Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава 1

Джек Лондон Мартин Иден

Он отпер дверь своим ключом и вошел, а следом, в смущении сдернув кепку, шагнул молодой парень. Что-то в его грубой одежде сразу же выдавало моряка, и в просторном холле, где они оказались, он был явно не к месту. Он не знал, куда девать кепку, стал было засовывать ее в карман пиджака, но тот, другой, отобрал ее. Отобрал спокойно, естественно, и парень, которому тут, видно, было не по себе, в душе поблагодарил его. «Понимает, – подумал он. – Поможет, все обойдется».

Парень враскачку шел за тем, другим, невольно расставляя ноги, словно этот ровный пол то, кренясь, взмывал на волне, то ухал вниз. Шел вперевалку, и большие комнаты становились тесными, и страх его брал, как бы не задеть широкими плечами дверной косяк, не скинуть какую-нибудь дорогую вещицу с низкой каминной полки. Он шарахался то вправо, то влево и лишь умножал опасности, что мерещились ему на каждом шагу. Между роялем и столом посреди комнаты, на котором громоздились книги, могли бы пройти шестеро в ряд, он же пробирался с опаской. Могучие ручищи болтались по бокам. Он не знал, куда их девать, вдруг в страхе отпрянул, точно испуганная лошадь, – вообразил, будто сейчас свалит груду книг на столе, и едва не наскочил на вращающийся табурет перед роялем. Он приметил, какая непринужденная походка у того, впереди, и впервые осознал, что сам ходит совсем не как все прочие люди. И на миг устыдился своей неуклюжести. На лбу выступили капельки пота, он остановился, отер загорелое лицо платком.

– Обождите, Артур, дружище, – сказал он, пытаясь прикрыть тревогу шутливым тоном. – У меня аж голова кругом пошла. Надо ж мне набраться храбрости. Сами знаете, не желал я идти, да и вашему семейству, смекаю, не больно я нужен.

– Ничего-ничего, – ободряюще сказал Артур. – Незачем нас бояться. Мы самые обыкновенные люди. Э, да мне письмо!

Он отошел к столу, вскрыл конверт и принялся читать, давая гостю опомниться. И гость понял и в душе поблагодарил хозяина. Был у него дар понимания, проникновения; и хотя чувствовалось, что ему сейчас отчаянно не по себе, дар этот ни на минуту не изменил ему. Он опять вытер лоб, осмотрелся, и теперь лицо уже было спокойно, только взгляд настороженный, словно у дикого зверя, когда он чует ловушку. Оказавшись в незнакомом окружении, со страхом думая, что же будет дальше, он не понимал как себя здесь вести, ощущал, что ходит и держится неуклюже, боялся, что каждое его движение, и сама его сила отдает все той же неуклюжестью. Был он на редкость чуток, безмерно застенчив, и затаенная усмешка во взгляде Артура, брошенном поверх письма резанула его как ножом. Он заметил этот взгляд, но виду не подал, ибо в ту науку, которую он превзошел, входило и умение владеть собой. Взгляд, этот ранил его гордость. Он клял себя за то, что пришел и, однако, решил, что, уж раз пришел, будь что будет, отступать он не намерен. Лицо стало жестче, глаза сверкнули воинственно. Все примечая, он спокойнее огляделся по сторонам, и в мозгу отпечаталась каждая мелочь красивого убранства этой комнаты. Ничто не ускользнуло от его зоркого взгляда, широко раскрытые глаза вбирали окружающую красоту, и воинственный блеск в них уступал место теплому сиянию. Он всегда чутко отзывался на красоту, а тут было на что отозваться.

Его внимание приковала картина, писанная маслом. Могучий прибой с грохотом разбивается о выступ скалы, мрачные грозовые тучи затянули небо, а вдали, за линией прибоя, на фоне грозового закатного неба – лоцманский бот в крутом повороте, он накренился, так что видна каждая мелочь на палубе. Была здесь красота, и она влекла неодолимо. Парень позабыл о своей неуклюжей походке, подошел ближе, совсем близко. И красота исчезла. На лице его выразилось замешательство. Он смотрел во все глаза на эту, как ему теперь казалось, неряшливую мазню, потом отступил на шаг. И полотно вновь ослепило красотой. «Картина с фокусом», – подумал он разочарованно, однако среди множества захлестнувших его впечатлений кольнула досада: такую красоту принесли в жертву фокусу. Живопись была ему неведома. Прежде он только и видел олеографии да литографии, а они всегда четки и определенны, стоишь ли рядом или смотришь издали. Правда, в витринах магазинов он видел и картины, писанные маслом, но стекло не давало всмотреться в них поближе.

Он оглянулся на приятеля, читающего письмо, и увидел на столе книги. В глазах тотчас вспыхнула тоскливая зависть и жадность, точно у голодного при виде пищи. Враскачку он двинулся к столу и вот уже любовно перебирает книги. Скользит глазами по названиям, по именам авторов, выхватывает обрывки текста, – ласкает том за томом и руками и взглядом, – но лишь одну книгу он когда-то читал. Остальные книги и писатели незнакомы. Ему попался том Суинберна, и он начал читать подряд, стихотворение за стихотворением, и забыл, где он, и щеки у него разгорелись. Дважды он закрывал книгу и, придерживая страницу пальцем, еще раз смотрел имя автора. Свинберн! Надо запомнить. У этого малого глаза на месте, он все видел как надо – и цвет и сверкающий свет. Кто же такой этот Свинберн? Давным-давно помер, как почти все поэты? Или еще живой, пишет? Он поглядел на титульный лист. Да, у Свинберна есть и другие книги. Что ж, утром первым делом надо сходить в библиотеку, разжиться его книжицами. Парень опять погрузился в чтение и забыл обо всем на свете. Он не заметил, что в комнату вошла молодая женщина. Опомнился, лишь услыхав слова Артура:

– Руфь, это мистер Иден.

Он закрыл книгу, заложил указательным пальцем и, еще прежде чем обернуться, ощутил радостное волнение – не от знакомства с девушкой, но от слов ее бpата. В этом мускулистом парне таилась безмерно ранимая чуткость. Стоило внешнему миру задеть какую-то струну в его сознаний – и все мысли, представления, чувства тотчас вспыхнут, запляшут, точно трепетное пламя. Был он на редкость восприимчив и отзывчив, а живое воображение не знало покоя в беспрестанном поиске подобий и различий. «Мистер Иден» – вот что радостно поразило его, ведь всю жизнь его звали Иден. Мартин Иден или просто Мартин. И вдруг, «мистер»! Это кое-что да значит, отметил он про себя. Память мигом обратилась в громадную камеру-обскуру, и перед его внутренним взором заскользили нескончаемой вереницей картины пережитого – кочегарки и кубрики, стоянки и причалы, тюрьмы и кабаки, тифозные бараки и трущобы, и одновременно раскручивалась нить, воспоминаний – как называли его при всех этих поворотах судьбы.

Рђ потом РѕРЅ обернулся Рё увидел девушку. И РІРёС…СЂСЊ призрачных картин растаял. РћРЅ увидел бледное воздушное создание СЃ облаком золотистых волос Рё одухотворенным взглядом огромных голубых глаз. РћРЅ РЅРµ заметил, что РЅР° ней надето, знал только, что одежда была такая же поразительная, как РѕРЅР° сама. РҐСЂСѓРїРєРёР№ золотистый цветок РЅР° тоненьком стебле. Нет, РґСѓС…, божество, Р±РѕРіРёРЅСЏ – земля РЅРµ могла породить такую возвышенную красоту. Или, выходит, РєРЅРёРіРё РЅРµ РІСЂСѓС‚, Рё РІ высших сферах Рё РІРїСЂСЏРјСЊ РјРЅРѕРіРѕ таких, как РѕРЅР°. Ее вполне РјРѕРі Р±С‹ воспеть этот малый Свинберн. Видать, РєРѕРіРґР° писал РїСЂРѕ ту деву, Изольду РёР· книжки СЃРѕ стола, какая-РЅРёР±СѓРґСЊ такая Рё была Сѓ него РЅР° СѓРјРµ. Р’СЃРµ это РѕРЅ увидел, почувствовал; подумал РІ РѕРґРЅРѕ мгновенье. Рђ меж тем РІСЃРµ шло СЃРІРѕРёРј чередом. Девушка протянула СЂСѓРєСѓ Рё, РїСЂСЏРјРѕ глядя ему РІ глаза, просто, будто мужчина, обменялась СЃ РЅРёРј рукопожатием. Женщины, каких РѕРЅ РґРѕ СЃРёС… РїРѕСЂ встречал, жмут СЂСѓРєСѓ РїРѕ-РґСЂСѓРіРѕРјСѓ. Да РїРѕ правде сказать, мало кто РёР· РЅРёС… здоровается Р·Р° СЂСѓРєСѓ. Поток воспоминаний, картин – как РѕРЅ знакомился СЃ женщинами – хлынул, РіСЂРѕР·СЏ его захлестнуть. РќРѕ РѕРЅ отмахнулся РѕС‚ РЅРёС… Рё смотрел РЅР° девушку. Отродясь такой РЅРµ видал. Ему знакомы совсем РґСЂСѓРіРёРµ женщины! И тотчас подле Руфи, РїРѕ РѕР±Рµ стороны, выстроились женщины, которых РѕРЅ знал. Бесконечно долгое мгновенье стоял РѕРЅ посреди какой-то портретной галереи, РіРґРµ царила РѕРЅР°, Р° РІРѕРєСЂСѓРі расположилось множество женщин, Рё всех надо было окинуть беглым взглядом Рё оценить, Рё непреложной мерой была РѕРЅР°. Р’РѕС‚ вялые нездоровые лица фабричных работниц Рё Р±РѕР№РєРёРµ, ухмыляющиеся девчонки РёР· кварталов Рє СЋРіСѓ РѕС‚ Маркетстрит. Скотницы СЃ ферм Рё смуглые мексиканки СЃ неизменной сигаретой РІ углу рта. Их вытеснили СЏРїРѕРЅРєРё СЃ кукольными личиками, жеманно переступающие ножками РІ туфельках РЅР° деревянной подошве; евразийки СЃ нежными лицами, отмеченными печатью вырождения; пышнотелые, темнокожие, увенчанные цветами женщины Южных морей. Рђ потом всех заслонила нелепая чудовищная толпа – неряхи Рё распустехи, слоняющиеся РЅР° панелях Уайтчепеля, опухшие РѕС‚ джина ведьмы РёР· гнусных притонов Рё РІСЃРµ непристойные, сквернословящие исчадия ада, гарпии РІ ужасающем женском обличье, которые охотятся РЅР° матросов, портовая РіСЂСЏР·СЊ Рё нечисть, распоследние отребья Рё отбросы человечества.

– Присядьте, мистер Иден, – говорила меж тем девушка. – Я давно хотела с вами познакомиться, с тех самых пор, как Артур нам рассказал. Вы поступили так мужественно…

Он протестующе махнул рукой, пробормотал, мол, чего он такого особенного сделал, всяк на его месте поступил бы так же. Она заметила, что рука, которой он махнул, покрыта свежими подживающими ссадинами, взглянула на другую, опущенную руку – то же самое. Кинула и еще быстрый оценивающий взгляд, заметила на щеке шрам, другой виднеется из-под волос на лбу, и еще один уходит под крахмальный воротничок. Она подавила улыбку, заметив красную полосу на бронзовой шее – натерло воротничком. Не привык, видно, к жестким воротничкам. Своим женским глазом увидела она и его костюм – дешевый, неизящный крой, на плечах морщит и на рукавах тоже – выпирают бицепсы.

Отмахиваясь и бормоча, мол, ничего такого он не сделал, он подчинился ей, решил, надо где-то сесть. Успел восхититься непринужденностью, с какой села она, и направился к креслу напротив, подавленный сознанием собственной неуклюжести. Ощущение это было ему внове. Всю жизнь, вплоть до сегодняшнего дня, он и знать не знал ловкий он или неуклюжий. Ни о чем таком он никогда не задумывался. Он опасливо сел на краешек кресла, мучительно гадая, куда девать руки. Как ни положи, все они не на месте. Артур пошел к двери, и Мартин Иден проводил его тоскующими глазами. Один на один в комнате с этим бледным неземным созданием он совсем растерялся. Ни тебе бармена – заказать выпивку, ни какого ни то мальчонки – послать за угол за банкой пива, и таким вот приятным образом свести знакомство.

– У вас шрам на шее, мистер Иден, – заговорила девушка.

– Как это случилось? Наверно, вы пережили какое-нибудь приключение.

– Один мексиканец полоснул, – ответил он, облизнул запекшиеся губы и прокашлялся. – Драка у нас была. Нож-то я у его выдернул, а он чуть не откусил мне нос.

Сказал он скупо, а перед глазами возникло красочное видение – знойная звездная ночь в Салина-Крус, белая полоса песчаного берега, огни грузовых пароходов а гавани, приглушенные расстоянием голоса пьяных матросов, толпятся портовые грузчики, разъяренное лицо мексиканца, звериный блеск глаз при свете звезд, и сталь впивается в шею, фонтан крови. Толпа, крики, два сцепившихся в схватке тела, его и мексиканца, перекатываются опять и опять, взрывают песок, а откуда-то издали томный звон гитары. Все это встало перед глазами, и трепет воспоминания охватил его – интересно, как бы все это получилось у того парня, который нарисовал шхуну там на стене. Белый берег, звезды, огни грузовых пароходов – вот бы здорово, а в середке, на песке, темная гурьба зевак вокруг дерущихся. И чтоб нож как следует виден, блестит в свете звезд. Но всего этого было не угадать по его скупым словам.

– Мексиканец чуть не откусил мне нос, – только и сказал он в заключение.

– Рћ-Рѕ! – выдохнула Руфь чуть слышно будто издалека, Рё РЅР° ее чутком личике выразился ужас.

Тут и его опалило жаром, сквозь загар на щеках слегка проступила краска смущения, ему же показалось, будто щеки жжет, как перед открытой топкой в кочегарке. Видать, не положено говорить с порядочной девушкой об эдаких подлостях, о поножовщине. В книгах люди вроде нее про такое не говорят, а может, ничего такого и не знают.

Оба молчали, разговор, едва начавшись, чуть не оборвался. Потом она сделала еще одну попытку, спросила про шрам на щеке. И еще не договорила, а он уже сообразил, что она старается говорить на понятном ему языке, и положил, наоборот, разговаривать на языке, понятном ей.

– Случай такой взошел, – сказал он, потрогав щеку. – Ночью дело было, вдруг заштормило, сорвало гик, потом тали, гик проволочный, хлещет по чему попало, извивается будто змея. Вся вахта старается изловить, я кинулся, ну и схлопотал.

– О-о! – произнесла она на сей раз так, будто все поняла, хотя на самом деле это была для нее китайская грамота, и она представления не имела ни что такое «гик», ни что такое «схлопотал».

– Этот парень, Свинберн, – начал он, желая переменить разговор, как задумал, но коверкая имя.

– Кто?

– Свинберн, – повторил он с той же ошибкой. – Поэт.

– Суинберн, – поправила Руфь.

– Вот-вот, он самый, – пробормотал Мартин, вновь залившись краской. – Он давно умер?

– Да разве он умер? Я не слыхала, – Она посмотрела на него с любопытством. – Где ж вы с ним познакомились?

– В глаза его не видал, – был ответ. – Прочитал вот его стихи из той книжки на столе, перед тем как вам войти. А вам его стихи нравятся?

И РѕРЅР° подхватила эту тему, заговорила быстро, непринужденно. Ему полегчало, РѕРЅ сел поудобнее, только сжал ручки кресла, словно РѕРЅРѕ могло взбрыкнуть Рё сбросить его РЅР° РїРѕР». РћРЅ сумел направить разговор РЅР° то, что ей близко, Рё РѕРЅР° говорила Рё говорила, Р° РѕРЅ слушал, старался уловить С…РѕРґ ее мысли Рё дивился, сколько РІСЃСЏРєРѕР№ премудрости уместилось РІ этой хорошенькой головке, Рё упивался нежной прелестью ее лица. Что Р¶, мысль ее РѕРЅ улавливал, только брала досада РЅР° незнакомые слова, РѕРЅРё так легко слетали СЃ ее РіСѓР±, Рё РЅР° непонятные критические замечания Рё рассуждения, зато РІСЃРµ это подхлестывало его, давало пищу СѓРјСѓ. Р’РѕС‚ РѕРЅР° умственная жизнь, РІРѕС‚ РѕРЅР° красота, теплая, удивительная, такое ему Рё РЅРµ снилось. РћРЅ совсем забылся, жадно пожирал ее глазами. Р’РѕС‚ РѕРЅРѕ, ради чего стоит жить, бороться, победить… СЌС…, РґР° Рё умереть. Книжки РЅРµ РІСЂСѓС‚. Есть РЅР° свете такие женщины. И РѕРЅР° такая. РћРЅ воспарил РЅР° крыльях воображения, Рё огромные сияющие полотна раскинулись перед его мысленным РІР·РѕСЂРѕРј, Рё РЅР° РЅРёС… возникали смутные гигантские образы – любовь, романтика, героические деяния РІРѕ РёРјСЏ Женщины – РІРѕ РёРјСЏ РІРѕС‚ этой С…СЂСѓРїРєРѕР№ женщины, этого золотого цветка. И СЃРєРІРѕР·СЊ зыбкое трепещущее видение, словно СЃРєРІРѕР·СЊ сказочный мираж, РѕРЅ жадно глядел РЅР° женщину РІРѕ плоти, что сидела перед РЅРёРј Рё говорила Рѕ литературе, РѕР± искусстве. РћРЅ Рё слушал тоже, РЅРѕ глядел жадно, РЅРµ сознавая, что пожирает ее глазами, что РІ его неотступном взгляде пылает само его мужское естество. РќРѕ РѕРЅР°, истая женщина, хоть Рё совсем мало знающая Рѕ РјРёСЂРµ мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. РќРёРєРѕРіРґР° еще мужчины РЅРµ смотрели РЅР° нее так, Рё РѕРЅР° смутилась. РћРЅР° запнулась, запуталась РІ словах. Нить рассуждений ускользнула РѕС‚ нее. РћРЅ, пугал ее, Рё, однако, оказалось РґРѕ странности приятно, что РЅР° тебя так смотрят. Воспитание предостерегало ее РѕР± опасности, Рѕ РґСѓСЂРЅРѕРј, коварном, таинственном соблазне; инстинкты же ее победно звенели, понуждая перескочить через разделяющий РёС… кастовый барьер Рё завоевать этого путника РёР· РёРЅРѕРіРѕ РјРёСЂР°, этого неотесанного парня СЃ ободранными руками Рё красной полосой РЅР° шее РѕС‚ непривычки носить воротнички, Р° ведь РѕРЅ СЏРІРЅРѕ запачкан, запятнан РіСЂСѓР±РѕР№ жизнью. Руфь была чиста, Рё чистота противилась ему; РЅРѕ притом РѕРЅР° была женщина Рё тут-то начала постигать противоречивость женской натуры.

– Да, так вот… да, о чем же я? – она оборвала на полуслове и тотчас весело рассмеялась над своей забывчивостью.

– Вы говорили, этому… Суинберну не удалось стать великим поэтом, потому как… а дальше. не досказали, мисс, – напомнил он, и вдруг внутри засосало вроде как от голода, а едва он услыхал, как она смеется, по спине вверх и вниз поползли восхитительные мурашки. Будто серебро, подумал он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг его перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей вишни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды, зовущие на молитву обутых в соломенные сандалии верующих.

– Да… благодарю вас, – сказала Руфь. – Суинберн потерпел неудачу потому, что ему РІСЃРµ же РЅРµ хватает… тонкости. РњРЅРѕРіРёРµ его стихи РЅРµ следовало Р±С‹ читать. РЈ истинно великих поэтов РІ каждой строке прекрасная. правда Рё каждая обращена РєРѕ всему возвышенному Рё благородному РІ человеке. РЈ великих поэтов РЅРё РѕРґРЅРѕР№ строки нельзя опустить, каждая обогащает РјРёСЂ.

– А по мне, здорово это, что я прочел, – неуверенно сказал Мартин, – прочел-то я, правда, немного. Я и не знал какой он… подлюга. Видать, это в других его книжках вылазит.

– И РІ этой РєРЅРёРіРµ, которую РІС‹ читали, РјРЅРѕРіРёРµ строки вполне можно опустить, – строго, наставительно сказала Руфь.

– Видать, не попались они мне, – объяснил Мартин. – Я чего прочел, стихи что надо. Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось в нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил он меня, хотя, понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс.

РћРЅ запнулся, неловко замолчал. РћРЅ был смущен, мучительно сознавал, что РЅРµ умеет высказать СЃРІРѕСЋ мысль. Р’ прочитанном РѕРЅ почувствовал огромность жизни, жар ее Рё свет, РЅРѕ как передать это словами? РќРµ СЃРјРѕРі РѕРЅ выразить СЃРІРѕРё чувства – Рё представился себе матросом, что оказался темной ночью РЅР° чужом корабле Рё никак РЅРµ разберется ощупью РІ незнакомом такелаже. Ладно, решил РѕРЅ, РІСЃРµ РІ его руках, надо будет освоиться СЃ этим новым окружением. РќРµ случалось еще такого, чтоб РѕРЅ СЃ чем-то РЅРµ совладал, была Р±С‹ охота, Р° теперь самое время захотеть выучиться говорить РїСЂРѕ то, что Сѓ него внутри, РґР° так, чтоб РѕРЅР° поняла. Р’ мыслях его Руфь заслонила полмира.

– А вот Лонгфелло… – говорила она.

– Ага, этого я читал, – перебил он, спеша выставить в лучшем виде свой скромный запас знаний о книгах, желая дать понять, что и он не вовсе темный, – «Псалом жизни», «Эксцельсиор» и… все вроде.

Она кивнула и улыбнулась, и он как-то ощутил, что улыбнулась она снисходительно… жалостливо-снисходительно. Дурак он, чего полез хвастать ученостью. У этого Лонгфелло скорей всего книжек пруд пруди.

– Прошу прощенья, мисс, зря я встрял. Сдается мне, я тут мало чего смыслю. Не по моей это части. А только добьюсь я, будет по моей части.

Прозвучало это угрожающе. Р’ голосе слышалась непреклонность, глаза сверкали, лицо стало жестче. Руфи показалось, Сѓ него выпятился РїРѕРґР±РѕСЂРѕРґРѕРє, придавая всему облику что-то неприятно вызывающее. РќРѕ РїСЂРё этом ее словно обдало хлынувшей РѕС‚ него волною мужественности.

– Я думаю, вы добьетесь, это будет по… по вашей части, – со смехом закончила она. – Вы такой сильный.

Ее взгляд на миг задержался на его мускулистой шее, бронзовой от загара, с грубыми жилами, прямо бычьей, здоровье и сила переливались в нем через край. И хотя он смущенно краснел и робел, ее снова потянуло к нему. Нескромная мысль внезапно поразила ее. Если коснуться этой шеи руками, можно впитать всю его силу и мощь. Мысль эта возмутила девушку. Будто вдруг обнаружилась неведомая ей дотоле порочность ее натуры. К тому же физическая сила в ее глазах – нечто грубое, вульгарное. Идеалом мужской красоты для нее всегда была изящная стройность. И однако мысль оказалась упорной. Откуда оно, желание обхватить руками загорелую шею гостя, недоумевала она. А суть в том, что сама она была отнюдь не крепкая, и тело ее и душа тянулись к силе. Но она этого не знала. Знала только, что ни разу в жизни ни один мужчина никогда не волновал ее так, как этот, который то и дело возмущал ее своей чудовищно безграмотной речью.

– Верно, я не хилый, – сказал он. – Меня с копыт не сковырнешь, я и гвозди жевать могу. А вот сейчас никак не переварю, чего вы говорите. Не по зубам мне. Не учили меня этому. Книжки я люблю, и стихи тоже, и читаю всякую свободную минутку, а только по-вашему отродясь про них не думал. Потому и толковать про них не умею. Я вроде как штурман – занесло невесть куда, а ни карты, ни компаса нету. Надо мне сориентироваться. Может, укажете, куда держать путь? Вы-то откуда узнали все это, про что рассказывали?

– В школе, вероятно, и вообще училась, – ответила она.

– Несмышленышем и я в школу ходил, – возразил было Мартин.

– Да, но я имею в виду среднюю школу, и лекции, и университет.

– В университете учились? – откровенно изумился он. Теперь она стала еще недосягаемей, ее отнесло по крайней мере еще на миллион миль.

– И сейчас учусь. Слушаю специальный курс английской филологии.

– Что такое «английская филология», он не знал, подумал, и тут он невежда, и принялся спрашивать дальше:

– Стало быть, сколько мне надо учиться, чтоб дойти до университета?

Она улыбнулась, одобряя такую тягу к знаниям.

– Это зависит от того, сколько вы учились до сих пор, – сказала она. – В старшие классы вы не ходили? Нет, конечно. Ну а восемь классов кончили?

– Нет, в седьмой уже не пошел, – ответил он. – Но из класса в класс переходил с отличием.

И тут же обозлился на себя за похвальбу и так яростно вцепился в ручку кресла, даже кончикам пальцев стало больно. И в эту минуту в дверях появилась какая-то женщина. Девушка встала н стремительно пошла ей навстречу. Они поцеловались и, обняв друг друга за талию, направились к нему. Мамаша, видать, подумал он. Была она высокая, светловолосая, стройная, осанистая и лицом красивая. Платье как раз под стать дому. Глаз радуется, такое оно складное да нарядное. И сама и платье – прямо как на сцене. А потом он вспомнил, сколько раз стоял и глазел, как входят в лондонские театры такие вот важные разряженные дамы, и сколько раз полицейские выталкивали его из крытой галереи на моросящий дождь. И сразу же воспоминания перенесли к Гранд-отелю в Иокогаме, там с обочины тротуара он тоже видал таких важных дам. Теперь перед глазами замелькали бесчисленные картины самого города Иокогамы и тамошней гавани. Но угнетенный тем, что ему сейчас предстояло, он постепенно погасил калейдоскоп памяти. Он знал, надо встать, тогда тебя познакомят, и неловко поднялся с кресла, и вот он стоит – брюки на коленях пузырятся, руки нелепо повисли, лицо напряглось в ожидании неизбежной пытки.