Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Нос ботинка должен следовать за носом терапевта

Наблюдая за игровым терапевтом во время сессии, я часто видел, как терапевт поворачивает голову на 90°, чтобы проследить за ребенком взглядом, в то время как его корпус остается неподвижным и повернутым в противоположную от ребенка сторону, демонстрируя тем. самым минимальную заинтересованность в ребен­ке. Когда терапевт разворачивает корпус и носки его

ботинок смотрят на ребенка, ребенок ощущает присут­ствие терапевта.

Еще один способ следовать за ребенком по комна­те—это думать о нем, быть полностью поглощенным им самим и его деятельностью, пытаться почувствовать его напряженность, восхищаться его творчеством, разгады­вать возможные смыслы, заложенные в игре ребенка, чувствовать атмосферу момента, и транслировать это чувство «со-присутствия» выражением лица, тоном го­лоса и общим отношением. Терапевт может быть вовле­чен в деятельность ребенка и даже становиться его частью, не следуя за ребенком физически. Сколько бы вы ни ходили за ребенком по комнате, это не даст ему ощутить ваше присутствие в той степени, в какой это может быть передано отношением небезразличия под­линного, неувядающего интереса, и идущего от сердца желания понять внутренний мир ребенка.

После того как ребенок и терапевт начали узнавать друг друга и доверять друг другу, терапевт может по­чувствовать, что ему удобнее передвинуть стул в другое место, откуда удобнее наблюдать за игрой ребенка. По­скольку в этом случае удовлетворяются потребности те­рапевта, а не ребенка, полезно предупредить ребенка об этом перемещении, чтобы не испугать ребенка или не помешать ему. Так, можно сказать: «Карлос, я хочу передвинуть свой стул (и терапевт начинает двигать стул) вон туда, к песочнице, чтобы видеть, как ты иг­раешь». Сказать: «Чтобы видеть, что ты делаешь»,— звучит как,родительский контроль и не передает истин­ного намерения терапевта. Опять повторим, что это очень тонкие различия, но они оказывают существенное влияние на отношения.

Некоторые терапевты пытаются без особой нужды форсировать установление контакта, заверяя ребенка в том, что все нормально, а в процессе игры грубо воз­действуют на чувства ребенка. Семилетняя Кларисса сидит на стуле и хнычет: «У вас ничего хорошего нет. Не хочу я здесь оставаться». Терапевт говорит: «Кла­рисса, золотко, честное слово, другим детям здесь очень нравится. Посмотри-ка, вон куколки. Может, ты с ними немножко поиграешь?» После этого терапевт чувствует себя лучше, поскольку он предложил девочке что-то сде­лать, но ребенок чувствует себя хуже, потому что с его чувствами не посчитались. Принимающий терапевт не

понуждает ребенка играть или разговаривать. Это дол­жен решить ребенок. Режим дозволенности предполага­ет, что ребенок может выбрать, играть ему или не иг­рать.

Заставляя ребенка играть или говорить, мы игнори­руем чувства ребенка и лишаем его возможности при­нимать решения. Точно так же терапевт не задает на­водящих вопросов, «чтобы заставить ребенка действо­вать». Ребенку принадлежит ведущая роль и в беседе, и в игре.

Принимающий терапевт признает ценность каждого чувства и каждое чувство принимает. Не делается ни­каких попыток убедить ребенка, что нет никакой причи­ны для того чувства, которое он испытывает. Некото­рые терапевты, не отдавая себе отчета в собственных потребностях, отвергают чувства ребенка, стараясь без надобности успокоить ребенка и стремясь заставить его почувствовать себя «лучше». Энди разыгрывал весьма подробную сценку-в кукольном домике, которая состоя­ла в том, что игрушечный ребенок играл в комнате один, потом в комнату входила кукольная мама и не­сколько раз вонзала в ребенка нож. Кукольный ребе­нок пытался убежать, и в этом эпизоде ребенок отыгры­вал сильный страх. В следующей сцене кукольная мама заходила в кукольную спальню, выносила, спящего иг­рушечного ребенка из домика и бросала его в озеро (ящик с песком). Во время игры Энди выразил в сло­вах собственный страх, что «мама меня возьмет. Она сделает со мной что-нибудь действительно гадкое». По­скольку терапевт хорошо знала маму по предыдущим встречам, она сказала: «Энди, теперь ты знаешь, что твоя мама тебя любит, и она никогда не сделает ниче­го, что могло бы обидеть тебя». Хотя у терапевта, воз­можно, были веские основания, на которых он строил это заключение, никогда нельзя быть совершенно уве­ренным в том, что касается поведения другого челове­ка. Мы не можем говорить за другого человека. Мы просто не знаем, что происходит в его доме. Испытывая потребность успокоить Энди, терапевт проигнорировала его чувства, и следовательно, ребенок не ощутил пони­мания. Терапевт стала чувствовать себя лучше, но ка­кой ценой?