Читайте также:
|
Понятно, что подробное рассмотрение всего спектра проблем и тем нарративного подхода было бы невозможным в рамках этой работы. Изначально, «в первом приближении» было выделено около двадцати аспектов, проблем и приложений, которые затем были обобщены и представлены здесь лишь в шести блоках: проблемы «первоисточника», онтология нарратива, проблемы идентичности в нарративе, проблемы смысла и понимания, экзистенциальная тема в нарративе, и куст тем, объединенных в проблему «другого» в нарративе.
Проблемы «первоисточника». Выше уже упоминался спор нарративных психологов относительно того, являются ли нарративы неким описанием реальности, или они и составляют первоисточник реальности. Разумеется, это во многом мировоззренческая позиция, однако, в психологии она находит свою операционализацию. А именно, возникает вопрос, существуют ли некие «довербальные» содержания, которые где-то до поры до времени размещаются, а затем находят или не находят свое выражение в нарративе? Известный классический пример лежит на поверхности хрестоматий по психологии – фобии пятилетнего мальчика Ганса действительно связаны с психоаналитической проблематикой или это чистой воды социальный конструкт тщательно и уверенно возведенный его отцом? И что чему предшествовало в этой истории – лошадь или интерпретация о лошади вызывала страхи и переживания? Или страхи и переживания, чтобы быть выраженным «отфильтровались» в историю о лошади?
Другим аспектом этой проблемы, уже не «онтогенетическим», а «филогенетическим» является вопрос о том, как вообще так случилось, что люди стали рассказывать истории? Джером Брунер приводит соображения о том, что наррации как рассказывания возникают еще в первобытном обществе, как ритуальные рассказы о плодородии. Это стало возможным благодаря скачку в развитии объема мозга на определенном этапе становления homo sapiens. Скачок в объеме привел, однако, не к интеллектуальному взрыву, а «всего лишь» к буму подражания, «мимезиса», качественно отличающегося от бессмысленного по большей части подражания животных (Bruner, 2002; стр. 95-8). Эта мысль одного антрополога, в общем-то, не нова – Аристотель в размышлениях о поэтике упирал главным образом на подражательную составляющую искусства.
Если с историей нарратива пока дела обстоят довольно скромно, то вопрос о формировании первых метанарраций кажется более очевидным. По сути, возникновение некой нарративной системы, влияющей на стиль и содержания рассказывания человека, можно приравнять с возникновением общества в целом. А такие его институты как государство, религия, знания, история, иерархия постоянно усложняли и уточняли этот метанарратив. Возникновение христианской культуры, как не только истолковывающей священную книгу (как это происходит в иудаизме), но и конструирующей собственные тексты, хотя бы на уровне комментариев и уточнений, приводит к огромному всплеску в развитии производства наррации, сопоставимому, разве что, с последующим изобретением книгопечатания и образования интернет.
Брунер приводит три фундаментальных принципа языка, которые обеспечивают возможность конструировать истории. Это, во-первых, отдаленность предмета референции – я могу говорить не только о том, что есть здесь и сейчас; во-вторых, необязательность аналогии знака и значения – «кит»: маленькое слово для огромного чудовища и «микроорганизм»: тринадцать букв ради пылинки; наконец, в-третьих, грамматическая организация и соподчинение значений – именно эти вещи позволяют сочинять истории.
Онтология нарратива. К онтологическим относятся, например, проблемы времени в нарративе, истинности или ложности текста, красоты текста, свободы, выбора, и так далее.
Индивидуальный нарратив – это произведение искусства или нет? Что делает нарратив (историю) красивой? Какие структурные характеристики присущи именно красивым нарративам? Как пишет П.В. Симонов, «одним из таких критериев [красоты] служит определенное соотношение Хаоса и Порядка. Мы не признаем красивым объект, рисунок, сочетание звуков, лишенные внутренней организации, но и чрезмерно жесткая, раз и навсегда заданная организация скоро нам наскучит. Необходимо, чтобы сам субъект обнаружил, открыл закономерность, скрытую в кажущемся хаосе. Именно это открытие доставит ему эстетическое наслаждение. Восприятие произведений искусства пронизано этим принципом рассогласования между ожидаемым (прогнозируемым) и полученным в данный момент» (Симонов, 1995; стр. 6). Получается, что красивый нарратив именно сконструировать нельзя, и он может быть только рожден? Бертольд Брехт определял красоту как преодоление трудностей – быть может красивый нарратив тот, в котором конфликт содержательных элементов как-либо разрешается?
Что такое время в нарративе? Как сочетаются время фабулы, время дискурса и время чтения (произнесения)? «Время – это особая форма процесса. Скорее, это особый способ говорить, и думать о форме, действовать с ней. Время задается множеством терминов и процедур, среди которых: начало, конец, ритм, циклы, течение, поток, протяженность, дление, тягучесть и другие. Каким должно быть определение времени?... «Теперь» – точка отсчета в психологической системе времени. Настоящее субъекта с его ощущением присутствия. Вглядеться в настоящее, найти в нем указание на приближение срока, будущего события, и на усилие субъекта – его стремление успеть к сроку. В настоящем есть маркер, указание на срок. И срок, и переживание отстояния – сопряжены, они рядом» (Стрелков, 1998). Из-откуда и в-куда длится нарратив? Как пишет Брунер, «посредством нарративов мы конструируем, реконструируем, даже в чем-то «переизобретаем» вчера и завтра. Память и воображение включаются здесь в этот процесс» (Bruner, 2002; стр. 93).
Как соединить время со смыслом и значением? «Вероятно, через деятельность, язык, жизнь, отношения между людьми. Время – это мера охвата процесса человеком в мире деятельностью, текущей сейчас. Чтобы говорить о времени, необходимо установить степень (глубину, детальность) схваченности деятельностью. Она формулируется вербально и выражается в знании особенностей процесса (тоже временных и пространственных), в навыках движений, действий» (Стрелков, 1998).
Нарратив – источник свободы или несвободы человека? В.В. Налимов пишет: «Безусловная свобода немыслима. Абсолютно свободный человек должен быть прежде всего свободен от системы его ценностных представлений. Но лишившись ценностных представлений, индивидуальность умирает естественной смертью, она превращается в ничто или во все. Смыслы исчезают, потеряв селективность в оценке. Семантический континуум возвращается в свое нераспакованное состояние. Оказывается, что свобода – это только свобода в выборе фильтров. И если это так, свободным может быть несвободный человек. В этом парадоксальность понятия свобода». (Налимов, 2002)
Истинность и ложность текста: в онлайн-консультировании, в переписке психолога с клиентом, являются ли, скажем, протоколы разговора, выполненные программой, осущесвляющей чат через интернет, критерием истинности, хотя легко могут быть изменены в любом текстовом редакторе? Возможна ли текстуальная истинность, опирающаяся на что-то вне текста, как истинность физических законов опирается на чувственную ткань?
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 95 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |