ситуации в тех странах, которые вовлекаются в процесс таких перемен.

Второе. На фоне и под воздействием глобализации по-новому актуа­лизируется вся проблематика идентичности, в том числе этнической, эт­нокультурной, а также (и отнюдь не в последнюю очередь) этноязыковой.

Прежде всего любая модернизация, включая ее нынешние глобали­зирующие проявления, представляет собой вызов по отношению к ра­нее существовавшей идентичности в целом. Как пишет об этом В.Г.Фе­дотова, «процесс модернизации можно рассматривать как процесс со­здания институтов и отношений, ценностей и норм, который требует предваряющего изменения идентичности людей модернизирующего общества и завершается сменой их идентичности». Такой вызов, очевид­но, не всегда будет означать вариант развития событий по какому-то кон­фликтному сценарию, вероятность чего, все-таки не снижается в услови­ях глобализации. Кризис идентичности в целом, скорее, бывает связан с моментами радикального переустройства социально-экономических ук­ладов жизни в обществах незападного типа, с усугублением их струк­турного отставания и пр.

Применительно к предмету рассмотрения в данном случае важно от­метить, что вовлечение в процессы глобализации неизбежно оказывает трансформирующее воздействие на этноязыковые реалии соответству­ющих стран и народов. По замечанию М.В.Ильина, «вполне заметное усиление взаимосвязанности мира через взаимопроникновение отдель­ных его фрагментов (пространственных, демографических, языковых, культурных, политических, экономических и т.п.) составляет пока еще не результат, а лишь «обещание» глобализации. При всем «объектив­ном» единстве мира его фрагментация - от экологической и этнической до цивилизационной и социально-классовой - все еще сохраняется, а порой даже обостряется из-за включения в глобальный контекст».

Далее, в теме влияния глобализации на происходящие в этнокуль­турной и этноязыковой жизни процессы присутствует еще один своеоб­разный аспект. Перемены, характерные для нынешней стадии мирового развития, при водят к трансформации условий существования этничес­ких и языковых меньшинств. Они оказываются в принципиально новой интернационализирующейся - информационной и политико-правовой среде. Проблематика таких меньшинств в возрастающей мере привле­кает внимание мирового сообщества на основе все более подробной осведомленности и широких сопоставлений с большим числом анало­гов. Политико-языковые отношения в самых различных странах подвер­гаются оценке на основе общепризнанных стандартов и международноправовых критериев. Наконец, меньшинства уже не остаются «один на один» со своими национальными политическими режимами. Происходят переосмысление национального суверенитета, модификация роли наци­онального государства не только на международной арене, но и во внут­ренней политике. Включенность в глобальную экономику, как подчерки­вают американские авторы Р.Мeнон и У. Вимбуш, «может увеличить сво­боду маневра и самоизъявления прежде молчавших национальных мень­шинств государства, в которых этнические меньшинства размещаются географически концентрированно, теряют рычаги воздействия - их про­тиводействие меньшинствам становится все более дорогостоящим по­тому, что данное государство теперь уже хорошо просматривается ми­ром....Идентичность, основанная на мифе, языке, религии и культуре, может оказаться недостаточно крепкой для сохранения целостности этих государств перед лицом глобализации». Таким образом, идентичность как таковая, ее этнокультурные и языковые измерения попадают в опре­деленный треугольник взаимоотношений «глобальность- государствен­ность - этнорегион».

Формулируя предварительные выводы, можно указать на то, что гло­бализация по-новому и с особой силой актуализирует противоречивое соотношение двух фундаментальных факторов, влияющих на развитие языка и на проводимую языковую политику. Это, с одной стороны, по­требность взаимопонимания, с другой - потребность идентичности Говоря иначе, в условиях глобализации не ослабевает, но усиливается противоречивое взаимодействие инструментальных, коммуникативных функций языка и отвечающих им векторов языковой политики, во-пер­вых, и символических моментов, феноменов, связанных с этнокультур­ным самовыражением, сохранением и развитием самобытности, во-вто­рых. Именно эта исходная проблема задает, как думается, направлен­ность решений и интерпретаций, определяет содержательную и оценоч­ную сторону подходов, характерных для большинства разработок, пред­принимаемых по теме «язык и глобализация».

Так же, как подходы к глобализации в целом поляризованы и отражают позиции ее сторонников и противников, тех, кто придерживается оптимизма, и тех, кто испытывает скепсис и пессимизм, в высшей степени контрарными выглядит и мнения относительно языковых компонентов глобализации.

Одни связывают с глобализацией воодушевляющие перспективы, открывающиеся интеллектуальные и образовательные горизонты, связан­ные с распространением всеобщего языка-средства международного общения и сотрудничества, с «новым лингвистическим порядком». Дру­гие усматривают в глобализации губительные угрозы многоязычию, куль­турному и этноязыковому многообразию. Весьма распространенным является алармистский взгляд на судьбы большинства из используемых ныне человечеством языков, взгляд, прямо ассоциирующийся с предска­заниями планетарной экологической катастрофы.

Общая картина языкового многообразия современного мира отража­ет существующее положение дел достаточно приблизительно. В числе базовых причин недостаточности точных знаний о количестве языков эк­сперты отмечают в первую очередь отсутствие очевидных критериев, отличающих язык от диалекта. Как отмечает по этому поводу известная скандинавская исследовательница Т Скутнабб-Кангас, «граница между языками и другими разновидностями является политической, а не линг­вистической: язык – это диалект с армией и в пределах государственных границ или диалект элит». С учетом проблемы разграничения язы­ков и диалектов численность языков, когда-либо использовавшихся на Земле, колеблется от 10 до 15 тысяч. С конца XVI в. до начала ХХ в., по некоторым данным, исчезло около половины из использовавшихся язы­ков. Некоторые прогнозы на XXI столетие предполагают переход в кате­горию мертвых или умирающих около 90% из ныне используемых на Земле языков.

Судя по сведениям, содержащимся в базе данных "Ethnologue: Languages ofthe World", сегодня в 228 странах насчитывается 6800 языков. Наибольшим языковым многообразием отличаются Папуа-Новая Гвинея (850) и Индонезия (670 языков);

более чем по 200 языков используется в Нигерии, Индии, Камеруне, Австралии. Мексике, Заире, Бразилии;

более чем по l00 – на Филиппинах, в России; США, Малайзии, Китае, Судане, Танзании, Эфиопии, Чаде, Новых Гибридах, Центральной Африканской Республике, Бирме, Непале.

Менее 80 языков характеризу­ются демографической мощностью, превышающей 10 миллионов носи­телей.

Более 95% языков современного мира имеют менее 1 миллиона говорящих. Примерно пять тысяч языков - менее чем 100 тысяч говорящих; более трех тысяч языков - менее 10 тысяч тех, кто использует эти языки; около 1.5 тысяч языков - менее 1 тысячи говорящих; около 500 языков­, меньше чем 100.

83-84% всех языков современного мира являются эндемическими, т.е. существующими только в одной стране.

Некоторые демографические и коммуникационные параметры основных языков

У – одна из диалектных групп китайского языка

ЮЭ – одна из диалектных групп китайского языка

Наиболее зримым проявлением глобализации в области отношений является, несомненно, феномен беспрецедентного распрост­ранения английского в качестве мирового языка, языка международного общения номер один.

Масштабы и темпы распространения английского языка в современ­ном мире действительно впечатляющи. Разумеется, речь не идет и не может идти о каких-то равномерных процессах, которые определяли бы формирование глобального или гомогенного сообщества англоговоря­щих людей. Эксперты отображают картину в виде концентрических кру­гов. Внутренний круг включает страны, в которых английский язык выс­тупает в Виде основного - США. Англия, Ирландия, Канада, Австралия, Новая Зеландия (320-380 млн человек). Далее следует круг стран, в которых английский язык имеет давние и прочные традиции, а также тот или иной формальный статус, - Индия, Сингапур и др. (150-300 млн че­ловек). Наконец, третий круг состоит из стран, в которых английский язык, пусть не имея специального статуса, получает влиятельные позиции в качестве активно изучаемого иностранного языка, - Китай, Япония, ев­ропейские страны (100-1000 млн человек). В целом в качестве родного и/или. основного языка английским пользуются более 337 млн, а в допол­нение к родному языку и в качестве второго - 235 млн человек. Итоговая статистическая картина показывает, что английским языком как родным или близко к этому владеют около 670 млн человек, а в пределах «ра­

зумной компетентности в языке» - приблизительно 1,2 -1,5 млрд чело­век 1. Помимо демографических параметров можно говорить о множе­стве других свидетельств - львиная доля публикаций в различных сфе­рах и отраслях мировой печати выходит на английском языке; на него приходится 80 процентов информации в сети Интернет(хотя для более чем 40 процентов пользователей этот язык не является ни родным, ни первым); преимущественно англоговорящие страны производят около 40 процентов мирового валового внутреннего продукта; половина обучающихся за рубежом студентов в мире - это студенты высших учебных заведений в шести странах, для жителей которых английский язык явля­ется родным. Из всего этого следует вывод: ни на одном языке прежде в истории не говорили столь широко и столь большое количество лю­дей. И это на фоне того, что никогда в истории не существовало такого количества стандартизированных языков, какое имеется сегодня - при­близительно 1,2 тыс.

Роль английского языка в тенденциях мирового развития, ассоциирующихся с термином «глобализация», получает различные оценочные интерпретации.

Одни исследователи подчеркивают эффективность и престижность английского языка как основного средства международных коммуника­ций в различных областях - от науки, технологии и медицины до между­ народных авиадиспетчерских служб; от бизнеса и торговли до молодеж­ной досуговой культуры и спорта. Оптимистический взгляд на вещи фиксирует здесь то, что говорить на английском языке модно, что английс­кие слова широко проникают в другие обладающие высокой престижно­стью языки. Не случайно именно английские слова столь интенсивно эксплуатируются в сфере рекламы, в семантике всемирно известных брендов. Английский язык, как при этом отмечается, обладает «мульти­национальной функциональностью». Если японец общается по-английс­ки с жителем Сингапура, то англо-американская культура при этом отсут­ствует, как нет и «колонизирующего английского». К преимуществам использования английского языка относят также его возможности высту­пить в роли языка равноправного межэтнического общения при потенци­ально конфликтогенной ситуации. Наконец, английский язык обладает двумя сходными и устойчиво стандартизированными версиями - соб­ственно британской и американской, а также широкими репертуарными возможностями, что позволяет использовать его в различных областях.

Противоречивое положение английского языка отмечается в коллек­тивной монографии «Грани глобализации», которую издал в 2003 г. Гор­бачев-Фонд. Указывая на то, что глобализация воздействует на соци­альные структуры, придавая им наднациональное измерение, В.Б. Ку­валдин пишет о рождении «общества второго порядка» - «мегаобще­ства». Здесь индивиды, захваченные процессами глобализации, высту­пают носителями двойной идентичности: той, что связана с традицион­ными общностями, и параллельной, связанной с новой (глобальной) ре­альностью. Автор продолжает: «Рождающееся мегаобщество требует общемирового языка, современной латыни. Пока единственным претен­дентом на эту роль выступает английский. Он становится универсаль­ным языком международного общения.... Шестьдесят девять процентов жителей Европейского Союза согласны с утверждением, что в Союзе все должны уметь говорить на языке Шекспира.... Опираясь на мощь породившей его атлантической цивилизации, мировой английский зак­репляет ее в различных областях». За английским идут другие евро­пейские международные языки, а также национальные языки. Каждый пятый житель Земли, считает уместным напомнить автор, говорит по­-китайски. Негативные последствия того, что общепринятым языком ми­рового общения стал английский. сказываются и на нем самом. «Появ­ляются мутанты, - отмечает В.Б. Кувалдин, - сильно отличающиеся от классического английского Оксфорда и Кембриджа.... Рядом с «глобаль­ным английским» существуют и плодятся различные национальные вер­сии (диалекты) этого языка. Трудно сказать, что образуется в результате взаимодействия «королевского», «американского», «глобального» и дру­гих разновидностей английского языка, но, несомненно. рождается что­-то новое».

Другие авторы исходят из противоположных - оценочно резко не­гативных – позиции, как это делает, например, P. Филиппсон, рас­сматривая глобальную роль английского языка в терминах «лингви­стического империализма». Т Скутнабб-Кангас, например, различа­ет субстрактивное изучение языков (за счет родного языка, путем его вытеснения) и их изучение на основе дополнительности (наря­ду с родным языком). В первом случае изучаемые языки играют роль «языков-киллеров», среди них первое место сегодня принад­лежит английскому.

В несколько более сдержанных формулировках об этом же пишет российский исследователь Ю.В.Мельник. Он предлагает собственное оп­ределение феномена «языковой глобализации» - «процесс взаимопро­никновения языков в условиях глобализации», доходящий до «всеоб­щей американизации языков мира», последний процесс здесь рассмат­ривается как «повальный», захватывающий Бразилию и Сербию. Германию и Японию. Россию и Сингапур. Появляются такие слова, как Deпglish и Siпglish (смесь английского с немецким в Германии и китайским в Син­гапуре). В привычной для себя ярко образной манере письма подходит к это­му публицист Максим Соколов, говоря, что у русского человека в голове покемон (а не просто игрушка), а в руке гамбургер (а не просто бутерб­род), и для такой глобализации достаточно десятка слов pigeoп Eпglish. Можно, кстати, заметить, что одной из особенностей пиджина­ одного из так называемых контактных языков - является то, что он, по оценке социолингвистов, ни для кого не является родным.

Роль английского языка в контексте глобализации на страницах россий­ской печати стала предметом некоторого обмена полемическими замечаниями. Выступая с развернутым обоснованием идеи многополюсного мира, А.Уткин использует в числе других и лингвистический аргумент: «Гегемония или простое главенство США требует утверждения всемирной роли английского языка. Реальностью, однако, является уменьшение во второй половине ХХ в. числа говорящих по-английски с 9,8% земного населения до 7.6%. Может ли быть управляем мир страной, чей язык непонятен 92% мирового населения? (напомним, что доля земного насе­ления, говорящего на всех диалектах китайского языка, равна 18,8%)). Оппонируя такому видению темы, СИ. Мирский предлагает более оптими­стичный взгляд: «... Цифры верны только в одном смысле: «демографи­ческий взрыв» В третьем мире приводит к появлению все новых и новых миллионов людей, подавляющее большинство которых пополняет ряды крестьянства, городских маргиналов, люмпенов. полубезработных, неквa­лифицированной рабочей силы. Конечно, какой там у них английский. … Но вот если бы автор смог привести цифры, характеризующие распростра­ненность английского языка среди тех, кто занят в экономике современ­ного типа, в бизнесе, науке, народном образовании, медицине, сфере услуг, туризме, СМИ, - получилась бы совершенно иная картина. Среди этих категорий населения, реально что-то значащих в политике, доля знающих английский язык растет и неуклонно будет расти».

Повторимся, полярность суждений относительно места английского языка в современном мире - это продолжение или зеркальное отраже­ние идейных антиномий, присущих восприятию того, что подразумева­ется под термином «глобализация» в целом. Кто-то усматривает и в том и в другом знамение прогресса. «Решительно демократия, международ­ная торговля и экономическое развитие могут процветать на любом язы­ке», но сегодня это происходит при помощи английского (Фисман). Кто-то расце­нивает происходящее как нечто столь же бесспорное, но с противопо­ложным знаком. Это - вызовы «дегуманизирующего», «американского глобализма», посягающего на то, чтобы превратить ранее неотчуждае­мые, коллективные ценности культуры «родной язык и священная земля предков, национальная территория и национальные интересы, граждан­ский и воинский долг») в товар, в меновую стоимость. Кто-то еще скло­нен освещать тему в духе открытой проблематичности, не говоря со всей убежденностью ни о победе идеалов свободы, с одной стороны, ни о победе идеалов свободы, с одной стороны, ни о тотальной «коммерциализации» или губительной «гомогенизации» - с другой, в качестве открытого остается вопрос: Станет ли мир лучше, «мир без границ, в котором все будут знать все обо всех остальных»? Станет ли мир лучше или хуже, будучи населенным «неукорененными, атомизированными индивидами», «мир без связей с историей, языком, культурой и родством, в котором происходит бесплатное обращение людей и предметов».

Думается, что плодотворным может быть поиск, сосредоточенный не на крайностях жестко полярных подходов, а направленный в простран­ство несамоочевидного, проблематичного. Особого смысла в анализе окончательно манифестированных решений, видимо, нет, ибо они чрева­ты равным образом непродуктивными или утопичными стратегиями.

Соотношение языка и политики в условиях информационной, комму­никационной, культурной (включая этноязыковые измерения) динамики современного мира предстает не схематично, не в какой-то одной плос­кости, в виде чрезвычайно многосложных взаимодействий. Угрозы, риски, издержки здесь неизбежно сопутствуют и с объективной неиз­бежностью будут сопутствовать открывающимся возможностям и перс­пективам, революционным переменам и шансам на выживание.

Попытаемся наметить некоторые аналитические направления, кото­рые, по нашему мнению, могут способствовать преодолению одномер­ности в подходах к рассматриваемой теме.

Прежде всего, возникающие в этой области проблемы и линии конф­ликтного напряжения не всегда укладываются в простую бинарную логи­ку, в схемы противостояния двух конкурирующих сторон. Реальные язы­ковые и коммуникационные ситуации часто бывают «вписаны» в более сложный контекст. ассоциируемый с тенденциями глобализации. Отсю­да - усложняющийся набор альтернатив и мотиваций. с которыми пред­стоит иметь дело всем вовлеченным действующим лицам, будь то пол­ноправные субъекты принятия решений или какие-то другие участники, агенты, акторы, играющие различные роли.

Одна перспектива взаимодействия языка и политики возникает в тех случаях, когда речь идет об отношениях, складывающихся между мировыми языками. Причем это могут быть отношения при более или ме­нее сопоставимых коммуникативных и функциональных потенциалах и притязаниях, с одной стороны, и состязание между ними, происходя­щее на той или иной арене – с другой. Соответствующие интересы могут приходить в столкновение либо на почве, «охраняемой» одним из этих языков, либо на территории какой-то «третьей» стороны.

Таким образом, возникающие ситуации могут получать содержатель­но различное наполнение.

Одним из вариантов здесь выступает, например, то, что можно отне­сти к области «глоттополитики». По аналогии с «геополитикой» этот тер­мин предложено понимать как «доктрину, практику или дисциплину, ко­торая включала бы в себя и систематически изучала отношение одного государства или нации с другими как в региональном, так и в многосто­роннем плане, с точки зрения положения языка как инструмента присут­ствия в международном сообществе и места в нем» (Д. Мурейра де Каштру Алвеш). Характерными иллюстрациями противоречий такого плана могут выступать проблемы использования официальных и рабочих языков в деятельности межпра­вительственных организаций, выбор языков региональной торгово-эко­номической интеграции. Активно обсуждается, к примеру, вопрос об язы­ковых приоритетах в процессах региональной экономической интегра­ции, происходящей между странами, входящими в межправительствен­ную организацию МЕРКОСУР, - Аргентиной, Бразилией, Парагваем и Уругваем. Наряду с распространением английского языка в этих стра­нах возрастает интерес к языкам соседей: в Бразилии - к испанскому, в Аргентине - к португальскому. В целом латиноамериканские измерения языковой жизни в регионе начинают составлять определенную конку­ренцию культурно-коммуникативной американизации.

Далее, мировые языки могут приходить в коллизионные ситуации на территории друг друга. К примеру, испанский язык, будучи, несомненно, одним из мировых языков, оказывается в миноритарном статусе - стату­се языка меньшинства - в США. Испаноязычные, по данным переписи населения США 1996 г., составляют 32 млн человек, или 12 процентов общего числа граждан страны, демонстрируя, при этом прирост в 38 про­центов по сравнению с предыдущей переписью - показатель, превыша­ющий средние данные более чем в четыре раза. Прогноз на обозримую перспективу предполагает превращение испаноязычных во вторую по величине этноязыковую общность США и в крупнейший языковой сег­мент жителей таких городов, как Лос-Анжелес, Сан-Франциско, Нью-Йорк, Хьюстон и Майами. В середине нынешнего столетия, как предсказыва­ется, испаноязычных, или «латинос» В США будет больше, чем в Испа­нии. Это не может не выдвинуть перед разработчиками языковой поли­тики довольно трудной дилеммы: либо закреплять статус английского языка как государственного во имя защиты социальных интересов анг­лоязычных монолингвов - жителей таких штатов, например, как Кали­форния или Техас, - либо активно содействовать распространению анг­ло-испанского двуязычия. Носители такого двуязычия (к досаде одно­язычных) начинают получать преимущество при трудоустройстве в этих частях США.

Наконец. языки мирового статуса могут соперничать не только в обла­сти «глоттополитики», или в системе «мажоритарный язык – миноритарный язык», но и по линии «язык-донор и язык-реципиент». В данном случае в центре дискуссий оказывается проблема заимствований, точнее - пробле­ма определения меры допустимости и, соответственно, неприемлемо­сти таких заимствований. В более определенном смысле речь здесь идет о политическом и политико-правовом реагировании на тенденции лекси­ческого заимствования одними языками мирового статуса из других. Условно можно выделить опыт Франции и отвечающую ему - француз­скую - модель такого защитного реагирования. Французское языковое законодательство протекционистской направленности и противоречия в его реализации подробно описаны в научной литературе. Защита куль­турно-языковой самобытности Франции и национальной идентичности французов, включая объявление «вне закона» использования чуждых(английских) слов, вызвало серьезные дискуссии и относительно практи­ческой эффективности, и относительно универсальной пригодности подоб­ной «модели» языковой политики в иных культурно-исторических услови­ях. Можно, разумеется, по-разному относиться к требованиями употреб­лять вместо слова coтрutеr(компьютер) франкозвучное ordiпateur, или вместо биг-мак, как на том настаивают франкофоны Квебека, -le graпd Маc. В конечном счете, это внутреннее дело каждого языкового коллек­тива. Для российской ситуации актуальнее то, насколько применима та­кая французская модель языкового «пуризма».

Глобализация отчасти принесла с собой, отчасти совпала по времени с волной лавинообразного вторжения в российский лексикон бесчислен­ных и чрезмерных заимствований, главным образом американизмов. По подсчетам лингвистов, три четверти пополнения экономического и поли­тического лексикона русского языка в 90-е годы шло из англо-американ­ского источника. Это не может не повергать, как минимум, в уныние.

Сетования и горькая ирония по этому поводу в печати присутствуют в изобилии. «Импичмент-это недоверие, отрешение, - пишет В.Шапош­ников. - Селенг? В названии «Русский дом Селенга» народ слышал лас­ковое название речки или чего-то в этом роде, и мало кто был осведом­лен о западном финансовом термине (англ. sele 'продажа')). При об­суждении проблем глобализации на одном из «круглых столов» В.Хорос говорил о феномене «гипертрофированного западничества»: «На каж­дом шагу - латинские буквы российских фирм и торговых марок, упот­peблeниe к месту и не к месту иностранных слов. На одном из ученых советов нашего института известный банковский деятель в своем докла­де говорил «дюрация» вместо «длительности», вместо «задачи» - «тар­гет), такими словечками было пересыпано все его выступление, при­званное создать впечатление сугубой солидности и научности. Но при снятии всей этой терминологической шелухи, содержание оказывалось пугающе примитивным». Выбор именно этого высказывания в данном случае не случаен. Он по-своему симптоматичен. Дело в том, что имен­но В. Хорос был в конце 1960-х годов одним из инициаторов, если не введения, то очевидной активизации использования в русскоязычной по­литико-гуманитарной лексике слова «популизм», интенсивно использо­вав его в своих статьях и монографиях (кстати, вместо слова «народни­чество»). Следовательно, именно этот пример высвечивает всю амбива­лентность проблематики заимствований и, если угодно, - англо-америка­низмов (дорога которым была проторена в свое время тщаниями «про­двинутых отечественных обществоведов): в непомерных количествах они раздражают, но и в их отсутствие любой дискурс рискует приобрести непреднамеренную стилистику и содержательность. В этих условиях и в контексте подготовки законопроектов, касающихся русского языка, зву­чат различные предложения. Одни призывают взять на вооружение фран­цузский опыт или, по крайней мере, внимательно присмотреться к языко­вой политике Франции (где составлен список из 3,5 тысяч английских терминов и выражений, запрещенных к употреблению), Германии, Ита­лии, Японии (где также составляются перечни американизмов - канди­датов на языковую экстрадицию). Другие выражают откровенный скеп­сис. Любопытную аргументацию выстраивает политолог И.Бунин: Рос­сия создавалась не мореплавателями, а землепроходцами, и включала в свой язык множество заимствований, в первую очередь татарских; русский язык был языком империи, которой был присущ догоняющий тип развития; российские языковеды не могут претендовать на авторитет «бессмертных» из Франции и на соответствующую легитимность пред­лагаемых решений (Нации и национализм. М., 2002). Если отталкиваться от объема «Словаря иностран­ных слов» (20 тыс.), то коррекция русского языка в духе «пуризма» по­требует избавиться от 11 процентов словарного запаса, в том числе­убрать 7 слов из первого же абзаца Конституции Российской Федерации и около 1 тысячи слов из Основного закона страны в целом (Панарин А.С.).

Разрозненные высказывания на данную тему можно множить, систе­матизировать, рассматривать с той или иной долей критицизма или со­гласия. Интереснее сослаться на предпринятые попытки осмысления этих проблем на ином - более глубоком - концептуальном уровне и на иных культурологических пластах. Известный резонанс имели предложения коллектива Института национальной модели экономики (ИНМЭ) во главе с В.И.Найшулем, смысл которых заключается в поисках способов акту­ализации национальных архетипов, включая собственно языковые спо­собы. Одухотворяющие потенции архетипов «народной энергии» из ис­тории доимперской Руси и ее ценностного языка представляются иници­аторам проекта одним из многообещающих направлений языкового стро­ительства, преодоления кризиса общественно-политического языка и его советских рудиментов. Языковые противоречия, вызванные неуемной «вестернизацией», можно, как надеются авторы проекта, разрешить при помощи «инвариантов» русской Культуры, при помощи включения в по­литический язык слов «царь», «бояре», «вече», «дума», «собор». Пос­ледовавшая дискуссия, однако, большого энтузиазма в связи с изло­женными идеями не продемонстрировала.

Наконец, говоря о пагубности непомерного лексического заимствова­ния и нашествия американизмов, следует держать в поле зрения не ме­нее тревожащий симптом, вызывающий опасения не столько за сам рус­ский язык, сколько за общекультурный уровень массы его носителей, связанный с беспрецедентными масштабами вторжения в современную речь так называемых слов и оборотов из криминального обихода. Здесь ссылаться на глобализацию попросту бессмысленно.

Суть же наиболее убедительного довода против всякого упорствова­ния в «пуризме» заключается в том, что это - еще одна опасность попа­дания одного языка в «обратную», негативную зависимость от другого языка.

Разумная позиция перед лицом угрожающего нарастания всех вульгаризирующих привнесений в русскую речь, всего того, что являет­ся продуктом немотивированного, искусственного и механистичного втор­жения в естественные процессы и искажающей ломки объективных за­конов развития русского языка, вряд ли связана с упованиями на дей­ственность административных рычагов. История языковой политики по­казывает, что всякие замыслы в этой области, не подкрепленные массо­выми ожиданиями, установками и ценностями, сложившимися на уров­не языковой культуры общества, обречены на неудачу.

Существует еще один горизонт проблемного поля языка и политики на фоне глобализации, который связан с неоднозначностью действую­щих здесь факторов и складывающихся обстоятельств. Это связано с тем, что глобализация, понятая как усиление взаимозависимости, а не как тотальное нивелирование или гомогенизация, включает причудли­вые комбинации трех начал: собственно глобального, национального (на­ционально-государственного) или регионального и локального. Э.Гидденс определял глобализацию как «интенсификацию всемирных отношений, связывающих отдаленные друг от друга места таким образом, что ло­кальные события формируются событиями, происходящими за многие мили отсюда, и наоборот». В связи С этим то, что ассоциируется с «глобализацией», не исключает, а предполагает параллельно идущие процессы регионализации и фрагментации. Опять-таки это получает раз­нонаправленную оценочную интерпретацию. В одной логике это пред­стает как объективное следствие или составляющее мировых процес­сов, в иных версиях - как итог целенаправленной стратегии дезинтегра­ции государств-соперников, инспирирования «самостийников», «карли­ковых этносуверенитетов» (Панарин А.С).

Подходя к предмету вне рамок его идеологизации, следует признать объективный характер следующего фундаментального обстоятельства: во взаимоотношениях, которые условно можно обозначить линией «боль­шинство - меньшинство», возникает принципиально новое измерение ­взаимозависимость трех указанных начал (глобального, регионального или национально-государственного и локального). Это, скажем, предос­тавляет более благоприятные условия для этнополитического самовыра­жения и представительства интересов отдельных регионов и групп. По­литические силы, выступающие за усиление своего автономного стату­са в Шотландии, Уэльсе, в Стране Басков или в Каталонии, сегодня мо­гyт «напрямую» апеллировать к европейским кругам, минуя уровень про­тивостояния с центральными правительствами своих стран. Все это име­ет весьма сложный и противоречивый комплекс последствий и «выхо­дов» В область отношений по поводу языка и политики.

С одной стороны, наличие глобального «фона» и новых коммуникаци­онных альтернатив по-своему может способствовать возрождению мес­тных, региональных языков, пребывающих в миноритарном статусе или испытывающих минусы от своего непривилегированного положения, от комплекса любой (статусной, функциональной или ресурсной) недостаточ­ности. Борьба этнолингвистических движений за новое и более достойное место своих языков может получать при этом воодушевляющую поддер­жку со стороны международных инстанций, международно-правовых институций или общественного мнения. Так, Европейская Хартия регио­нальных языков или языков национальных меньшинств, принятая Сове­том Европы в ноябре 1992 г., призвана защищать права около 50 милли­онов европейцев, являющихся носителями языков, относящихся к указан­ной категории, населяющих двуязычные части континента. Их число пре­вышает численность населения многих европейских стран.

С другой стороны, многие политические и общественные силы выра­жают неудовлетворенность тем, как права меньшинств, в том числе язы­ковых, отражены в Хартии Европейского Союза об основных правах, ко­торая была принята 7 декабря 2000 г. в Ницце. По мнению некоторых наблюдателей и заинтересованных сторон, это сделано «мельком», в самый последний момент. Право же пользования родным языком или «лингвистические права» личности, на чем настаивало правительство Страны Басков, в текст документа не было включено. Не получило под­держки и предложение Комитета регионов ЕС о том, чтобы включить в документ отдельный пара граф в редакции: «Меньшинства имеют право на уважение своей религии, своего языка и своей культуры»(Хартия Европейского об основных правах. Комментарий. стр. 56, 57). Не завер­шена дискуссия по поводу принятия ЮНЕСКО «Всеобщей декларации языковых прав». Иными словами, в этой области продолжает сказывать­ся фундаментальная коллизионность, возникающая при соотнесении норм, связанных с правами на самоопределение народов, и норм, при­званных предотвратить нарушение территориальной целостности государств-членов международного сообщества. Таким образом, то, что называют «глобализацией», не ослабит, а усложнит дискуссии и столкно­вение мнений. Споры будут продолжены, и по-прежнему защита ценно­стей культурной самобытности (включая ее этноязыковые измерения) будет наталкиваться и на предостережения против сепаратизма, и на приоритетность «чересчур индивидуалистической интерпретации прав человека», и на обвинения в посягательстве на «свободу личности».

Центральная проблема в этой области, как видится, связана с теми перспективами и решениями, которые выпадут на долю суверенных го­сударств. Суждено ли им по-прежнему играть роль ключевого звена в осуществлении языковой политики? Будут ли они основным субъектом принятия соответствующих решений и осуществления выбора в сфере языкового планирования и языкового строительства? Смогут ли эти «боль­шие» государства сохранить функции легитимных гарантов языковых прав граждан и этнических групп и сохранить стабильность своих многоэт­ничных и многоязычных сообществ? Каково будет место этих суверен­ных акторов на развилке путей: признание языкового многообразия вкачестве универсальной и глобальной нормы или неизбежная культурно­языковая унификация при гегемонии большинства?

Эрозия нынешних государств - основных персонажей, вокруг кото­рых разворачиваются главные сюжетные линии драмы под названием «глобализация», - чревата самыми серьезными осложнениями в области взаимоотношений языковой жизни и политики. Политическая фраг­ментация не в состоянии «снять» ни актуальную, ни потенциальную конфликтность языковых (этноязыковых) отношений. Напротив. всякое дроб­ление суверенитетов чревато взрывным умножением во все новых ко­личествах групп «большинства» и их притязаний на доминирование в политико-языковых процессах. Еще более многочисленными окажутся группы «меньшинства», протестующие против своего притесненного по­ложения.

Одинаковую угрозу представляют собой сценарии, выраженные красноречивыми метафорами. Одну из них использует в цитировавшейся выше книге А.Уткин: «Потеря языка - словно бомба, сброшенная на Лувр. Когда исчезает язык, погибает культура». Это, безусловно, так. С исчез­новением любого языка безвозвратно утрачивается часть уникальных знаний о мире, накопление которых было миссией данного неповторимо­го колена в истории человеческого рода.

По случаю отмечавшегося 21 февраля 2002 г. Дня родного языка ге­неральный директор ЮНЕСКО Коитиро Мацуура в своем послании отме­тил: «... Из языков, на которых говорят в мире, самым важным для наше­го раннего эмоционального и когнитивного развития является язык, с помощью которого мы впервые учимся называть окружающий нас мири посредством которого мы начинаем находить общее понимание с на­шими родителями, семьей и в более широком плане - с друзьями и школой. Это язык нашего детства, сокровенного семейного опыта и на­ших ранних социальных отношений.... все языки признаются в равной мере, поскольку каждый язык является уникальным ответом на состоя­ние человека и каждый язык является живым наследием, которое нам следует беречь».

Вопрос в том, какими способами противостоять этому. Ставка на обез­вреживание «языков-киллеров» через минимизацию государственных суверенитетов может обернуться тем, что выразил в другой метафоре В.Н.Топоров, -бесконечным множеством «маленьких вавилонских ба­шенок»

Наконец, территориально-политические рамки государственности не­избежно представляют собой одну из главных составляющих как при возникновении, так и в определении шансов на сокращение новых ви­дов неравенства. Глобализация в своих информационных, коммуника­тивных, культурных и языковых измерениях - равным образом, как в экономических, технологических и любых иных - будет нести с собой усугубление существующих линий социального разделения и возникновения ранее неизвестных. На стратификацию общества с точки зрения благосостояния будет накладываться не только «цифровое» неравенство, но и собственно лингвистическое. Распределение возможностей досту­па в самом широком смысле не может не зависеть от того, способен ли индивид войти в мир нынешних языковых реалий через «ворота глоба­лизации». Грядущие или уже состоявшиеся формы отчуждения - Не толь­ко кросс-культурные или кросс-национальные, но, что не менее, а воз­можно, более серьезным образом подрывает надежды на справедли­вость, - предстоит каким-то образом осмысливать, включать в повестку дня, пытаться удерживать в приемлемых масштабах. Делать это при­дется, скорее всего, усилиями в национально-государственных масшта­бах и при посредстве имеющихся институтов государственности, вклю­чая институты, ответственные за языковую политику.

Заключая эту главу, целесообразно отметить, что языковые отноше­ния в условиях глобализации претерпевают воздействия, неоднознач­ные с точки зрения их оценочного восприятия. Веяния времени властно диктуют необходимость во взаимопонимании, в облегчении контактов и на национальном уровне, и на арене международных связей. Вместе с тем расширение, так сказать, технологических оснований такого взаимопонимания подчас способно нанести урон этноязыковой идентификации народов, особенно если они по тем или иным причинам не могут с пользой для себя найти путь к «воротам глобализации».