Читайте также:
|
Для достижения истины в каком-либо суждении необходимо пользоваться общенаучными методами. В целях аргументации принадлежности права России к романо-германской семье следует провести сравнительный анализ между указанными правовыми системами.
Публичному праву противопоставляется частное право, которое является сектором, где непосредственное внедрение государственного влияния ограничено Частное право предоставляет известный простор свободы действия отдельных лиц, а именно: глав семейств, товаропроизводителей, выступающих на рынке, и подобных им частных собственников. А также гарантирует полную автономию представителей класса рабовладельцев: человек волен защищать или не защищать свою собственность, волен предъявить иск или не предъявлять иска; содержание договора определяется соглашением сторон, - и договор защищается органами государства лишь в случае предъявления иска лицом, потерпевшим от неисполнения договора. Еще законам XII таблиц приписывается выражение: cum nexum faciet mancipiumque uti linqua nuncupassit ita ius esto - когда лицо совершает договор займа или приобретает собственность, то его словесные распоряжения да будут правом. Следует акцентировать внимание на том, что эта частная автономия имеет свои пределы, определяемые публичным правом. Нормы публичного права должны быть соблюдаемы при всех условиях, обладают диспозитивным характером, а также не могут быть изменены отдельными лицами. Относительно к соглашениям об этом говорит Папиниан: ius publicum privatorum pactis mutari non potest - публичное право не может быть изменено соглашениями частных лиц[106]. Вообще характер норм публичного права имели нормы, защищавшие интересы класса рабовладельцев в целом.
Необходимо уточнить тот факт, что Рим не знал термина "гражданское право" в современном понимании. Римский термин ius civile имел ряд значений:
а) древнее право римских граждан (цивильное право), и в этом смысле "цивильное право" противополагалось преторскому праву;
б) всю совокупность юридических норм, действующих в данном государстве (civitas) и выраженных в законах этого государства; в этом смысле ius civile противополагалось ius gentum и ius naturale.
Для более глубокого осмысления влияния римского права на развитие и трансформацию российского права важно вычленить основополагающие черты частного римского права. Римское право, несомненно, заслужено считается самым высокоразвитым феноменом западной правовой культуры. На всем протяжении истории общества мы не встречаем другой системы частного права, достигшей такой детализации и столь высокого уровня юридической формы и юридической техники, как римское частное право.
Важно высветить два правовых института, которые вызвали в Риме подробную регламентацию, имевшую особое значение для хозяйственного оборота Рима, для закрепления и усиления эксплуатации рабов и малоимущих свободных, производившейся верхушкой рабовладельческого общества. Во-первых, институт абсолютной индивидуальной частной собственности, выросший из необходимости установить, в возможно широком объеме, права рабовладельцев на землю, обеспечить полную свободу эксплуатации рабов и предоставить купцам действительную возможность распоряжаться товарами.
Во-вторых, институт договора. Торговый оборот, достигший своего наивысшего развития в Риме в первые века н.э., и вообще ведение богачами крупного хозяйства вызвали необходимость подробной разработки разнообразных типов договорных отношений и детальнейшей формулировки прав и обязанностей контрагентов на основе твердости договора и безжалостного отношения к должнику, не выполнившему договора.
Римское частное право является предельным выражением индивидуализма и наибольшей свободы правового самоопределения имущих слоев свободного населения. К началу н.э. уже давно исчезли пережитки первобытно-общинного строя, проявления семейной общности имущества. В центре частного права стоит единоличный субъект собственности, самостоятельно выступающий в обороте и единолично несущий ответственность за свои действия. Индивидуализм в римском частном праве - это индивидуализм домохозяина, рабовладельца, ведущего хозяйство и сталкивающегося на рынке с другими такими же хозяевами.
Последовательное проведение этих начал, имеющих огромную ценность для господствующего класса общества, основанного на эксплуатации, сочеталось в Риме с находящейся на весьма высоком уровне формой выражения юридических норм.
Точность формулировок, ясность построения и аргументации и глубокая жизненность, конкретность и практичность права и вместе с тем полное соответствие всех юридических выводов интересам господствующего класса - все это является отличительными признаками частного римского права. Недаром многие римские юридические выражения и формулы перешли в века.
Достоинства формулировок римского частного права не могут быть, конечно, объяснимы какой-либо особой гениальностью римских юристов, но обусловливаются более глубокими причинами.
Исследуя различные работы по римскому праву, меня привлекли своей лаконичностью труды О.А. Омельченко. Как говорил Эсхил: «Мудр – кто знает нужное, а не многое». Итак, он[107] полагал, что римское частное право с точки зрения способа фиксирования и выражения юридических норм в корне отличается от современных систем частного (гражданского) права большинства государств. В этих государствах (кроме англо-американских стран) частноправовые нормы получают главным образом форму закона и записываются в кодексах или в отдельных законах, т.е. представляют собой систему абстрактных, расположенных в строгом порядке подчиненных и соподчиненных общих положений. Наоборот, источники римского частного права представляют собой главным образом совокупность решений конкретных казусов, и в этом большое внешнее сходство римского частного права с англо-американским "общим правом" (common law). Если римский юрист и высказывает общее положение, то он делает это на основе рассмотрения конкретного случая. Конечно, римские юристы оставили нам и сборники общих правил (всякого рода институции, правила, дигесты), но эти сборники являются лишь дальнейшей обработкой и обобщением выводов конкретных судебных дел.
Римское частное право развивалось на почве осуществления судебной защиты права. Претор (и иные магистраты) определял в порядке осуществления своей высшей административной власти, какие притязания получают защиту со стороны государства, в каких случаях дается иск, не справляясь с тем, имеется ли норма закона или обычая, обосновывающая данное притязание. "Actionem dabo" ("я дам иск") - вот основной метод формулировки претором частноправовых норм. Но преторский эдикт дает лишь краткие и общие указания; эти указания требуют конкретной разработки - при каких именно условиях дается иск и какие случаи под данный иск не подходят, какие обстоятельства обессиливают предъявленный иск, что именно можно требовать и чего требовать нельзя и т.п. И вместе с тем нужна была постоянная разработка вопроса о том, какие отдельные правила эдикта прежнего претора уже устарели или являются нецелесообразными и какие новые правила нужно внести в эдикт, издаваемый вновь избранным претором. Для анализа этих вопросов требовалась огромная работа, и эта работа была выполнена римскими юристами, которые на протяжении столетий являлись и советниками претора, и руководителями сторон в процессе. Римского юриста интересовало данное конкретное дело, но на основании анализа множества конкретных дел выявлялись принципы права. Non ех regula ius sumatur sed ех iure quod est regula fiat[108]. (Не на основании (общего) правила должно устанавливаться конкретное правомочие, но на основании конкретных правомочий создается (общее) правило.) Если и в современном государстве правомочие лица, выводимое из общей нормы, непосредственно связано (по общему правилу) с возможностью судебной защиты этого правомочия, то в Риме эта связь представляется особо резко выраженной и идущей, если можно так выразиться, в обратном порядке: не от правомочия к иску, а от иска к правомочию. Если позиция современного права может быть выражена формулой "я имею иск, так как имею право", то для Рима (в особенности в области прав на вещи и обязательств) характерна иная формула: "я имею право, так как мне предоставлен иск". И римское частное право с точки зрения его внешности может быть охарактеризовано как система исков.
Цивильное право. Согласно задачам и целям настоящей монографии в данном параграфе рассмотрим источники права периода принципата и домината (I - VI вв. н.э.). Для понимания их необходимо предварительно охарактеризовать в основных чертах состояние источников римского частного права к концу республики.
В силу особенностей исторического развития к этому времени в составе римского права можно различать отдельные системы, которые возникли не одновременно, а складывались последовательно одна за другой.
Древнейшее римское право называлось квиритским по имени древнейшего племени квиритов (ius СQuiritium). Указанное название оставило свой след в древнейших сделках, в формальных оборотах языка, особенно там, где дело шло о праве собственника на вещи (dominium ех iure Quiritium - собственность по квиритскому праву). Рассматриваемая область права вскоре, после некоторой траансформациии, получила название цивильного права (ius civile), акцентирующее внимание на строго национальный характер права римских граждан, права государства-города (civitas). Законодательство XII таблиц и последующие законы определяли подробно порядки охраны, а также прижизненных и посмертных распоряжений важнейшими объектами квиритской собственности.
Цивильным правом в тесном смысле считалась закрепленная законами узко национальная система частного права. В более широком смысле цивильное право обнимало также и все разъяснения и комментарии к цивильным законам, дававшиеся римскими юристами применительно к системе изложения в XII таблицах. К концу республики существовало несколько таких комментариев. Для юристов эпохи принципата и домината ius civile было одновременно и совокупностью норм действующего права и наукой права; большая часть старых законов была даже заслонена учениями и толкованиями юристов. В законодательство империи ius civile вошло в качестве древнейшей части римского права.
Право народов (ius gentum). Цивильное право противополагалось не только преторскому праву, но также еще одной системе - праву народов. Цивильное право применялось только к римским гражданам. Не входившие в римскую общину считались, как указано выше, врагами и не пользовались защитой. В итоге исторического развития эта система включила в себя разные элементы. К понятию права народов относилось древнее право, регулировавшее договоры римлян с иностранными общинами по установлению взаимного права вступления в брак (conubium) и права торговли (commercium). Затем к нему относилось обычное право, применявшееся в практике торговых отношений и имевшее общий характер благодаря племенному родству и тесным экономическим связям членов латинского союза, например свободные от формализма сделки обмена. Наконец, с распространением римского господства на провинции право народов заимствовало торговые институты различных частей империи.
На теоретическую выработку представлений об ius gentum оказали большое влияние доктрины греческой философии, перенесенные и усвоенные римскими юристами. Для них ius gentum, конечно, всегда оставалось правом чисто римским, а отнюдь не правом иностранным. Теоретически право разделялось юристами на две области права: цивильного и права народов. Тут обнаруживалось влияние Аристотеля, разделявшего право на естественное и законное (ius naturale и ius legitimum). Это раздвоение повторяет Цицерон[109]. В него вносит новую основу Гай (II в. н.э.), противополагающий цивильному праву как продукту законодательства ius gentum как порождение естественного разума (ratio naturalis).
Естественное право (ius naturale). Указанное выше понимание права народов было римлянами еще расширено и сблизилось с возникшим в конце республики представлением о ius naturale, ius naturalе. Цицерон первый определил его как требования морали и утверждал, что право покоится на неизменном нравственном сознании и законе, который природа вложила в сердца всем людям[110].
Ульпиан считал в некоторых отношениях и право собственности основанным на естественном праве, Quarundam rerum dominium nanciscimur iure gentum quod ratione naturale inter omnes homines peraeque servatur[111].
В этом определении как право народов, так и естественный разум в качестве его естественного источника совершенно освобождаются от принадлежности к правовой системе какого-либо государства и возводятся до степени порядка, соблюдаемого всем человечеством.
Представление Ульпиана о естественном праве является вообще чрезвычайно широким. Он признал, что естественное право распространяется даже на животных, тогда как право народов ограничивает свое действие только людьми.
Ius gentum est: quo gentes humane utuntur, quod а naturali recedere facile intellegere licet, quia illud omnibus animalibus, hos solis hominibus inter sе commune sit.[112]
В нашем случае интересно отношение древне-римских юристов к обычаю и, в частности, к обычному праву в гражданской сфере. Проведя в данной области исследования, пришли к выводу, что уже институции Юстиниана разделяли все право по признаку письменной и устной формы источников. В последнюю категорию источников входил древнейший источник права - обычай, осуществлявшийся sine lege certa, sine iure certo, т.е. когда не было ни определенного закона, ни определенного права. Существовали только обычаи и религиозные предписания - non ius, sed mos ас fac. Терминология для обозначения обычая претерпевала генезис. В начале нашей эры на смену древнейшему названию - mores maiorum и usus - пришло более ясное и конкретизированное. - consuetudo. Помпоний [113] противополагает mores maiorum законам, и в особенности кодификации XII таблиц (V в. до н.э.). Необходимость последней римская традиция объясняла неизвестностью права, которое до тех пор оставалось неформулированным в определенном акте, а сами законы XII таблиц в большей части были закреплением обычаев. Сюда относились нормы, укрепившие полноту отцовской власти, регулировавшие отношения между супругами, порядки опеки и наследования. Опубликование XII таблиц государственной властью превратили этот сборник обычаев и новых распоряжений в свод законов цивильного права, который стал исходным пунктом дальнейшего развития римского права.
С усилением законодательной деятельности государства обычай (ius non scriptum) в значительной мере потерял свое значение. Но все-таки и в эпоху распространения римского государства на весь бассейн Средиземного моря обычай не перестал быть источником права. Цицерон [114]поместил mores рядом с leges, видя в них отдельный вид действующего права.
С установлением римского мирового господства в новых условиях правовой жизни обычай стал выполнять новые задачи - именно функцию отмены и преодоления явно устаревших норм цивильного, квиритского права. Такая отмена называлась desuetudo, и в ней обычай осуществлял задачи расчистки места для новых норм и в этом смысле имел большое значение для обновления права. Так, например, этим путем после Пунических войн стали выходить из применения формальные сделки и обряды квиритского права.
Наряду с прежним обычаем появляется новый - судебный, и судебная практика. В эпоху принципата значение обычая как живого источника права с большой силой разобрано и отмечено Юлианом. Он признавал за ним такую же силу и такое же основание, как и за законом.
Inveterata consuetudo pro lege non immerito custoditur et hos est ius quod dictur moribus esse constitutum, nam cum 1рзае legis nulla alia ex causa nos teneant, quam quod iudicio populi receptae sunt, merito еt еа, quae sine ullo scripto populus probavit tenebunt omnes: nam quid interest suffragio populus voluntatem suam declaret an rebus ipsis еt facis? quare rectisime etiam illud receptum est;, ut leges non solum suffragio legislatoris sed etiam tacito consensu omnium per desuetudinem abrogentur[115]. В этом тексте Юлиан намечает и образующие обычай признаки - давнее применение и молчаливое согласие общества.
Теория Юлиана находилась во внутреннем противоречии с условиями времени ее появления (II в. н.э.). Римская традиция о народном суверенитете и законодательной власти народа давно была уже опровергнута диктатурой цезарей и продолжала жить лишь в теории. Власть, однако, не препятствовала изложению римским юристом теории обычая в его архаическом аспекте: в ряде случаев императоры поддерживали видимость сохранения прежних форм государственной власти.
В начале домината в практике законодательства оформилась тенденция, противоположная теории Юлиана, и было запрещено действие обычаев, которые отменяют законы. В 319 г. н.э. последовало новое распоряжение:
Consuetudins ususque longaevi non vilis auctoritas еst, verum non usque adeo sui valitura momento, ut aut rationem vincat aut legem[116].
При издании этой конституции имелось в виду ограничить местные обычаи (Египта, Сирии, Аравии и других провинций). С другой стороны, конституция выдвигает на вид общие смысл и цели закона - ratio iuris. Его не могут изменять местные пережитки и состояние права, иногда в его первобытной форме[117].
Таким образом мы видим, что римское право большую часть своего внимания уделило урегулированию гражданско-правовых споров и решению имущественных споров, где не последнее место занимал обычай. Обычай считался древним правом, являющийся фундаментом для построения цивильного права и основным инструментом регулирования правовых отношений народов захваченных территорий. К сожалению, в нашей отечественной истории мало изучен вопрос роли обычая в гражданско-правовой сфере в виду недостаточности исходных обычно-правовых документов.
§ 2 Вещное право Древней Руси
О приоритетной роли вещного права, значении права собственности в обществе написана масса научных трудов. Общепринятым понятием вещи является предмет материального мира, который либо находится в естественном состоянии, либо преобразован трудом человека, являющийся объектом имущественных отношений. Поэтому формирование вещного права в исследуемый период рассматривается как процесс все большего расширения правомочий лица, т.е. как его свобода воли, помещенная в вещь. Не вызывает вопросов тот факт, что право собственности является важнейшим социальным и правовым организмом, который оказывает решающее влияние на весь ход общественного развития. Собственность имеет глубокие социобиологические корни и восходит к механизму территориальности, отражающему потребности любого живого организма[118]. Вся деятельность человека происходит в определенном месте, в определенных географических условиях и поэтому место, где проживает человек, является одной из важнейших характеристик человеческого Современные этнологи делают однозначный вывод о взаимосвязи системы распределения ресурсов в обществе с политической системой в таком обществе.
Пытаясь проанализировать момент возникновения и течение процесса развития права частной собственности, приходим к выводу, что определить зарождение и трансформацию частной собственности сложно но, можно предположить, что он начался еще на этапе «вождества», через «зарождение символическо-ритуального неравенства к ресурсам, ритуальную монополию на средства производства, а затем замену последней реальными частнособственническими отношениями». Иными словами толчком, для развития частной собственности стала неолитическая революция. Развитие частной собственности сдерживалось различными перераспределительными механизмами, например в виде системы «даров». Как отмечает Л.С. Васильев, говоря о генезисе социальных взаимосвязей, так называемом реципрокном обмене, система эквивалентного дара долгое время была основой социального равновесия в обществе[119]. стороны общества за такой формой распоряжения коллективной формой собственности был минимальным. Термин «собственность первоначально обозначал не собственность на предметы, а принадлежность человека коллективу»[120]. Власть князя давала возможность выступать от имени рода и от имени рода распоряжаться общим имуществом. «Власть (владение) рождает понятие и представление о собственности, собственность рождается как функция владения и власти. Власть и собственность неразделимы. Перед нами феномен власти - собственности». В этом случае собственность связана не с личностью, а с должностью. Привлекает своей простотой вывод В.В. Момотова[121], который исходит из того что, можно условно выделить два наиболее распространенных способа возникновения частной собственности в средневековой Руси. Первый - это способ рождения посредством феномена власти - собственности, о чем сказано ранее; второй - это способ рождения собственности через субъективное право, когда в основе такого права лежит владение вещью, никем не оспариваемое. Проблема природы вещных прав в средневековом праве всегда была дискуссионной в истории права. Немногочисленность письменных источников, опора в исследованиях в основном на субъективный рассказ первоначальной летописи приводили к заключениям о том, что уровень правовых отношений в Древней Руси был весьма и весьма примитивным. При этом без учета своеобразия древнего славянского права делались неверные выводы о доминирующем влиянии византийского и скандинавского права на процесс формирования древнерусского права. Не установлено и время формирования самостоятельных институтов права собственности, владения и залогового права. Отсутствие письменных источников приводило к ошибочным подходам в исследовании этих правовых институтов русского средневекового права. Так, некоторые исследователи искали прямые параллели между правовыми институтами XI— XV вв. и современными институтами права, абсолютно отождествляя форму этих институтов, желая осовременить содержание исследуемых правовых отношений. Другие ученые пытались применить современную терминологию понятийного аппарата юриспруденции к форме тех или иных правовых институтов средневековой Руси, что терминологически не вполне корректно и не соответствует содержанию исследуемых институтов. Вопрос о собственности принадлежит к числу принципиальных вопросов, которые напрямую касаются власти в любом государстве. Вещное право — это прежде всего общественное отношение между людьми по поводу вещей, но не между людьми и принадлежащими им вещами Первоначально в составе объектов вещных прав могли быть исключительно движимые вещи. К движимым вещам относили деньги, предметы украшения, одежду, челядь, продукты промыслового хозяйства (мед, шкуры зверей). Все эти движимые вещи обозначались понятием «скот». В состав движимого имущества входило и зерно («збоже»). То что первоначально в состав объектов вещных прав включались исключительно движимые вещи, связано с категориями мышления средневекового человека. Важнейшим объектом недвижимого вещного права первоначально становится земля. Хотя сразу же необходимо отметить, что до появления права частной собственности еще было далеко. Первоначальные же формы собственности на землю были коллективными. Лишь постепенно с течением времени в состав объектов недвижимого имущества, как частного права, попадает земля, жилище с клетью (т.е. с двором).[122]
Обычное гражданское право, которое действовало задолго до возникновения древнерусского государства, различало несколько видов собственности, в частности землевладения «общинного, племенного и родового»[123]. В наличии коллективных форм собственности в исследуемый период не сомневаются и другие ученые[124]. С возникновением Русского государства начинается формирование непосредственно государственной собственности на землю. Как отмечает М.Б. Свердлов, «...включение племенного княжения в состав древнерусского государства означало замену племенной верховной собственности на землю государственной, распространение государственного суверенитета на племенную территорию, в связи с чем "внешние" племенные границы становились государственными, а рубежи, отделявшие племенное княжение от Древнерусского государства, ликвидировались»[125].
Основной причиной возникновения церковной собственности на землю стало принятие Русью византийского вероисповедания и модели ведения хозяйства. Если говорить о времени формирования церковной собственности, то многие исследователи сходятся во мнении, что этим временем можно считатьвторую половину XI в.. Так, известный следователь истории церкви Я.Н. Щапов, считает, что возникновение «церковного землевладения на Руси может быть отнесено ко второй половине XI в. В системе феодальной собственности на Руси Х-ХП вв. церковь, следовательно, занимает место сравнительно поздно, когда другие институты, княжеское, боярское землевладение уже существовали и были результатом относительно долгого внутреннего развития восточнославянского общества»[126]. Примерно в этот же период начался активный процесс формирования частной собственности на землю. На начальном этапе своего формирования «колыбель у общинного и частного землевладения была общая: этой колыбелью был захват ничейной, пустопорожней дикой земли; происходил этот захват в далекую эпоху полу безграничного земельного произвола»[127]. Лишь через по прошествии некоторого времени стали формироваться и использоваться другие схемы приобретения собственности, например такие, как приобретение по договору или в силу пожалования. Следует акцентировать внимание на то что, формирование частной собственности шло по пути разложения и ликвидации коллективных форм собственности и методичного, постепенного, становления на этом фундаменте частной феодальной собственности[128].
Доказующим материалом о наличии феномена частной собственности в рамках обычного права были печати. В рамках данной работы немаловажно упомянуть о функциональной роли и причинах использования печати. Печатью скреплялись самые разнообразные документы, рождающие правовые отношения, в том числе и связанные с установлением права собственности. На сегодняшний день известно около 2500 печатей X-XV вв., где к домонгольскому времени относятся 1200. Возникновение и развитие печати как правового организма представляет собой длительный и сложный процесс. Печать как порождение обычая, имеет сакральный характер, так печать вырастает из первобытного амулета, защищавшего человека от злых сил природы, из личного опознавательного отличительного знака, а уж затем становится меткой собственности. Как одна из форм выражавших, а затем уже и доказывавших право владения и собственности, печати встречаются уже в первой половине V тыс. до н.э. Как о юридических формах о печати говорят варварские правды. Таким образом, метка (тавро) превращается в печать с появлением частной собственности. Печать (тавро, метка) выполняла охранительную функцию в отношении частной собственности. Другим важным источником, освещающим процесс формирования частной собственности на Руси, становятся берестяные грамоты, являющиеся подтверждением взглядов ученых, считающих частную собственность на " землю правовым институтом, возникшим еще в Древней Руси.
Раасматривая уже более поздний период русской истории - XVIII-начало XIX века историки-правоведы в России обратили также внимание на нормы гражданских взаимоотношений, бытовавших в среде крестьянства и не совпадавшие с действовавшим законодательством. «Открытие» обычного права породило многочисленные споры, продолжавшиеся вплоть до начала XX века. Например, потребление чужой травы в дороге не составляет, по мнению крестьян, проступка, потому что «трава Божья», но взять клок сена из стога – преступление, т.к. «сено работано». Также смотрят крестьяне и на охоту в чужом лесу, на рыбную ловлю в реках и озерах, на сбор ягод и грибов и на добывание поташа и глины в чужих владениях. «Не барин, ни купец развел в лесах зверя и птицу», – говорили они. Бог напустил в лесах всякой твари на пользу для всех. Как можно сказать, чьи они, когда не сидят на одном месте. Или «что рыба? Сегодня она здесь, а завтра уплыла в другое место». «Гриб надо брать, как только он зародился, а не возьми, назавтра в нем уже черви и никакой от него пользы тогда никому».
На том же основании крестьяне не признают за какой-либо грех или преступление и постепенное запахивание дорог с целью захвата их, завладение чужим имуществом, которое «плохо лежит»; но и лесом, садами, землей остающимися без охраны и без обработки, т.е. лежащие находки, когда последний не знает, кому принадлежит вещь. «Бог счастья послал», говорили они. Подобным взглядам на собственность обьясняется, почему местами крестьяне, не придают важного значения межевым знакам, считая нарушение их приступком не более тяжким, чем, например, разрушение и воровство простой изгороди.
Безгрешным народ признает мелкое надувательство в торговле, особенно при доставках каких-либо предметов лицам, не принадлежащим крестьяне кому сословию: духовенству, купцам, господам. «У попов и господ денег много», – замечали они в таких случаях. «А купца почему не обмануть, коли он сам обвешивает да обмеривает». «Все делают так», – говорили они в свое оправдание.
Недостаток гражданских сделок, которые требовали бы письменных актов, в связи со слабым развитием грамотности и образования среди населения, заставляют крестьян снисходительно относиться ко всякой подделке печатей, подписей документов, т.к. они сознают, что особенного вреда от такой подделки им не причиняется. Торговля вином считается даже полезною, т.к. в этом случае можно во всякое время выпить рома и главное в долг. В большинстве вышеприведенных случаев крестьяне греха не видят; считая деяния эти только противозаконными, за которые ответственность несется перед людьми, а не перед Богом[129].
§ 3 Обязательственное право Древней Руси
В IX – X традиционно к специфическим чертам обязательственного права причисляли:
во-первых, небольшое количество договоров, используемых в обществе,
во-вторых, низкий уровень юридической техники,
в- третьих, отсутствие индивидуализации ответственности по договорам. В рассматриваемый период, обратим ваше внимание на то, что под обязательством понималось право на обязанное лицо, а не на его действия. Почти отсутствует информация о форме заключения договоров, формах обеспечения обязательств, а также нет никаких упоминаний об участии третьих лиц в обязательственных отношениях[130].
Гражданское мировоззрение эпохи средневековья на обязательственные отноешния представляли собой примерно следующее: под обязательством понимали правоотношение, в силу которого лицо, нарушившее интересы другого лица, обязано было совершить в пользу потерпевшего определенные действия, т. е. восстановить баланс нарушенного социального равновесия. Несомненно, что при таком подходе происходила ассимиоляция гражданско-правовой и уголовно-правовой ответственности. Лишь эпоха позднего средневековья внесла свои коррективы в содержание обязательства, понимая под ними уже соглашение нескольких лиц, в результате которого у сторон возникают юридические права и обязанности.
Важным признаком обязательственных отношений периода феодальной Руси является отсутствие индивидуализации ответственности, что приводило к наложению обязательства на круг близких родственников. Это подтверждает берестяная грамота № 21 (Старая Руса) (стратиграфическая дата — первая половина XII в.).
Основным источником фиксации обязательственных отношений IX-XI века были берестяные грамоты. Они содержали в себе формулы разрешения обязательственных споров, утверждали формы договоров, различали различные договора: купли продажи, займа, поручительства. Соглашаясь с исследованиями обязательственных отношенеий В.В. Момотовым[131], отметим, что особый интерес для характеристики содержания и форм обеспечения обязательственных отношений представляет Новгородская берестяная грамота № 246 (стратиграфическая дата — XI в.). Грамота содержит угрозу „ кредитора подать в суд жалобу на злостного неплательщика. Хотя она относится к очень раннему периоду, но сохранилась превосходно и читается легко: «От Жировита къ Стоянови. Како ты оу мене и чьстьное древо възъмъ и вевериць ми не присълещи, то девятое лето. А не присълещи мы полоупяты гривьны, а хоцоу та выроути въ тя лоуцьшаго новгорожянина. Посъли же добръмъ»[132].
Традиционно считалось, что в случае невозможности выплаты должником долга обязанность возместить долг падает на круг ближайших родственников. Об этом практически говорят все исследователи русского средневекового права. Об этом свидетельствуют и приведенные берестяные грамоты.
Обязательственные отношения между лицами появлялись, как правило, по обоюдной воле между сторонами, заключившими договор. Но были и обязанности, возникающие из вины. вследствие совершения умышленных или неосторожных противоправных действий. Свидетельством такого рода обязательств является Новгородская грамота № 366 (стратиграфическая дата - 40-е-70-е гг. XIV в.).
Новгородские берестяные грамоты позволяют уточнить и вопросы, связанные с формой заключения договора. Они являются свидетельством высокой степени грамотности населения, которое активно использовало письменную форму сделки для фиксации договора как средства его обеспечения и контроля за его исполнением.
Никто из юристов ранее не давал четкого обоснования такому виду письменной формы сделки, как «доска». Хотя неоднократно такая форма упоминается в Псковской судной грамоте в ст. 14, 19, 28-30, 31, 36, 38, 61, 62,75,92,103.
Статьи посвящены известному и широко распространенному договору займа. Еще В.О. Ключевский отличал три способа заключения договора займа, которые влекли за собой судебное разбирательство в случае неисполнения такого договора: договор займа, оформленный записью, где формой обеспечения является, помимо займа, и залог; заклад с оформлением закладной доски; заклад[133].
Несоблюдение обязательных требований и формы заключения договора приводило к потере возможности обращения в суд с исковой защитой такого права. Формой обеспечения договора займа и договора купли-продажи (помимо указанных досок, записей, свидетелей сделки, залога) было и поручительство. Особый интерес в этом отношении представляет грамота № 510 (стратиграфическая дата - конец ХИ-первая половина XIII в.).
Интерес к грамоте № 510 вызван не только появлением и фиксацией такой формы обеспечения договора купли-продажи, как «поручительство», но и самой датой появления данного института. Впервые об институте ' поручительства заявила Псковская судная грамота ст. 32: «А который человек поручится за друга в серебре, а имеет то человек сочит на поручнике своего серебра, и тот истец по ком рук дана вымет против своего истца рядницу, а молвит так: аз брате тоб заплатил то серебро за мою рукою, а у мене и рядница што ему не ее чить истыгу на исце того серебра, ни на поручники, ино тая поряди повинить, аже в лары не будет в ты ж речи, а _ истцу знати поручника своем серебре, кто по крм руку дал»[134]. Новгородские берестяные грамоты показывают возрастающий вес письменной формы сделки.
Новые источники права демонстрируют все более возрастающий вес письменной формы сделки, предполагающий высокий уровень правовой культуры жителей средневековой Руси[135]. Итак, можно сделать следующие выводы. В средневековом праве под обязательством, как правило, понималось не право на действия обязанного лица, а право на лицо. Это право возникает с момента заключения обязательства. Лишь к XV-XVI вв. содержание обязательственных отношений стало предполагать исключительное право на действия обязанного лица. В эпоху раннего средневековья происходило смешение гражданско-правовой и уголовно-правовой ответственности.
Вследствие того, что к началу XX века Россия стала многонациональной страной, где каждая этническая группа в определенной степени прибегала и до сих пор прибегает к помощи обычного права, необходимо упомянуть в данной монографии разрешение обязательственных отношений на Северном Кавказе и у народов Севера. А также это даст возможность провести небольшой сравнительный анализ понимания обязательства разных народов через призму обычного права. Так, обычное право абхазов, признает право собственности и регулирует договорные и обязательственные отношения, вытекающие отсюда. Наиболее распространенным видом договоров среди абхазов был договор имущественного найма. Основным богатством абхазов были земли и скот. Поэтому естественно, что право собственности осуществлялось чаще всего в отношении их.
Одним из наиболее распространенных видов договоров являлся договор личного найма. Феодалы, имеющие большое количество скота часто нанимали пастуха, на определенный срок. Такой договор назывался "ачнырра", а сам пастух "ачнырром"[136]. Это был не наемный пастух общины, а работник у частного хозяина. В "ачнырры" шли обычно сыновья бедных крестьян. Условиями договора найма были следующие: 1) "ачнырр" договаривался пасти мелкий рогатый скот хозяина в течении 5 лет, в некоторых случаях и на более длительный срок. По окончании срока договора хозяин должен был дать пастуху половину приплода от 50 % наличного стада. Кроме этого договор предусматривал в пользу пастуха две дойные козы: одну в знак "основания" пастухом своего стада, а другую - за то чтобы пастух приступил к своей работе. По договору пастух получал комплект полного обмундирования (домотканный шерстяной костюм, обувь, шапку, короткую бурку и заплечную кожаную сумку для хранения личных вещей)[137]. Более того "ачнырр" имел право заселять для себя небольшой участок земли у хозяина. Обеспечением исполнения договора являлся обычай барамты, то есть завладение чужим имуществом в обеспечении материального ущерба причиненного вследствие не подлежащего исполнения обязательств. Обычай барамты распространялся в основном на скот. Обычное право регулировало договор займа. Предметом займа выступали деньги, вещи или какие-то предметы.
Спорные дела по долговым обязательствам рассматривались народными судами, по обычаю, если "кто задолжал другому корову, то через год он обязан был вернуть корову с теленком; через 2 года - два теленка и корову; через 3 года - две коровы и два теленка"[138] - читаем мы в источниках. Если же предметом заема были деньги, то кредитор взыскивал со своих займодавцев 5 % в месяц. Таким образом, существующие, по обычаю, исчисления процентов с имущества или денег, переданных по договору займа были по существу разорительны для бедных абхазов.
Договоры личного найма, займа и др. заключались в устной форме, полагаясь на честность участвующих в договоре лиц [139]
Таким образом, можно с уверенностью сказать, что обычное право не только знало обязательственные отношения, но и развивало их в рациональном правовом русле, что в конечном счете привело к современной национальной гражданско-правовой системе.
§ 4 Земельные правоотношения. Взгляд через срез обычного права
Существовало и мнение об отсутствии принципиальных различий между законом и обычаем. Такой позиции придерживался автор известной монографии по обычному праву С.В. Пахман[140]. Обобщив мнения местных комитетов о потребностях сельскохозяйственной промышленности, А.Д. Билимович тоже пришел к выводу, что "правосознание народа вполне отвечает началам писаного права и давно уже подготовлено к его восприятию"[141]
К концу XIX в. русская юридическая наука накопила существенный эмпирический материал по обычному праву и значительно преуспела в его теоретическом осмыслении. Такого рода исследования имели важное практическое значение, поскольку позволяли законодателю с большей долей вероятности предвидеть судьбу тех или иных законодательных новелл, спрогнозировать, будут ли исполняться принятые на основании закона решения волостных судов. Обычное право не расценивалось должным образом как источник законодательства. Именно на практике неизбежно возникали коллизии между нормой закона и нормой обычного права. Однако учет народного менталитета, более четкое закрепление вопросов о подсудности, характере доказательств, используемых местными судами, позволили бы избежать некоторых конфликтов. Это не прошло незамеченным для исследователей юридического быта народов России, трудам которых мы обязаны тем, что в настоящее время есть возможность составить для себя достаточно полную картину об обычном праве в Российской империи.
Обычное право не расценивалось должным образом как источник законодательства. Именно на практике неизбежно возникали коллизии между нормой закона и нормой обычного права. Однако учет народного менталитета, более четкое закрепление вопросов о подсудности, характере доказательств, используемых местными судами, позволили бы избежать некоторых конфликтов. Это не прошло незамеченным для исследователей юридического быта народов России, трудам которых мы обязаны тем, что в настоящее время есть возможность составить для себя достаточно полную картину об обычном праве в Российской империи.
Именно поэтому, рассматривая сегодня отношения землепользования в крестьянской общине пореформенной России, следует более подробно обратиться к материалам судебной практики по данной категории дел. С точки зрения оценки отношений собственности в крестьянском быту интересным представляется дело, рассмотренное мировым посредником 3-го участка Тамбовского уезда по заявлению временнообязанных крестьян слободы Белые Поляны об укреплении за ними земли, приобретенной ими в прежние времена на имя их помещика: обществом - 200 десятин и особо в личную собственность Поляниковыми и Бурмистровыми - 84 десятин 1600 сажень.
Крестьяне отстаивали свои права на землю, основываясь на следующих доказательствах: "доверенности 1806 г., данной бывшим их помещиком г-ном Шереметьевым крестьянину Полянинову, на покупку землю у г-жи Самнановой и купленной обществом крестьян на их деньги земли у г-на Архарова в селе Рассказово 200 десятин"; а также "на доверенности, данной тем же г-ном Шереметьевым тому же крестьянину Полянинову в 1826 г. на покупку земли в Тамбовской и других губерниях и уездах, купленной двумя крестьянами - Поляниновым и Бурмистровым в личную их собственность на их собственные деньги 84 десятин 1600 саженей у г-на Воронцова". Кроме того, действительность покупки этих земель, а именно 200 десятин, купленных обществом крестьян в 1811 г., доказывалась подворной описью, составленной в 1830 г., в которой значилось, сколько какой крестьянин платил денег; а 84 десятины, купленные крестьянами Поляниновым и Бурмистровым в 1826 г., - духовными завещаниями этих крестьян, данными своим детям.
Земли эти на момент спора состояли в пользовании всего общества - 200 десятин, а 84 десятины 1600 саженей - в исключительном пользовании крестьян Полянинова и Бурмистрова.
Подлинных купчих крепостей у крестьян не было, они находились у помещика, а духовное завещание Полянинова нигде не было засвидетельствовано.
В ходе разбирательства было установлено, что доверенность крестьянам была выдана 7 июля 1806 г. на покупку д. Салмановки. 25 ноября 1830 г. была составлена подворная запись, которую подписали 23 крестьянина слободы Белая Поляна: кто сколько заплатил денег за свое поместье-усадьбу и рассчитано, кто каким количеством земли и леса должен владеть по сумме, внесенной на покупку земли. В общей сложности в покупке земли участвовало 66 дворов, и ими была внесена сумма в размере около 10000 рублей ассигнациями [142]
Подворная запись послужила основанием для составления шести общественных приговоров, составленных 4 декабря 1831 г., в ноябре 1834 г., 29 октября 1838 г., 24 октября 1839 г., 23 ноября 1840 г. и 6 ноября 1841 г., подписанных многими крестьянами на вырубку из купленного ими леса ежегодно по 100 саженей дров на домашние нужды и "о раздаче дров" по взносу денег за землю. При трех приговорах приложены расписания десятков на 1000 человек при раздаче леса. Во всех этих расписаниях сумма взноса за землю означена в 10000 рублей ассигнациями. Три общинных приговора (4 мая 1832 г., 9 апреля 1838 г. и 19 ноября 1846 г.) подписаны многими лицами, первый и третий из них утверждены вотчинной печатью и содержат разрешение сельского схода на продажу общинной земли и леса одновотчинным крестьянам Черемухину, Рогову и Василию Полянинову в "вечное владение" [143]
Против иска крестьян Белой Поляны выступали г-да Бибиковы. Они имели купчую крепость на отыскиваемые крестьянами 200 десятин земли, совершенную 20 ноября 1811 г. на покупку г-ном Шереметьевым у г-на Архарова 200 десятин земли. Кроме прочего, в качестве аргумента в свою пользу они указывали на тот факт, что крестьяне пропустили десятилетнюю давность со времени приобретения недвижимого имущества для заявления о купленной ими земле на имя помещика, согласно п. 1 ст. 32 Общего положения о крестьянах. В ходе разбирательства г-н Бибиков вынужден был признать, что 84 десятины земли, купленные Бурмистровым и Поляниновым, являются их собственностью, "но не в силу представленных ими доказательств, а по личному своему убеждению"[144]
Тамбовский Мировой съезд единодушно нашел, что к этому делу невозможно буквально применить ст. 32 Общего положения о крестьянах без нарушения справедливости, а потому Мировой съезд представил это дело за неприведением спорящих сторон к взаимному согласию в Губернское присутствие. Последнее после рассмотрения дела своим постановлением от 10 декабря 1864 г. предложило представить оное г-ну Министру внутренних дел с таким мнением, что оно затрудняется выразить положительное заключение в пользу крестьян или владельца.
Губернское по крестьянским делам присутствие, которое 14 августа 1867 г. выразило свое решение в следующей резолюции: "Голос народа великое доказательство... Принимая во внимание, что Губернское присутствие на подобного рода делах может выразить свое мнение только в качестве высшего Совестного Суда, а Совестный Суд решает дела не на юридических доказательствах, а по нравственному убеждению, Губернское присутствие полагает, что землю, купленную предками Белополянских крестьян в 1811 г. на имя их помещика, должно безусловно признать их собственностью. Дело признать относящимся к разряду исключительных (см. Высочайшее повеление 6 мая 1863 г. об исключительных делах)"[145]
В рассмотренном случае крестьянам удалось защитить свои права на землю, несмотря на то, что закон был не на их стороне. Подобные споры были не единичными, что свидетельствовало о зарождении частнособственнических отношений в крестьянской деревне уже в те времена, когда это в принципе было неосуществимо по законодательству Российской империи.
Переписка стола Тамбовского губернского по крестьянским делам присутствия содержит данные о результатах судебного разбирательства между крестьянами Усманского уезда Павловской волости Никонором Ключниковым и Андреем Кошелевым.
15 мая 1877 г. по согласию общества была отведена усадьба крестьянину Никонору Ключникову с бока поместья, к выгону крестьянина Андрея Кошелева в размере, равном со всеми крестьянами в длину и ширину.
Андрей Кошелев выразил свое согласие с действиями общества. Но в 1879 г. он обратился с ходатайством об удалении с его усадьбы крестьянина Ключникова ввиду того, что будто бы эта усадьба принадлежала его отцу (Герасиму Кошелеву) как потомственная. После смерти отца часть его усадьбы была передана в общественное пользование по причине малолетства сына.
Дело это рассматривалось в 1879 г. в Волостном правлении и в Сафоновском правлении волостными судьями, но в удовлетворении иска Кошелеву было отказано. Тогда он обратился в Усманское по крестьянским делам присутствие, которое приписало решение этого спора Верхне-Матренскому Волостному суду, который своим решением от 28 января 1880 г. постановил сселить Ключникова с усадьбы Кошелева. Права наследника бывшего владельца были защищены. 16 октября 1870 г. Волостной суд Моршанского уезда Кулеватовской волости рассматривал иск государственного крестьянина Федулова. Истец заявил, что он в 1869 г. купил у трех частей Мокушовского десятка пахотную землю с согласия всех домохозяев, которым принадлежала означенная земля, а именно: Киселева, Минасуева, Гридского с прочими в числе более 30 человек, ценой за 18 рублей серебром. Деньги Федулов уплатил все сполна. На 1870 г. он засеял ту землю озимым хлебом, а как пришло время жатвы, он на купленном им участке рожь частью сжал, а частью скосил. После этого некоторые из вышеупомянутых продавцов (Боев, А. и Т. Рудаметкины, Зацепин, Кобылев, Прок. Боев, Морозов и Зотов) самовольно увезли сжатый и скошенный хлеб в свои гумны. Тем самым указанные крестьяне причинили Федулову убытков на 25 р. серебром, которые он и просил взыскать с виновных восьми человек.
Ответчики 8 человек показали, что однодесятошные их домохозяева действительно продавали в 1869 г. полевую землю на своих загонах кр. Федулову для засева озимого хлеба на 1870 г., а они свою землю ему не продавали и денег никаких нисколько не получали, поэтому и взяли хлеб со своей земли, посеянный без их согласия Федуловым самовольно, так как они эту землю сами метали и двоили. Другие же 9 человек показали, что и те 8 крестьян, которые свезли хлеб, были согласны на продажу земли Федулову. При выяснении обстоятельств дела суд установил, что крестьяне, на которых жаловался Федулов, как и прочие владельцы, были согласны на продажу земли, но деньги, им причитающиеся, им переданы не были, а находились у крестьян Киселева и Минасуева - всего 4 р. 40 к.[146]
Проситель Федулов по ст. 484 выписки из Сельского судебного устава не имел права покупать землю и обязан был возвратить ее владельцам. Но Волостной суд, принимая во внимание существовавший в крестьянском быту обычай, на основании которого многие крестьяне продавали в одни руки доставшиеся им по разделу самые малые участки земли, считая затруднительным делить их по себе; и то, что Федулов, бросив в землю 10 мер ржи, не воспользовался хлебом, - постановил: признать виновными всех тех крестьян, которые свезли хлеб, и взыскать с них деньги на удовлетворение просителя Федулова за семя на 10 мер - 5 р. и за жнитво 5 р., итого - 10 р. На основании ст. 107 Общего положения 19 февраля 1861 г. равно взыскать и с кр. Киселева 3 р. 40 к. и Минасуева 1 р., всего 4 р. 40 к., которые они, получив с Федулова, удержали у себя, и отдать Федулову. Причем объявить Федулову, чтобы он впредь без дозволения начальства землю не покупал. Приговор исполнить через старосту Ивана Сучкова по истечении месячного срока [147]
Таким образом, волостные суды, рассматривая земельные споры, нередко обращались к местным обычаям, даже если последние противоречили действующему законодательству. Недаром крестьяне Тамбовской губернии при исследовании работы волостных судов на вопрос: "Довольны ли своим судом и не лучше ли было бы им судиться у мирового судьи?" - объясняли: "Крестьянский суд для нас лучше дворянского. Дворянский суд с нами ничего не поделает, да и хлопот с ним больше"[148]
Споры о землепользовании в крестьянской общине не были редкостью. Чаще всего они касались прав собственности на земельные участки (причем не всегда выделенные в натуре) и разверстки общинных земельных угодий. Защищая свои права на землю, крестьяне прибегали к самым разнообразным средствам доказывания. В ход шло все: и положения действующего закона, и приговоры сельских сходов, и свидетельские показания, и что особенно важно и интересно для нас - обычаи, получившие распространение в данной местности. Решения дел по обычаю признавались законными высшими органами крестьянского управления
Необходимо отметить, что имущественных русского крестьянства XVII-начала XIX отношениях можно выделить два приоритетных принципа: принцип «трудового начала» и принцип приоритета общинных интересов над частными. Теоретическая разработка принципа «трудового начала» была положена в 60-70-е гг. XIX в. народниками.[149] В соответствии с указанным принципом крестьянин имел право на землю и другие природные ресурсы пропорционально вложенному труду. Земля вместе с другими природными ресурсами понималась как условие труда необходимое для нормальной жизнедеятельности члена общины, а не как средство производства, которое может быть в свободном либо ограниченном рыночном обороте.[150] Указанное утверждение можно мотивировать следующими историческими причинами.
Основная причина коренилась в наличии суровых природно-климатических условий, холодных зим и малого периода для ведения сельскохозяйственных работ длительное время большая часть Европейской территории России была слабо заселенной. Таким образом, в течение внушительного периода времени имелись резервы для экстенсивной хозяйственной деятельности: большая территория и обилие природных ресурсов поддерживали иллюзию постоянного вовлечения в оборот новых земель и ресурсов. Другими словами, все возрастающие потребности общества обеспечивались не в результате повышения продуктивности сельского хозяйства, а за счет увеличения его масштабов крестьянскими общинами. Ярким примером этому служит нерациональное использование земель общинами во второй половине XIX века с одной стороны и увеличение посевных площадей с другой.
Современные исследователи оценивают сложившуюся ситуацию сдедующим образом: «переход значительной части владельческой земли в руки крестьянства (а в губерниях центральной полосы — почти исключительно общинного крестьянства) автоматически приводил к сокращению удобрения полей, ухудшению орудий труда, ликвидации многопольных систем севооборота, несовместимых с общинным трехпольем, падению урожайности, - и далее, -сельские общества, репродуцируют общинные порядки на новые территории - перераспределяя угодья, подстраивая их соотношение к общинной традиции. Крестьяне стремились предельно распахать землю»... Ситуация, сложившаяся в русской деревне во второй половине XIX века, свидетельствует об исчерпанности в Европейской России ресурсов для экстенсивного ведения хозяйства. Диаметрально противоположная ситуация сложилась в Европе: высокая плотность населения заставляла интенсифицировать хозяйство.
Вторая причина характеризовалась слабым развитием идеи «собственности» в крестьянском сознании, неуважении к последней; причем, как к частной, так и к государственной. Истоки подобного отношения коренятся в целом ряде факторов. Прежде всего, обилие свободных незаселенных территорий давало возможность не очерчивать земли и природные ресурсы четко на «свое» и «чужое», питало иллюзию о возможности постоянного «черного передела» за счет в первую очередь частновладельческих и государственных земель. Отсюда - противоречивое отношение к купле-продаже земель: зачем покупать, все равно ни сегодня завтра будет передел. Вот, каким образом по данному вопросу высказался один из авторитетных исследователей обычного права - А.Н.Энгельгардт. «Я уже говорил в одном из моих писем, что после взятия Плевны в народе начались слухи, что скоро - вот только война кончится - будут равнять землю, - и далее приводит разговор с местным крестьянином, - покупай землю, коли деньги есть. - То-то страшно, - слух идет, что землю равнять будут. Я и с волостным старшиной - он мне племянник - советовался. «Погоди, говорит, дядя, покупать, смотри, как бы деньги не пропали. С нового года, ожидают, «Положение» насчет земли выйдет - равнять будут». Вот и боюсь»[151].
Ситуация осложнялась тем, что Россия продолжительное время была изолирована от европейской культурной традиций, одной из столпов которой является идея частной собственности и права. В России слабо укоренились культурные традиции римского частного права с четким определением правового режима и понятия «собственность», не находило сочувствия понимание священности и неприкосновенности любой чужой собственности. Велика негативная роль государства в этой связи. В силу целого ряда причин, реформа 1861г. (недопущения пролетаризации крестьянства, сохранение социальной стабильности, удобств финансового характера) сделала крестьянина не собственником, а пользователем земли ограничив тем самым его дееспособность. Полным собственником земли в качестве юридического лица была община, рядовой ее член мог стать собственником только выкупив свой надел в порядке, определенном ст. 165 «Положения о выкупе...»[152]; в то же время, в конце 80-х, начале 90-х гг. эта возможность была сведена на нет серией нормативных актов, фактически установивших неотчуждаемость общинных земель.
Результатом всего вышеперечисленного стало формирование особого менталитета крестьянства, особенно у крестьянства Центральной полосы России, в котором не нашлось и не могло найтись места уважению к собственности, так как оно не было сформировано ни исторически, ни политикой государственной власти. Как справедливо сетует на этот счет И.А.Ильин «в крестьянстве бродила вековая мечта земельного передела и анархии; аграрная перенаселенность общины дразнила народ безвыходностью и поддерживала иллюзию количественно неисчерпаемого земельного фонда; остатки крестьянского неравноправия и неполноправия довершали это настроение»[153].
Главным для крестьянина было право на труд, на оптимальные условия труда и соответствующие природные ресурсы. По мнению крестьян, право на земельные ресурсы может иметь только тот, кто реально ими пользуется, трудится на них. Если же их не хватает, крестьянская мысль, не обремененная идеями о священности и неприкосновенности частной собственности, сразу же подсказывала выход: либо передел земли внутри общины по количеству едоков, либо изъятие ее у тех, кто по представлениям крестьян не имеет на нее «права» (например, у помещиков).
Последовательная реализация принципа трудового начала предполагала также распространение хозяйственного господства на те земли, которые в данный момент конкретным крестьянином обрабатывались. Иными словами, постоянное участие крестьян в обработке помещичьих земель, пользование ими в форме аренды или другими способами, наличие сервитутов создавали и поддерживали в них убеждение, что существовавший порядок является переходным к тому времени, когда вся помещичья земля перейдет в их владения, т.к. она освоена их предками, а помещики незаконно присвоили результаты их труда. Подобное отношение к помещичьей земле порождало земельные захваты, затрудняло формирование представление о неприкосновенности собственности.[154] В пореформенное время, несмотря на развитие понятия собственности, данные особенности обычного права не были изжиты, т.к. они наряду с господством трудового начала порождались существованием передельной общины, круговой порукой и другими ограничениями имущественных прав крестьян.
Другим логичным следствием реализации принципа трудового начала стало существование передельной крестьянской общины. Сущность данного явления заключается в следующем: наделы в общине распределялись по числу мужских душ[155]; по мере увеличения их числа, общинные земли соответственно также делились. Побудительным мотивом данного процесса были примитивные понятия справедливости, равенства, коренящиеся в принципе «трудового начала». Цели и причины, двигавшие крестьянами, становятся более ясными после анализа следующего отрывка, показывающего сторонников и противников передела. Приведем стандартную аргументацию зажиточного крестьянина -противника передела: «Примерно мы владели своими участками около 30 лет, всячески их удабривали, холили, сделали свои полосы что скатерти, и хлеб у нас стал родиться двойной, другие же, примерно, запустили чуть не всю пашню, да и остатки ее истощили, потому что всячески избегали тяжелой работы, шли на легкие заработки,- и делает вывод, - Так посудите сами, зачем же мы будем отдавать свои полосы и опять садиться на их истощенные». Сторонники передела, чья позиция в указанном споре и победила, выдвинули два, но «железных» аргумента, констатируя, что «Земля-то общественная», призывая поделить все «по-божески, по справедливости, по едокам, чтоб никому не обидно было»[156]. Приведенный отрывок красноречиво свидетельствует о применении концепции «трудового начала» на практике тем более, что сам автор публицист Шустиков А.А.- был выходцем из крестьянской среды и о подобных явлениях знал не понаслышке.
«Трудовое начало» распространялось также на лес и продукты сельскохозяйственного производства. Земля, продукты земли, воды и леса, к которым не был приложен труд человека, крестьянин считал принадлежащим богу и, следовательно, всем. По этой причине, лесные порубки, похищение лесных и полевых плодов, сена, фруктов в небольшом количестве, не считалось преступлением.[157]
На Европейском Севере России крепостного права практически не было поэтому обычно противопоставлялись «государственная собственность на землю и потомственное пользование и свободное распоряжение земельными участками со стороны крестьян... Подворно-наследственное крестьянское землепользование сочеталось с правом свободного распоряжения землей каждого двора»[158]. Исследователи считали, что со времени опричнины с 1569 г. в Важском уезде Архангельской губернии не было других владельцев, кроме дворца и монастырей. Земля называлась в актах «землею царя, государя и великого князя». Затем это название из актов пропало. Крестьяне отчуждали, покупали, меняли землю законным порядком до издания межевой инструкции 1765 г. Но и в XIX в. сохранялся ряд особенностей в пользовании крестьянам казенными землями. Общиа-волость определяла хозяйственные возможности каждого двора и распоряжалась землей, отводя вея пользование. Размер отвода зависел от размера тягла, которое распределялось между дворами неравномерно, с учетом трудовых возможностей семей, т.е. по числу мужских душ. Случалось, что землю отводили в совместное пользование родственников или складников. В принципе эти «жеребьи» в силу бытовавшей на Севере традиции становились потомственными и передавались по наследству. Но приобретенное в результате захвата заимочное владение землей было четко индивидуальным. Право распоряжения признавалось за обеими группами земель. При этом крестьяне четко осознавали, что земля находится в собственности государства.
В конце XVIII в. окончательно исчезает захват государственных земель. Переделы земель становятся повсеместными. Взамен захвата постепенно утверждаются новые способы расширения землевладения – скупка бывшей крестьянской и общинной земли, аренда или покупка ее у казны.
Если сравнивать отношение к земле русского крестьянства и народов Северного Кавказа и этнических групп Севера, то можно заключить, что оно было неодинаковым. Так, в Абхазии по обычному праву распоряжение имуществом распространялось не на всякое имущество собственника. Куплю-продажу земли в Абхазии почти не знали, право собственности на родовую землю было наследственным и поэтому собственник не мог совершить сделки по продаже, дарению или обмену земли, принадлежащей ему. Исследуя же обычаи народов Севера можно привести также неоднородное отношение к земле, например ненцы из-за кочевого образа жизни (летники, зимники) не воспринмали землю за средство производство и не счита ее за источник существования. Якуты же в отличии от ненцев использовали землю для извлечения продукта. Согласно Уставу 1822 года права я обязанности народов Сибири зависели от того, к какому разряду они приписывались. По данным переписи 1823 года по Якутской области числилось 11 оседлых «инородцев», 69711 кочевых и 9319 бродячих.120 Таким образом, подавляющее большинство населении Якутской области было отнесено к кочевым или бродячим разрядам. Якуты были причислены к разряду кочевых инородцев[159].
Одним из спорных вопросов является вопрос о праве собственности на Сибирские земли с момента присоединения Сибири к Российскому государству например, Э. Пекарский писал, -что сами якуты считали обитаемую ими землю своей неотъемлемой собственностью, полагая, что они купили к ясачных комиссий, за что будто бы платят ясак.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 91 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |