Читайте также:
|
24. Давайте снова спросим себя: на что можно надеяться? И на что мы надеяться не можем? Прежде всего следует отметить, что прогресс, при котором к достижениям прошлого добавляются достижения настоящего, возможен лишь в материальной сфере. Здесь, в растущем познании структур материи и в соответствии со всё более передовыми изобретениями, очевидна преемственность прогресса по направлению ко всё большему господству над природой. В области же этического знания и принятия нравственных решений подобной возможности суммирования нет – по той простой причине, что человеческая свобода является всегда новой и человек должен принимать свои решения каждый раз заново. Другие просто не могут принимать их за нас – в противном случае мы теряем свою свободу. Свобода же предполагает, что в принятии основополагающих решений каждый человек и каждое поколение являются новым началом. Конечно, новые поколения могут созидать общество на основе знаний и опыта своих предшественников, так же как могут пользоваться нравственной сокровищницей всего человечества. Но могут и отказаться от нее, поскольку она не обладает очевидностью материальных изобретений. Нравственное сокровище человечества существует иначе, чем орудия, которые можно использовать: оно есть призыв к свободе и возможность для нее. Но это означает вот что:
a) Правильное состояние человеческих дел, нравственное благополучие мира нельзя обеспечить лишь структурами, сколь бы действенными они ни были. Структуры не только важны, но и необходимы, однако не могут и не должны посягать на человеческую свободу. Даже лучшие структуры функционируют лишь при условии, что в обществе живы убеждения, способные мотивировать людей к добровольному соблюдению общественного порядка. Свобода нуждается в убежденности – в такой убежденности, которая существует не сама по себе, но должна каждый раз заново завоевываться всем сообществом.
b) Поскольку человек всегда остается свободен, а его свобода – уязвимой, окончательное установление царства добра в этом мире невозможно. Тот, кто обещает лучший мир, который якобы будет длиться вечно, лжет и игнорирует человеческую свободу. Свободу следует вновь и вновь завоевывать для добра. Добровольная приверженность к добру никогда не существует сама по себе. Если бы возникли структуры, которые установили бы бесповоротно определенные – благие – условия мира, то тем самым отрицалась бы свобода человека и поэтому, в конечном счете, они вовсе не были бы благими структурами.
25. Из этого следует, что извечно обновляющийся трудный поиск правильного устройства человеческих дел – задача каждого поколения, которая никогда не будет решена полностью. Тем не менее, каждое поколение должно вносить собственный вклад в установление убедительного порядка свободы и добра, который послужит потомкам в качестве ориентира для правильного использования человеческой свободы и тем самым даст – в границах человеческих возможностей – определенную гарантию для будущего. Иными словами, благие структуры помогают, но одних их недостаточно. Человек просто не может быть искуплен извне. Ошибались и Фрэнсис Бэкон, и сторонники его идеи, вдохновившей Новое время, считавшие, что человек якобы спасется с помощью науки. Подобные ожидания требуют слишком многого от науки; этот род надежды обманчив. Наука может дать много для гуманизации мира и человечества. Однако она может также разрушить человека и мир, если не будет направляться внешними силами. С другой стороны, следует также констатировать, что перед лицом успехов науки в прогрессивном структурировании мира современное христианство по большей части сосредоточилось только на индивидууме и на его спасении. Тем самым оно ограничило горизонт его надежды и не осознало в достаточной мере величия своей задачи – даже если остается великим то, что оно продолжало делать в области воспитания человека и заботы о слабых и страждущих.
26. Не наука дает искупление человеку. Человек обретает искупление любовью. Это истинно даже для чисто мирской сферы. Когда кто-то переживает большую любовь, это и есть момент «искупления», придающий смысл его жизни. Но очень скоро он понимает, что дарованная ему любовь не решает сама по себе проблему его жизни. Она остается уязвимой любовью. Ее может разрушить смерть. Человек нуждается в безусловной любви. Он нуждается в той уверенности, заставляющей сказать: «Я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 8, 38-39). Если существует эта абсолютная любовь с ее абсолютной уверенностью, тогда (и только тогда) человек «искуплен» – что бы с ним, в частности, ни случилось. Именно это мы имеем в виду, когда говорим: Иисус Христос «искупил» нас. Через Него мы стали уверенными в Боге – в Боге, Который не является некой далекой «первопричиной» мира, потому что Его Единородный Сын стал человеком, и каждый может сказать о Нем: «Я живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал 2, 20).
27. В этом смысле верно, что не знающий Бога, даже имея множество надежд, в конечном счете безнадежен – у него нет великой надежды, на которую опиралась бы вся его жизнь (ср. Еф 2, 12). Истинной, великой надеждой человека, остающейся неизменной несмотря на все разочарования, может быть только Бог, возлюбивший нас и продолжающий любить «до конца», до последнего «совершилось» (ср. Ин 13, 1; 19, 30). Объятый любовью, человек начинает понимать, что собственно означает «жизнь». Он начинает понимать, что означает слово «надежда», которое встретилось нам в обряде Крещения: я жду от веры «вечной жизни» – истинной жизни, которая целиком есть просто жизнь во всей своей полноте, и этому ничто не угрожает. Иисус, сказавший о Себе, что Он пришел, чтобы мы имели жизнь и имели ее в полноте, в избытке (ср. Ин 10, 10), объяснил нам также, что означает «жизнь»: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин 17, 3). Жизнь в истинном смысле нельзя иметь исключительно в себе или только от себя, поскольку она заключается во взаимоотношениях. И жизнь в своей совокупности является взаимоотношениями с Тем, Кто есть источник жизни. Если мы находимся во взаимоотношениях с Тем, Кто не умирает, Кто есть сама Жизнь и сама Любовь, то мы пребываем в жизни. Тогда мы «живем».
28. Но теперь возникает вопрос: разве, говоря так, мы не вернулись к индивидуалистическому пониманию спасения? К надежде только для себя, которая к тому же вовсе и не является истинной надеждой, поскольку забывает о других и пренебрегает ими? Нет. Узы с Богом устанавливаются через общение с Иисусом – нам самим своими собственными силами этого не добиться. Но узы с Иисусом есть узы с Тем, Кто отдал Себя в выкуп за всех нас (ср. 1 Тим 2, 6). Пребывание в общении с Иисусом Христом вовлекает нас в Его бытие «для всех», делает его нашим образом существования. Он призывает нас посвящать себя другим, но лишь в общении с Ним становится возможно, чтобы мы действительно существовали для других, для всех. В связи с этим мне бы хотелось процитировать великого греческого Учителя Церкви святого Максима Исповедника (†662), который вначале учит не ставить ничего превыше познания Бога и любви к Нему, а затем сразу переходит к рассмотрению весьма конкретных ситуаций: «Любящий Бога [...] не может беречь свое имение для себя, но боголепно распоряжается им, [...] подавая каждому требующему по справедливости»19. Из любви к Богу следует участие в справедливости и доброте Бога к другим; чтобы любить Бога, требуется внутренняя свобода от любой привязанности к материальным вещам: любовь к Богу проявляется в ответственности за другого20. Эта же связь между любовью к Богу и ответственностью за людей впечатляющим образом проявилась в жизни святого Августина. После своего обращения в христианскую веру он вместе с несколькими друзьями-единомышленниками хотел вести жизнь, полностью посвященную Слову Божию и вечным ценностям. С помощью христианских ценностей он был намерен осуществить выраженный великим греческим философом идеал созерцательной жизни, избрав таким образом «благую часть» (ср. Лк 10, 42). Но все произошло иначе. Он участвовал в воскресной Божественной Литургии в портовом городе Гиппоне, и тут епископ вызвал его из толпы и вынудил согласиться принять рукоположение, чтобы исполнять священническое служение в этом городе. Вспоминая об этом в своей Исповеди, Августин написал: «Ужаснувшись грехов моих, под бременем нищеты моей, задумал я в сердце своем бежать в пустыню, но Ты удержал и укрепил меня, говоря: "Христос для того умер за всех, чтобы живущие не для себя жили, но для Того, Кто умер за всех" (ср. 2 Кор 5, 15)»21. Христос умер за всех. Жить для Него – значит позволить вовлечь себя в Его «бытие для других».
29. Для Августина это означало совершенно новую жизнь. Однажды он описал свою повседневную жизнь так: «Исправлять непокорных, утешать малодушных, принимать немощных, опровергать противоречащих, беречься от коварных, учить невежественных, подстегивать ленивых, смягчать склочных, сдерживать превозносящихся, ободрять разочарованных, примирять спорящих, помогать обездоленным, освобождать угнетенных, поощрять добрых, терпеть злых и [увы!] любить всех»22. «Евангелие внушает мне страх»23, – тот спасительный страх, который препятствует нам жить для самих себя и побуждает распространять нашу общую надежду. Фактически, в этом и состояло намерение Августина: в трудном положении Римской империи, угрожавшем также римской Африке, а под конец жизни Августина обернувшимся ее крушением, передавать надежду – надежду, которая исходила для него из веры и которая, в полном контрасте с его интравертным темпераментом, сделала его способным решительно, изо всех сил участвовать в строительстве города. В той же главе Исповеди, в которой мы только что видели решающий мотив его обязательства «за всех», он говорит: Христос «ходатайствует за нас, иначе я впал бы в отчаяние: многочисленны и тяжки недуги мои, многочисленны и тяжки, но сильнее врачевание Твое. Мы могли бы думать, что Слово Твое так далеко от человека, что не может соединиться с ним, и пришли бы в отчаяние, если бы Оно не стало плотью и не обитало бы среди нас»24. В силу своей надежды Августин щедро отдавал себя простому люду и своему городу – он сошел с высоты своего духовного превосходства, чтобы доступно и просто проповедовать и действовать для простых людей.
30. Подведем краткий итог тому, что было выявлено в ходе наших размышлений. В череде идущих друг за другом дней человек в различные периоды своей жизни питает немало больших и малых надежд. Иногда может показаться, что одна из этих надежд полностью удовлетворяет его, что он не нуждается в других надеждах. В молодости это может быть надежда на большую и всё заполняющую собой любовь; надежда на определенное профессиональное положение, на какой-то успех, определяющий всю оставшуюся жизнь. Однако когда эти надежды осуществляются, оказывается, что на самом деле это не всё. Становится очевидным, что человек нуждается в надежде, имеющей продолжение. Становится очевидным, что его может удовлетворить лишь нечто бесконечное, что-то, что всегда будет больше того, чего он когда-либо сможет достичь. В этом смысле Новое время предложило надежду на обустройство совершенного мира, который благодаря научным знаниям и научно обоснованной политике казался достижимым. Таким образом, библейская надежда на Царство Божье была заменена надеждой на царство человека, надеждой на лучший мир, который якобы и есть истинное «царство Божье». Казалось, наконец, появилась большая и реалистичная надежда, в которой так нуждается человек. Она была способна мобилизовать – на какое-то мгновение – все силы человека; эта великая цель казалась заслуживающей всяческих усилий. Но со временем становилось ясно, что эта надежда ускользает всё дальше. Люди прежде всего убеждались в том, что этой надежде суждено осуществиться только в будущем, а что им самим надеяться не на что. И хотя «для всех» является частью большой надежды – ведь нельзя быть счастливым одному вопреки всем, – правда и то, что надежда, не касающаяся меня лично, неистинна. Стало очевидным, что надежда эта шла против свободы, поскольку положение человеческих дел в каждом поколении вновь оказывалось в зависимости от добровольного решения людей, к нему принадлежащих. Если бы эта свобода в силу условий и структур была у них отнята, мир, в конце концов, не был бы хорош, потому что мир без свободы вовсе не является хорошим. Таким образом, хотя и необходимы постоянные усилия по улучшению мира, лучший мир завтрашнего дня не может быть главным и исчерпывающим содержанием нашей надежды. В связи с этим возникает также вопрос: какой мир является «лучшим»? Что делает его хорошим, благим? По какому критерию можно оценить его благость? И какими путями можно достичь этой «благости»?
31. И еще: мы нуждаемся в надеждах, малых и больших, которые день за днем поддерживают нас на пути. Но без великой надежды, которая должна преодолеть всё остальное, их недостаточно. Этой великой надеждой может быть только Бог, объемлющий вселенную, Который может предложить нам и подарить то, чего мы сами не можем достичь. Обретение дара принадлежит надежде. Бог является основанием надежды – не какой бы то ни был бог, но Бог, принявший облик человека, возлюбивший нас «до конца» (Ин 13, 1): каждого в отдельности и всё человечество вместе. Его Царство – это не какой-то воображаемый потусторонний мир в будущем, которое никогда не наступит; Его Царство присутствует там, где Он любим и где достигает нас Его любовь. Лишь Его любовь дает нам возможность в настойчивой трезвости изо дня в день не терять пыла надежды в мире, который по своей природе несовершенен. И в то же самое время Его любовь является для нас гарантией существования того, о чем мы лишь смутно догадываемся и всё же в глубине души ждем: жизни, которая есть «истинная» жизнь. Мы попытаемся подробнее конкретизировать эту идею в последней части, где обратим свое внимание на некоторые «пространства» практического познания и осуществления надежды.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 73 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |