Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Должны ли мы нечто объяснять?

Вопрос не в том, чтобы объяснить естественные науки посредством социальных, чтобы заменить «капитализм» «центрами вычислений», и не в том, чтобы заменить поиск причин построением империи. Это означало бы замену одного козла отпущения другим и сделало наши аргументы вновь уязвимыми для обвинения в самопротиворечивости. Как указывает Жирар [Girard, 1978], смысл в том, чтобы в целом отбросить обвинительный режим.

Существуют два способа демонстрации властных объяснений и, таким образом, два способа решения проблемы расстояния между ситуацией, которая предлагает объяснение, и ситуациями, которые подвергаются объяснению. Первый – общий для всех дисциплин: владей элементами списка А и дедуцируй: соотноси, производи, предсказывай, реорганизуй, комментируй или просвещай – как можно больше элементов списка В. Второй – только что был упомянут: покажи работу по извлечению элементов из списка В, работу по переносу их в список А, работу по составлению объяснений внутри А, работу обратного воздействия на В из А. Первый способ пытается упразднить расстояние, второй существует за счет него. В первом способе власть укрепляется, и представляемые элементы растворяются в своих представителях. Во втором способе власть ослаблена и исходные элементы целиком доступны обозрению. Первый способ редукционистский, так как владеть одним элементом списка А равносильно тому, чтобы владеть всеми элементами списка В. Второй я называю не-редукционистским или ирредукционистским, поскольку он прибавляет работу редукции ко всему остальному вместо того, чтобы вычитать все остальное, когда редукция осуществлена. Первый способ создает власть, т.е. впечатление, что обладание одним элементом подразумевает владение всеми другими in potentia. Второй создает то, что я называю градиентом силы [Latour, 1988, part II]. Иначе говоря, первый способ начинает с эквивалентностей, не объясняя, при помощи каких инструментов и какой метрологии эти эквивалентности получены. Второй способ начинает с переводов[17] и пытается представить работу по установлению эквивалентности элементов, создавая новые инструменты и поддерживая в строю длинные метрологические цепи. Другими словами, первая традиция обвиняет и распределяет зоны ответственности, в то время как вторая считает обвинения несправедливыми, потому что они всегда обращены на невинного козла отпущения. Первая стоит на стороне познающего, вторая – также и на стороне познаваемого.

Это различение дает понять, что социологи-релятивисты далеки от попытки соперничества с естественными науками, которые они изучают, от соперничества, которое, как мы видели ранее, дает основу для обвинения во внутренней противоречивости. Социальные исследования науки не являются ущербной породой науки, не способной предложить столь же властные объяснения, как в естественных науках. Ни одна наука, будь то естественная или социальная, никогда не предлагала такого рода властного объяснения. Все они, насколько могут, пытаются связать свои утверждения как можно большим числом способов с достаточным количеством элементов, чтобы установить эффективную двустороннюю связь с ситуациями, на которые они хотят воздействовать на некотором расстоянии. В этом деле социальные науки преуспели не меньше многих естественных.

Апория, с которой я начал, таким образом, полностью изменилась. Первый вопрос больше не звучит как: «Если вы не верите, что наука состоит из не-человеческих, не-исторических, не-локальных элементов, как можете вы, социологи-релятивисты, претендовать нечто объяснить?». Ни одно объяснение вне зависимости от абстрактности науки, властности режима, никогда не состояло из чего-то, кроме несоразмерного числа гетерогенных, исторических, контингентных элементов. Мы не лишаем себя союзников, когда показываем, что это – единственные союзники, которые когда-либо были на стороне точных естественных наук. Мы, гуманитарные и критические науки, располагаем теми же ресурсами, хотя, признаю, в меньшем объеме. Второй вопрос больше не звучит следующим образом: «Как вы можете, не впадая в противоречие, обращаться к социальным факторам, чтобы объяснять развитие естественных наук?». Социальные науки не являются резервуаром понятий и сущностей, из которого мы черпаем ресурсы. Они суть неотъемлемая часть деятельности, которую мы хотим изучить, часть нашей проблемы, а не ее решение. В ходе нашей работы мы необратимо изменили значение слова социальное. Поэтому на коварный с виду вопрос: «Что остается объяснить релятивисту?», есть единственно возможный ответ: «Все».

Смена формулировки, однако, не кладет конец проблеме самопротиворечивости. Теперь мы должны поставить новый вопрос, этическую задачу, которая гораздо сложнее простой ловушки, в которую пытались загнать нас рационалисты. (Вопрос этот гораздо сложнее также потому, что мы задаем его сами себе.) Если работа по объяснению подобна построению империи, должны ли мы что-либо объяснять? Действительно ли мы хотим участвовать в сетевом строительстве? Хотим ли мы прибавить еще одну дисциплину и профессию к тем, что мы изучаем? Хотим ли мы предложить более властные объяснения, т.е. перенести властные отношения из изучаемой ситуации в изучающий центр вычислений? Жаждем ли мы власти и признания? Хотим ли мы имитировать этос и стиль науки? Хотим ли мы господствовать над учеными-естественниками, оценивая, объясняя и вынося суждения об их поведении? (Это не надуманный вопрос, поскольку по меньшей мере некоторые под-дисциплины, например, научная политика[18], экспертиза, менеджмент исследований и разработок, представляют нам средства для оценки и суждений, делая нас потенциально опасными.)

Ответ – «нет», но с некоторыми оговорками. Иначе говоря, отведя от своего проекта ложное обвинение в самопротиворечивости, я должен немедленно ограничить вновь обретенную свободу и выступить на этот раз не против рационалистов – они нам больше не противники, а против собственной профессии. Не следует стремиться к идеалу объяснения не только потому, что он недостижим, но и потому, что он вообще не является желанной целью.

Рисунок 3 поможет нам понять новую задачу. Дисциплины, которые мы изучаем, рассматриваются либо как мнимые, либо как научные. Наше собственное объяснение их развития можно также считать либо мнимым, либо научным. Четыре ячейки – четыре неприемлемых способа продолжать социальные исследования науки. Ячейки 2 и 3 соперничают в высокомерии. В первом случае все попытки изучать науку отклоняются как ненаучные, во втором – мы наделяем себя привилегиями, в которых отказываем изучаемым наукам. Вариант ячейки 1 топит все, включая себя, в циничной и насмешливой регрессии. Ячейка 4, наоборот, распространяет на все напыщенную, некритичную и научную веру в науку, заходя настолько далеко, что порождает монстра, известного как «науковедение» (science of science).

Рис. 3. Четыре неприемлемых способа заниматься социальными исследованиями науки.