Читайте также:
|
ОСНОВНЫМ содержанием динамики культурных изменений является степень энергооснащенности человечества. Энергетическую теорию эволюции культуры Л.Уайт развивал под влиянием В.Оствальда и других сторонников энергетизма. Основой его воззрений явилось положение В.Оствальда, согласно которому "история цивилизации является историей возрастания человеческого контроля над энергией". В соответствии с этим Л.Уайт предлагал рассматривать культуры как формы организации и системы по преобразованию энергии. Он использовал в культурологии понятие "энтропия" как степень организованности процессов. Во всей Вселенной господствуют законы термодинамики, по которым энергия стремится к равномерному рассеянию в пространстве, а структура Вселенной - к упрощению (увеличение энтропии), в пределе к некоему абсолютно равновесному состоянию (тепловая смерть Вселенной). Однако в живых организмах и сообществах людей процесс идет в противоположную сторону, в направлении усложнения структуры и накопления энергии. Л.Уайт настаивал на включенности исторического прогресса в системы глобального космического взаимодействия.
Критерием прогресса в эволюции культур он считал возрастание количества энергии, используемой общностью. История представлялась ему беспощадной битвой людей с природой за все больший уровень контроля над энергией. Он даже неоднократно использует слово "обуздание" для описания этого процесса. Первым уровнем и источником энергии являлся человеческий организм. Эра человеческой энергии сменилась эрой покорения солнечной энергии в форме возделывания культурных растений и использования домашних животных. Затем наступили эпохи ветра, воды, органического топлива, и, наконец, в XX в. люди осваивают атомную энергетику.
Таким образом, критерий общественного прогресса, согласно Л.Уайту, состоит в: "1) количестве обуздываемой за год энергии на душу населения; 2) эффективности технологических средств контроля и использования энергии; 3) количестве производимых продуктов и услуг, удовлетворяющих человеческие потребности". В соответствии с данными положениями "цель" потока культурных изменений - аккумулировать и придавать структурную форму энергии, рассеянной в пространстве или существующей в потенции в окружающей природе. Хотелось бы заметить, что предложенный Л.Уайтом критерий прогрессивного развития описывает развитие технологических цивилизаций, но не затрагивает огромное разнообразие культурных общностей, имеющихся на Земле. Кроме этого, не ясно, есть ли качественные стадии энергетического развития человечества или присутствует лишь количественный рост в различных формах энергетики.
Признавая решающую роль энергетического базиса, Л.Уайт практически отождествлял уровень технологического и культурного развития. Более того, он полагал, что каждому способу "обуздания энергии" соответствуют определенные культурные ценности, идеология общества. "Можно предсказать, - писал он, - тип социальной идеологии для общества с паровой машиной и атомным реактором". Подобный способ рассмотрения культур получил название технологического детерминизма.
Технологический детерминизм проявился и в интерпретации значения частей или слоев культуры. Культурная система состоит из трех уровней: "технологический слой в основании, философский наверху и социологический между ними". Технологический уровень первичен, вся культура основана на нем и зависит от него. Технология, по Л.Уайту, - это совокупность материальных, механических, физических средств и техники их использования. При помощи них человек как животный вид взаимодействует с природой. Технологический слой делится также на орудия и энергию. Он предопределяет содержание социологического или социального уровня, состоящего в межперсональных отношениях. Философский или идеологический слой в культуре включает в себя культурные ценности, искусство и тому подобное, выражает технологические силы и отражает социальные системы.
15Любовь как предмет изучения социальной антропологии.
Юбовь
Любовь – это не счастливая случайность или мимолетный эпизод, а искусство, требующее от человека самосовершенствования, самоотверженности, готовности к поступку и самопожертвованию. Именно об этом говорит в своей книге «Искусство любви» известный философ Эрих Фромм. «Любовь – не сентиментальное чувство, испытать которое может всякий человек независимо от уровня достигнутой им зрелости. Все попытки любви обречены на неудачу, если человек не стремится более активно развивать свою личность в целом, чтобы достичь продуктивной ориентации; удовлетворение в любви не может быть достигнуто без способности любить своего ближнего, без истинной человечности, отваги, веры и дисциплины. В своей работе Фромм выделяет пять элементов, присущих каждому виду любви. Это давание, забота, ответственность. уважение и знание.
Способность любви давать предполагает достижение «высокого уровня продуктивной ориентации», в которой человек преодолевает нарциссистское желание эксплуатировать других и накоплять и приобретает веру в свои собственные человеческие силы, отвагу полагаться на самого себя в достижении своих целей. «Чем более недостает человеку этих черт, тем более он боится отдавать себя, – и, значит, любить «, – считает Фромм. То, что любовь означает заботу, наиболее очевидно в любви матери к своему ребенку. Никакое ее заверение в любви не убедит нас, если мы увидим отсутствие у нее заботы о ребенке, если она пренебрегает кормлением, не купает его, не старается полностью его обходить, но когда мы видим ее заботу о ребенке, мы всецело верим в ее любовь. «Любовь – это активная заинтересованность в жизни и развитии того, что мы любим «. Другой аспект любви – ответственность – есть ответ на выраженные или невыраженные потребности человеческого существа. Быть «ответственным» значит быть в состоянии и готовности «отвечать». Любящий человек чувствует ответственность за своих ближних, как он чувствует ответственность за самого себя. В любви между взрослыми людьми ответственность касается, главным образом, психических потребностей другого человека. Ответственность могла бы легко вырождаться в желание превосходства и господства, если бы не было уважения в любви. «Уважение – это не страх и благоговение, это способность видеть человека таким, каков он есть, осознавать его уникальную индивидуальность». Таким образом, уважение предполагает отсутствие эксплуатации. «Я хочу, чтобы любимый мною человек рос и развивался ради него самого, своим собственным путем, а не для того, чтобы служить мне. Если я люблю другого человека, я чувствую единство с ним, но с таким, каков он есть, а не с таким, как мне хотелось, бы чтоб он был, в качестве средства для моих целей «.
"Уважать человека невозможно, не зная его: забота и ответственность были бы слепы, если бы их не направляло знание". Фромм рассматривал любовь как один из путей познания «тайны человека», а знание – как аспект любви, являющийся инструментом этого познания, позволяющий проникнуть в самую суть.
Существует несколько видов любви: братская любовь, материнская любовь, эротическая любовь, любовь к себе и любовь к Богу.
Братская любовь-это любовь между равными, одинаково распространяемая человеком на всех близким ему людей.
Материнская любовь – это любовь сильного к слабому, защищенному к беззащитному, имущего к неимущему. Материнская любовь наиболее бескорыстна и открыта для всех.
Эротическая любовь – это любовь психофизиологического плана к единственному человеку, жаждущая полного слияния с ним и продолжения в потомстве. Последний вид любви в отличии от двух предыдущих является исключительным в том смысле, что требует предпочтительности, особого выделения любимого существа среди других ему подобных и особенного, исключительного к нему отношения.
Мнение человека о том, что любить других добродетельно, а самого себя грешно, до сих пор широко распространена среди людей в условиях нашей идеологически искаженной культуры. Но поставим вопрос: может ли любить других человек, не способный любить себя. От любви к себе эгоизм отличается тем, что при нем существует исключительная любовь к себе в ущерб такому же отношению к окружающим людям. Эгоистичный в любви человек желает всего того, что он должен отдавать людям, только для самого себя. Кстати, и любовь к другому может приобретать форму эгоизма. Так, мать, беззаветно и безумно любящая своё дитя, жертвует собой в угоду его эгоистическим устремлениям, лишает аналогичного чувства не только себя, но и окружающих людей. Как иначе, кроме эгоистической, можно назвать любовь такой матери к своему ребёнку, которая в других людях не видит чьих-то детей?
Любовь к Богу Фромм трактует как связующую нить человеческой души, как основу всех видов любви, способных в ней уместиться, как прародительницу родительской и эротической любви. Он говорит о ее сложной структуре и взаимосвязях со всеми гранями человеческого сознания. Но в этом, я считаю, с ним можно поспорить, так как существуют люди, за всю жизнь не познающие и не ощущающие потребности в любви к Богу, однако они становятся замечательными родителями, любящими супругами, великолепными.
Кроме перечисленных, можно выделить и описать разновидности любви, включающие отношение любящих людей к своим близким, прежде всего к матери и отцу. Ещё одна разновидность любви – это фанатичная любовь к кумиру. Из любви равноправной она превращается в самоуничтажающую, в любовь-поклонение, в любовь обожествление. Человек любящий так другого, утрачивает себя как личность, теряет, вместо того чтобы приобретать. И сентиментальная любовь. Здесь на первый план выходит поверхностное, ритуальное ухаживание, театральное поведение с эпизодами мелодрамы. Тех, кто реализует такую любовь, на самом деле характеризует сколько-нибудь глубокое чувство к любимому человеку. Они, скорее, заняты самолюбованием, самими собой, чем проявлением чувства любви к другому человеку, на которое они, вероятно, не способны.
По мнению некоторых философов, любовь – духовное по своей сути состояние, которое только и дает человеческое право на физическую близость. Огонь любви может разгораться медленно, постепенно, как нежное чувство леди Каслвуд к преданному ей воспитателю ее детей («История Генри Эсмонда» У. Теккерея). Но особенно поразительны вспышки любви с первого взгляда, раскрывающие глубокую сторону ее сущности. Почему, в самом деле, мужчина и женщина, дотоле совсем незнакомые, внезапно проникаются друг к другу столь пылкими чувствами? Первый же восхищенный взгляд связывает Ромео и Джульетту будто в единое существо. Онегин стал идеалом Татьяны, прежде чем она смогла осознать его духовные качества. Любовь этих литературных героев оказалась трагической. Но если внешних препятствий нет, любовь с первого взгляда может стать счастливой и долговечной, как верное чувство мифических Филемона и Бавкиды. Чем объяснить это? Называемые причины обыкновенно сводятся к двум: действительное или мнимое соответствие ранее взлелеянному в душе образцу; любовное ослепление, зачастую в самих недостатках любимого видящее его неповторимую привлекательность. Из этого делают вывод, будто любовь возникает и развивается вопреки здравому смыслу и логике, будто она в принципе иррациональна. Сказать, что любовь есть взаимное тяготение к душевным и физическим качествам друг друга или что любят только за высокие проявления человеческого в человеке, значит либо свести объяснение к общим местам, либо сказать заведомую неправду. Мировая литература описала и исследовала тысячи вариантов любви, но смогла выделить лишь единственную общую ее черту – требовательную избирательность. И все же перспективное для философского подхода упорядочение представляется возможным. Любят по различию, по контрасту, даже по антагонизму склонностей, когда качества одного восполняются, нейтрализуются или исправляются качествами другого. Но любят и по подобию, по тождеству характеров, интересов и пр., что умножает стойкость любящих в суровых обстоятельствах жизни. Перед нами антиномия, контурно обрисовывающая глубинное противоречие и указывающая на некий закон любви, который еще предстоит раскрыть в ее бесчисленных проявлениях.
Чувство любви существовало не всегда, оно есть продукт истории. Стендаль назвал его чудом цивилизации. Сотни тысяч лет люди на земле воспроизводили себе подобных. Сексуальная эмоция бросала одного питекантропа в объятия другого, то же было и с их потомками неандертальцами. Но эволюция меняла чувственный спектр человека. И примерно пять тысяч лет назад – так полагают ученые – мы осложнили себе жизнь феноменом любви. Жена бога Осириса Изида, воскресившая слезами усопшего мужа, считается родоначальницей всех любящих.
Однажды появившись, любовь прочно заняла свое место в жизни. Ее обожествляли и проклинали, в ее честь возводили дворцы и храмы, ее сажали в тюрьмы и сжигали на кострах. Затем одумывались, собирали пепел и вновь поклонялись. В двадцатом веке, когда люди стараются все явления систематизировать, не избежала этой участи и любовь. Психологи выделили и определили шесть разновидностей, шесть «цветов» любви.
Первая встреча с любовью у человека бывает в возрасте раннем, лет в одиннадцать-тринадцать. Как-то ни с того ни с сего давно знакомый гражданин в веснушках и с оттопыренными ушами или похожая на вешалку для собственной одежды смешливая гражданка начинают привлекать чье-то внимание. Одной девочке почему-то хочется во время перемены «случайно» задеть рукой гражданина. А одному мальчику – гражданку за косу дернуть, если таковая имеется. Вот это неожиданно возникшее влечение и есть первый, робкий еще признак проклевывающегося чувства. Любовь всегда начинается с влечения, как уже говорилось выше. Что-то такое замечаем мы в другом человеке, что заставляет нас думать о нем, тревожит. «Цвет» любви, о котором идет речь, называется агапэ. Тревога, мучительная и в то же время радостная, свойственная агапэ, поднимает подростка над самим собой, делает духовно богаче, помогает взрослеть.
Агапэ – чувство асексуальное, не секс верховодит. Природа хранит юную душу от похоти. Но вслед за ним приходит к человеку любовь нового «цвета» – эрос. Стихия, а не чувство. По силе эмоционального воздействия ничто на земле не может сравниться с эросом. Эрос – это настоящая страсть, она захватывает человека целиком, лишает его возможности рассуждать, потому и носит это чувство название «безрассудная любовь». Быть вместе, никого не видеть и не слышать, обо всем на свете забыть хотят люди, охваченные эросом. При эросе поступками движет истинная половая любовь, высшая степень доверия между женщиной и мужчиной.
В романе Стендаля «Красное и черное» Матильда с душевным трепетом признается в любви Жюльену Сорелю: «Я отрекаюсь от своего разума – будь моим повелителем!»
Существует на свете и людус, любовь-игра. Нет при людусе ни глубины чувств, ни настоящей преданности, нет тревоги за себя и любимого человека, не цвет, а расцветочка, пестренький ситчик чувств, дешевенький и общедоступный. Сегодня ты со мной, завтра с другим, послезавтра мы снова вместе, и никаких слез, упреков, взаимных обещаний. Игра, в которую играют все, кому не лень. И, тем не менее, это – любовь, потому как начинается людус с влечения. «Нравится!» – решает про себя юноша (или девушка) и делает шаг навстречу человеку, которого выделил из всех. Бывает людус веселый, озорной, шутливый, вроде детской полузабытой игры в прятки: и хочется выскочить из укрытия собственных представлений о том, что такое хорошо, что такое плохо, и вроде страшновато. С одной стороны, и приятно, и как-то по-особому тепло с этим человеком. Но, с другой – при расставании тоска не гложет. Одно время людус даже был в моде, считался современным видом межличностных отношений. Но потом люди стали постепенно уставать от дешевки, все больше жизненного пространства в человеческом сообществе отвоевывало себе микрообщество «Ты и Я». Людус притупляет чувство, оно не развивается вглубь, качество отношений подменяется количеством партнеров, не давая возможности подняться выше эмоций, влечения.
Психологические разновидности, «цвета» любви могут переходить друг в друга, видоизменяться. Углубляться или, напротив, затухать, становиться поверхностнее. Людус, кстати, иногда, бывает прелюдией эроса. При прагме, рассудочной любви, рядом с влечением, эмоцией, страстью, стоит верный страж – сознание. Прагма не отличается разнообразием эмоциональных оттенков. Человек встречает привлекательного партнера, испытывает к нему или к ней легкое влечение и сейчас же начинает анализировать: «А сколько зарабатывает ее отец? «, «А его бабушка согласится отдать нам квартиру? «и так далее, и так далее. Скучно это, но некоторым нравится. Мания – любовь-тревога, любовь-тоска. Мания – чувство чрезвычайно опасное, изматывающее, иссушающее. вечная неуверенность в себе, в любимом, ревность, недоверие. Большое терпение надо иметь, чтобы понять, а то и простить мучимого манией. Сторге – любовь-дружба. Это когда все ясно, хорошо, спокойно, но не пресно, не скучно. Сторге – само доверие, сторге – с улыбкой, умеет ждать и прощать, сторге – терпеливое чувство. Сторге и мания – в какой-то степени антиподы. Мания – постоянное беспокойство: любит – не любит? Меня – не меня? Как посмотрел? Почему не туда села? И тому подобное.
Итак, начинается любая любовь с влечения, страсти. И только постепенно, проходя через сознание, она превращается в чувство. Хотя надо честно отметить, что некоторые люди так до него и не дорастают. В лучшем случае они могут позволить себе общедоступный людус или пресную прагму. Любовь – маленькое, но сложно устроенное государство. Тут возможны всякие формы отношений: и демократия, и анархия, и просвещенный абсолютизм, и даже, к сожалению, деспотия. Но при одном условии: если форма эта принята добровольно. Нет ничего печальнее и безнадежней, чем долгая изматывающая борьба за власть.
Прекрасно понимаю родителей, которые уговаривают детей любить разумно, не рискуя ни репутацией, ни здоровьем, ни тем более жизнью. Девичья честь, проверка чувств, серьезное отношение к браку – все к месту, все так. Но, увы, не меньше, чем эти проверенные правила, человечеству нужны исключения из них. Нужна девочка, ищущая яд на губах мертвого Ромео.
Мученики и герои любви, как ученые, как великие мореплаватели, рискуя и жертвуя собой, прокладывали путь к неведомым материкам человеческих отношений. Безумная Офелия бросалась в реку, несчастный Вертер хватался за пистолет, Анна Каренина падала на рельсы, – а человечество, обогащенное их горестным опытом, становилось чуть-чуть счастливее.
| 16.Мифологическое мышление в традиционном и современном обществах. |
Проблема мифа в современной антропологии
Миф это некоторое повествование, считались образцами устного творчества. Многие были записаны и стали сущ. как письменные памятники. Свойства: сокральность (священный), значим для нас; в каждом мифе играет важную роль сверхъестественное, фантастическое начало. В рамках традиционной культуры –играют важную роль по сохранению традиций. Но когда трад. культура исчезает мифы остаются. Традиционную культуру - мифологической Мифы являются замаскированными и неявными. Миф стремиться объяснить все, а все объяснить невозможно, поэтому приходится выдумывать. Соотношение того что мы знаем и того чего мы не знаем. В каждом есть что – то реальное. Миф это ситуация, когда берутся реальные вещи и реальные существа и им приписываются такие свойства, которыми они заведомо не обладают. Роль-с помощью мифов можно объяснить и понять мир, полный страхов и значит сделать его более приспособленным под себя. С развитием науки миф стал рассматриваться как заблуждение (18 в.). Решительно хотели покончить с мифологией. 20 в. – ремифологизация культуры: появление новых мифов, возрождение мифа. Этническая мифология: то что одна этническая группа обладает чем – то, чем не обладает другая этническая группа. телевизионные мифы. Мифология имеет исходный момент – время сновидений, но также существует и время реальное. Время сновидений это то что отличается от реальности. Время сновидений является наиболее важным, т.к. то, что есть сейчас появилось во время сновидений. Сновидение содержит реальное и нереальное. Во время сна душа человека покидает тело и уйти в другой мир. Среди индейских племен нужно было рассказать о своих снах. Время сновидений – это время предков. Реальное время – это время потомков. Предок является наиболее важен и значим. Все что связано с мифологией, связано с сокральностью. Ось мира, в мифах приветствуется почитание горных вершин, т.к. гора уходит в небо, а это будет связанно с другим миром. Во многих мифах фигурируют деревья (идея перехода из одного мира в другой по дереву). Гора или дерево – это может быть точка, место где был совершен акт творения мира. В момент своего творения этот мир был наиболее идеальным, но затем произошли изменения, нарушения гармонии мира, - появление хаоса. Также мифы говорят о возникновении человека, происхождении кровно – родственных отношений.
Мифологическое мышление нередко называют первобытным и связывают его с ранними этапами человеческой цивилизации. Поэтому может показаться, что его изучение в нынешних условиях затруднительно и неактуально. Система образов, мифов, верований и традиционных легенд существует и у современных цивилизованных народов и в немалой степени определяет их жизнь, хотя, конечно, их роль и место в жизни общества изменились. Исходя из традиционной характеристики мифологического мышления, в сферу его действия мы можем отнести веру, суеверия, национальные песни, паремии и сказки, моральные ценности и нормы данного народа, то есть так или иначе существующие и оформленные представления народа о самом себе, своем происхождении, организации, своей судьбе. Во многом это определяет специфику самосознания, менталитета народа. В то же время сегодня в сферу действия мифологического мышления мы можем отнести и новые явления — из сферы пропаганды, рекламы, из политической психологии, когда мышление опирается не на реальные факты, а на создаваемые и распространяемые мифы о тех или иных товарах или политических деятелях.
Мифологическое мышление, изучаемое в социологии или политологии, в социальной психологии совершенно ушло из поля внимания общей психологии, психологии мышления. Остаются неисследованными этапы развития мифологического мышления (начиная от эгоцентрического мышления детей). Не исследовалась процессуальная сторона мифологического мышления, его микродинамика, специфика адекватных ему «понятий».
Мифологическое мышление стоит особняком в современной психологии мышления. Сама логика выделения видов мышления как бы не оставляет ему места, а теоретические положения психологии мышления обычно не переносят на мышление мифологическое. Между тем, мышление едино, а значит правомерно рассмотрение мифологического мышления как некоторого вида, описание и анализ его места среди других видов, а также проявления и специфики наиболее общих законов — в функционировании мышления мифологического.
Проблема пралогического, мифологического мышления тесно связана с понятием «коллективные представления», введенным Леви-Брюлем. Мы считаем целесообразным расширить и уточнить как понятие мифологического мышления, так и понятие коллективных представлений, то есть вести речь о «социальных представлениях» в понимании Московиси, то есть том опыте общества, который порождается и используется мифологическим мышлением.
Само явление «социальное представление» имеет место в любые времена и в любом обществе, так как всегда были и будут причины, его порождающие. Речь идет о неизвестном, непонятном, требующим какой-то реакции, ответного действия. В таких случаях, если индивидуальное мышление не может помочь, человек обращается к опыту общества, целиком доверяя ему, отбрасывая критические доводы. Его реакции эмоционально окрашены, он ощущает свою принадлежность соответствующей социальной общности, свою солидарность с ней. Социальные по своему происхождению эти представления складываются нередко в некоторую целостную картину. Их сила — в авторитете источника этих знаний — людей, старших по возрасту, более опытных, прошедших огни и воды, повидавших жизнь, да и просто в проверенном многократно жизнью опыте предшествующих поколений. Эмоциональная окраска, ритуальность ослабляют или снимают критичность к странностям, нелогичности этих представлений.
Таким образом, нельзя сказать, что для отдельного человека социальные представления совершенно фантастичны, оторваны от реальности. Это не так. Просто они представляют из себя знания, получаемые не самим субъектом в ходе его непосредственного взаимодействия с действительностью, а получаемые через других людей, через социум, а значит критерии их правильности и адекватности лежат вне его индивидуального опыта, эти знания получены и оценены кем-то другим, в другое время и в другом месте. Нужно просто поверить. В таких случаях ориентируется на соответствие результата своему образу окружающего мира и на положительные утверждения старших, более опытных. Именно так поступают ученики, решая свои школьные задачи. Их часто не смущают получающиеся в качестве результата «2,7 землекопа», в тех случаях, если они не сомневались в ходе своих рассуждений (соответствие их образу) или в ответе отказывалась та же цифра (мнение знающих, опытных).
Но и данные науки и техники, распространяемые среди населения, часто тоже выступают как социальные представления, они полностью соответствуют по своей природе этому явлению. Как в своих действиях, так и в объяснениях широкая публика просто верит указаниям, правилам, нормам, объяснениям тех, кто добывает соответствующие знания, верит, как правило, до конца их не понимая. Так большинство, пользуясь современной техникой, приборами, не понимает, почему и как возникают те или иные эффекты (при управлении автомобилем, телевизором, стиральной машиной и т. п.). А имеющиеся у них объяснения весьма далеки от подлинной картины. По сути, все эти ручки и кнопки, а также действия с ними в какой-то степени выступают как магические. По-видимому, с дальнейшим прогрессом науки и техники, специализации и разделением функций в обществе эта тенденция должна усиливаться.
Можно поставить вопрос несколько иначе. Для человека как социального существа наряду с индивидуальным, самостоятельным способом добывания знаний характерен и другой путь — использование знаний, добытых другими, когда человек просто усваивает и использует некоторые представления общества, в котором он живет. В основе этого несамостоятельного пути неизбежно лежит апелляция к чужому опыту, обобщениям, представлениям, а значит — снижение критичности к ним. Эти знания и представления, пригодные для использования большинством в обществе, должны быть обобщенны, пригодны для объяснений и употребления. Их источник может быть различным — от национальных традиций и морали, религиозных постулатов и норм — до научных теорий. Однако их природа при этом одинакова.
Итак, социальное происхождение предполагает мифологичность социальных представлений и некритическое отношение к ним. Однако непонятным остается другое: как осуществляется индивидуальное познание? Как в этом познании могут возникнуть фантастические решения? Наконец, играют ли социальные представления какую-то роль в этом познании?
«Люди познают мир природный и мир социальный посредством сенсорного восприятия информации, рассмотренной и объясненной затем в адекватных понятиях», — пишет Московиси [4]. С этим нельзя не согласиться. Индивидуальное познание осуществляется мышлением, преодолевающим ошибки восприятия. «В восприятии, — отмечает С. Л. Рубинштейн, — собственные, внутренние, существенные свойства вещей выступают лишь в специальных условиях и с некоторым приближением; обычно же в восприятии они маскируются, видоизменяются, перекрываются множеством привходящих обстоятельств и перекрещивающихся воздействий... Мышление как нацеленное на познание собственных свойств вещей и явлений по необходимости переходит от ощущений и восприятий к абстрактным понятиям» [7, с. 108 ]. Именно индивидуальное мышление человека открывает новое, создает научные теории, а также строит представления о мире, которые затем возможно становятся социальными.
Почему же картина мира, как мы полагаем, правильно отражена в научных теориях, но то же мышление создает для общества такие верования и идеи, которые могут и не быть верными? По-видимому, объяснение этого обстоятельства не сводится к какой-то одной причине. Остановимся на некоторых из таких причин, связанных с особенностями самого мыслительного процесса.
Мыслительный процесс начинается с проблемной ситуации, с непонимания, с препятствия. При этом мышление должно постигнуть новое, неизвестное, которое лишь частично задано условиями, природой конфликтности проблемной ситуации. Гипотеза, которая затем выдвигается и на основе которой делается попытка решения, — это всегда шаг в неизвестное, это в какой-то степени преодоление уже сложившихся знаний и представлений. Гипотеза, конечно же, может быть и не адекватной, не соответствующей реальности. Но установить определенно ее истинность, ее адекватность познаваемой действительности можно только путем непосредственной проверки, которая бывает не всегда возможна, не всегда дает однозначный ответ. Успешность, плодотворность мышления, таким образом, зависит от удачного сочетания фантазии, сочиняющей новые знания, конструкции, осуществляющей отлет от традиции и нормы; критичности, «рацио», по словам Рибо, которая сверяет проект с реальностью, принимает или отвергает его, вносит поправки, не разрушая. Познание таким образом не просто отражение, но строительство, созидание картины мира, теории, описывающей реальную действительность.
Сравним в качестве примера мышление теоретическое и мышление практическое — два вида мышления, которые, по С. Л. Рубинштейну, различаются характером отношения к практике. Если теоретическое мышление связано с практикой опосредованно, то практическое — непосредственно и направлено на решение практических задач. Практическое мышление — это познание реальности, обеспечивающее возможность преобразовывать эту реальность, вносить в предметы и явления изменения, переводить тот или иной объект из одного состояния в другое. В силу этой направленности практическое мышление не абстрагируется от условий или средств действия, а поэтому его обобщения, имеющие ситуативную природу, адекватны любой новой подобной ситуации и позволяют в ней успешно действовать. Но по той же причине эти знания не пригодны для объяснения явлений, они плохо поддаются вербализации. И самое главное: добытое знание быстро, сразу, непосредственно проверяется в действии, в ходе преобразования вещей и явлений. Неадекватности нового знания реальной действительности, актуальные для действия, быстро обнаруживаются.
Теоретическое мышление характеризуется опосредованностью связи с практикой, адекватность его результатов лишь косвенно и отсроченно проверяется практикой. Это значит, что критическая оценка нового теоретического знания усложнена и опосредована. Теоретическое мышление направлено не на преобразование действительности, а прежде всего на ее понимание, описание. Таковы и его обобщения, абстрагировавшиеся от условий и средств ситуации получения знаний, действования.
Таким образом, гипотезы, фантазии практического мышления оцениваются критически на соответствие действительности прежде всего со стороны действования; теоретическое мышление в силу опосредованности связи с практикой может достаточно долго не выявлять неадекватностей в своих построениях, ориентируясь лишь на соответствие общей картине мира и логичности, непротиворечивости своих суждений. Однако именно теоретическое мышление и его обобщения адекватны пониманию, объяснению, передаче добытого знания, поэтому именно они выступают в качестве основы для социальных представлений, при объяснении различных явлений действительности.
Итак, в самой природе появления нового знания заложены возможности неадекватности, фантастичности некоторых представлений о действительности. И только критичность нашего ума, опирающаяся на практическое взаимодействие с миром, а также проверка знаний на логичность, непротиворечивость позволяют человеку получать правильные знания о мире. Критичность может осуществляться в мышлении более или менее успешно в зависимости от характера его отношения к практике, а поэтому построения мышления могут не всегда достаточно хорошо соответствовать той реальности, которую мышление познает. Но ведь существуют формы мышления, для которых характерно как раз ослабление критичности или ее недостижимость. В таком случае познание как правильное отражение действительности перестает быть главной его функцией.
Примером может служить сновидческое мышление, когда, по В. С. Ротенбергу, рефлексия, второй и третий планы в сознании вовсе отключаются. У субъекта нет осознания себя спящим: нет осознания, что образы сновидений галлюцинаторны, нет дискриминации между сновидениями и реальностью. Человек не сознает себя видящим сновидение, он не критичен к содержанию сновидений. Но выделение себя как субъекта — личности сохранено, сохранен образ «Я». Благодаря этому все происходящее в сновидении имеет глубокий личностный смысл. Сновидческое мышление направлено не на отражение реальности, не на открытие нового или поиск разрешения реальных задач. Задача сновидений заключается в преодолении отказа от поиска, в восстановлении поисковой активности. А для этого не нужно, чтобы поиск во время сновидения оценивался критически.
Разнообразие феноменологии мышления чрезвычайно затрудняет задачу его определения. Среди видов мышления, например, как бы в стороне стоит мифологическое мышление, чуть ли не выпадающее из системы общепринятых классификаций. Это связано и с тем, что этот вид мышления при его более детальном рассмотрении лишь с некоторыми натяжками соответствует определению мышления. Обсуждая эту проблему, В. В. Петухов замечает, что для анализа конкретных психологических фактов следует соотносить такие фундаментальные понятия как мышление, познание, сознание [5, с. 6]. С одной стороны, мышление есть высший познавательный процесс, любые виды которого можно рассматривать как поиск новых знаний, способ действия, законов объективной реальности. С другой стороны, условия осуществления этого процесса не ограничены собственно познавательными задачами, но связаны с определенным сознательным представлением общественной и индивидуальной практики людей. В широкий круг явлений, называемых в психологии видами мышления, входят как высшие познавательные процессы, так и их основа — сознательные представления бытия. Эти представления определяются единством интеллектуальных, аффективных и поведенческих компонентов.
Важно подчеркнуть, что и мифологическое мышление скорее всего не может быть охарактеризовано каким-то одним признаком, оно имеет различные конкретные представления, его качественное своеобразие представляет из себя сложную картину. Описывая различные формы мифологического мышления, обычно указывают на его мистичность, нечувствительность к логике, к противоречию, непроницаемость для опыта. «Оно совершенно иначе ориентировано, — подчеркивает Л. Леви-Брюль. —... первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум» [3, с. 8].
Таким образом, можно предположить, что специфику мифологического мышления определяют его особая направленность, нечувствительность к противоречиям и мистичность.
По направленности мифологическое мышление не совпадает с практическим, т.к. в основном оно не имеет целью преобразование окружающей действительности. По Леви-Брюлю, первобытное мышление неоднородно и включает в себя, с одной стороны, мышление в ходе действования, которое отличается реалистичностью и обеспечивает великолепную адаптированность его носителям. «Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства...» [3, с.8]. Этот компонент — практическое мышление. С другой стороны, оно включает в себя мифологический компонент — мышление, направленное на объяснение действительности. Кажущаяся нам фантастичность, мистичность этих объяснений никак не означает направленности на аффективное удовлетворение, связанное с уходом от реальности, как это имеет место в аутистическом мышлении.
Сложность проблемы заключается в том, что мифологическое мышление тем не менее предполагает некоторые действия (ритуальные действия, заклинания и т.п.) и нечувствительность к критике. Однако нам кажется, что известные действия не имеют целью преобразовать действительность. Они, по-видимому, вытекают из природы построенной этим объясняющим мышлением образа, картины действительности, они означают всего лишь правильное, с их точки зрения, функционирование людей в системе мира, а вовсе не внесение изменений в этот мир.
С чем же связана нечувствительность мифологического мышления к противоречиям? Известно, что в аутистическом, в сновидческом мышлении функция разумности, критичности, сличения результатов мысли с реальностью и критической оценки итогов сравнения — ослабевает или выключается вовсе. В аутистическом мышлении это связано с преобладанием внутренней жизни, сопровождающейся активным уходом из внешнего мира [1, с.113]. В сновидческом мышлении это проистекает из задачи получить (в воображении) как можно больше удач, побед и тем восстановить свою поисковую активность, способность выносить удары реальной жизни.
Нам кажется, что нечувствительность к противоречиям мифологического мышления более всего напоминает мышление детское с его эгоцентризмом, невероятно малым опытом, недостатком знаний, которые добываются лишь усилиями многих поколений и затем просто передаются в ходе обучения. Мифологическое мышление — не есть детское мышление. Ребенок живет в культурной среде и усваивает эту культуру; носитель мифологического мышления сам пытается строить объяснительную картину мира. Однако по своей природе мифологическое мышление как ранняя форма современного мышления подобно мышлению ребенка: и то, и другое функционируют в условиях дефицита знаний. Испытуемый Ж. Пиаже не видит противоречий в своих рассуждениях, хотя они столь «очевидны» взрослому. Например, ребенок считает, что видит ту же самую улитку, которая попадалась ему некоторое время назад в другом месте. Но так и носитель мифологического мышления у Леви-Брюля «допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах» [3].
Еще Т. Рибо отмечал две противоположные тенденции в функционировании детского воображения: способность к фантазированию и критическая их оценка, сравнение с уже известным. Эти идеи приводит Л. С. Выготский в своей работе о развитии воображения и творчества в детском возрасте [2]. Он отмечает неприхотливость, нетребовательность детской фантазии: дети могут из всего сделать все. Развитие воображения и развитие рассудка очень расходятся в детском возрасте, детское воображение отличает относительная самостоятельность, независимость от деятельности рассудка. Но когда человек взрослеет, то критика рассудка начинает все более сдерживать порывы фантазии. «Обе эти интеллектуальные формы стоят теперь друг перед другом как соперничающие силы,» — говорил Рибо. У взрослого человека они вступают во взаимодействие, образуя единую, трудно расчленимую функцию. Воображение начинает «работать» на рассудок, подчиняется ему, контролируется им.
Однако мифологическое мышление у взрослого человека, по-видимому, не может быть неприхотливым, нетребовательным. Оно уже располагает переданными от старших построениями, с их точки зрения, правильно изображающими и объясняющими реальный мир. Фаза соперничества разума и фантазии осталась в детском возрасте, уже образовалась «единая, трудно расчленимая функция». Но многочисленные неизвестности, неясности, выражающиеся в противоречиях, не замечаются. С одной стороны, у наблюдаемых фактов нет противоречия с мистической картиной мира. С другой стороны, в сфере реального практического взаимодействия с миром не выявляется фактов, противоречащих этой общей картине мира. Для выявления этих фактов было бы необходимо как-то расширить, изменить формы и способы этого практического взаимодействия, а также стремиться распространить мифологию, призванную объяснить мировоззренческие проблемы, на сферу простых практических действий.
По всей видимости мифологического мышления и его продукт — коллективные представления — не исчезли при наступлении цивилизации и научного мышления. Наука основывается на верованиях, говорил Аристотель. И это справедливо: значительную часть (а не только аксиомы) современных научных знаний мы принимаем на веру и никогда не испытываем желания и не имеем возможности усомниться, проверить, обнаружить противоречивость в них. Только школьники, студенты иногда обнаруживают такие противоречия. Но чаще всего это противоречия разных теорий: житейских представлений и научного взгляда.
Обнаруживая в мифологическом мышлении, житейских представлениях, в картинах мира «здравого смысла» (и т.п.), антропоморфизм, эгоцентризм, противоречия, мы забываем, что и признаваемая ныне наука в своей истории тоже обнаруживает эти грехи, а наши потомки вероятно увидят то же самое в нынешних самых передовых теориях. Ведь до сих пор остается огромное море фактов, областей знаний, явлений действительности, не имеющих научного объяснения. Их вроде бы шутливое описание тоже отличается логической противоречивостью. Вспомним хотя бы эффект Гизхолма. Его первый закон гласит: все, что может испортиться, портится. А первое следствие «логично» добавляет: все, что не может испортиться, портится тоже [8]
Нам представляется, что прав был С. Л. Рубинштейн, настаивая на тезисе о единстве мышления. И мифологическое мышление — это один из видов мышления, отличающийся направленностью на объяснение явлений мира, но функционирующее в сферах дефицита знаний, почти полной невозможности проверить его построения. Мифологическое мышление переносит на свои построения то, что доступно наблюдению: в этом его антропоморфность, уподобленность (часто неадекватная) предметному миру (или миру растений, людей, животных — наблюдаемому и познанному) с мистической окраской. Мифологическое мышление является ранней зачаточной формой теоретического мышления.
49.Основные проблемы религиозной антропологии.
АНТРОПОЛОГИЯ РЕЛИГИОЗНАЯ — представления о человеке в его отношении к Богу, божественному и священному в религии, а также соответствующий раздел теологии и религиозной философии, который рассматривает человека в соотнесенности со сверхъестественным (божественным) началом; учение о сущности, происхождении и назначении человека, основанное на священных текстах и вероучительной традиции.
В период архаики главным способом осознания человеком своего предназначения и выражением его отношения к миру была мифология. Мифы повествовали о происхождении людей и богов, духов и животных. В первобытном мифологическом сознании еще нет места собственно для человека, что было связано с первоначальным синкретизмом сознания.
В религиозных текстах более позднего времени отражены представления о сущности человека и смысле его существования, месте в мире, о соотношении сущего и должного, духовного и телесного.
В буддизме, с его отношением к миру как к иллюзорной видимости и страданию, АНТРОПОЛОГИЯ РЕЛИГИОЗНАЯ фиксируется на обретении полного покоя через растворение в уничтожающей все определения нирване, которое достигается посредством раскрытия в себе Будды.
В иудаизме Бог — это абсолютная трансцендентность, вызывающая у человека чувство «страха и трепета» и одновременно благодарности за дарованный Им Закон, который почитается как твердое и неизменное основание человеческой жизни.
В исламе Бог предстает как абсолютный правитель, обладающий всей полнотой власти, а человек мыслится как беспрекословно подчиненный этой власти (или ее земному представителю).
Экзистенциальная противоречивость человека осознается в религиях как его существование на грани естественного и сверхъестественного, мирского и сакрального.
Религиозные представления о происхождении и назначении человека весьма многообразны. Подобное многообразие соответствует многосторонности способа человеческого существования.
Для христианства характерны определения человека как разумного существа, сотворенного по образу Создателя; творения, получившего повеление «обожиться» (Василий Великий, Григорий Богослов); животного разумного, смертного; плоти, одушевленной разумной душой (Иоанн Дамаскин).
Новый интерес теологов к АНТРОПОЛОГИИ РЕЛИГИОЗНОЙ и дискуссия о ее соотношении с философской антропологией относятся к концу 20-х гг. XX в.
Сегодня в некоторых странах к сфере науки относится не «АНТРОПОЛОГИЯ РЕЛИГИОЗНАЯ» (понимаемая как часть теологии), а «Антропология религии» (Anthropology of religion) — одна из трех базовых социальных наук, наряду с психологией и социологией религии.
1. 48. Основные проблемы юридической антропологии.
Антропология права (юридическая антропология) — научная и учебная дисциплина, которая путём анализа устных или письменных памятников права, практики общественной жизни исследует процессы юридизации человеческого бытия, свойственные каждому историческому типу цивилизации, и стремится выяснить закономерности, которые лежат в основе социального и правового быта человеческих общностей.
Предмет антропологии права
Антропология права изучает правовое бытие человечества (и составляющих его этнических групп, народов, наций) на всех стадиях развития этого бытия, от архаических до современных.
Предметом антропологии права являются правовые системы и в целом весь комплекс правовых явлений: правовые нормы, правоотношения, идеи и представления о праве, правовые институты, процедуры и способы регуляции поведения, защиты порядка, разрешения конфликтов, которые складываются в различных сообществах (первобытных, традиционных, современных), у разных этносов (народов, наций), в разные эпохи и в разных регионах мира[1].
Смежные наукиЮридическая антропология возникла на стыке юриспруденции с целым рядом других гуманитарных дисциплин и прежде всего — с социальной антропологией, этнологией, социологией, культурологией, историей, философией (особенно — философией истории). Из юридических дисциплин заметное влияние на юридическую антропологию оказывают история права и сравнительное правоведение.
Дата добавления: 2015-02-16; просмотров: 85 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |