Главная страница | Контакты | Случайная страница Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава 2

До столовой он добирался точно в страшном сне. Останавливался, спотыкался, его шатало, кидало из стороны в сторону, казалось, ему вовек не дойти. Но наконец он все-таки вступил в столовую, и его посадили подле Нее. Его испугала целая выставка ножей и вилок. Они ощетинились, предвещая неведомые опасности, и он завороженно уставился на них, пока на их слепящем фоне не двинулись чередой новые картины матросского кубрика, где он и его товарищи ели солонину, раздирая ее складными ножами и руками, или видавшими виды оловянными ложками черпали из жестяных мисок густой гороховый суп. В ноздри била вонь от тухлого мяса, в ушах отдавалось громкое чавканье едоков, и чавканью вторил треск обшивки и жалобный скрип переборок. Он смотрел, как едят матросы, и решил, что едят они, как свиньи. Да, здесь надо поосторожней. Чавкать он не будет. Надо быть начеку.

РћРЅ обвел глазами стол. Напротив сидели Артур СЃ братом Норманом. Ее братья, напомнил РѕРЅ себе, Рё РѕРЅРё сразу показались ему славными ребятами. Как любят РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР° РІ этой семье! Ему РІРЅРѕРІСЊ представилась встреча Руфи СЃ матерью – РІРѕС‚ РѕРЅРё поцеловались, РІРѕС‚ РёРґСѓС‚ Рє нему обнявшись. Р’ его РјРёСЂРµ таких нежностей между родителями Рё детьми РЅРµ увидишь. Ему открылось, каких жизненных высот достиг РјРёСЂ, стоящий выше того, РіРґРµ обретается РѕРЅ. Это – самое прекрасное РёР· того немногого, что уловил здесь его беглый взгляд. РћРЅ был глубоко тронут, Рё нежность, рожденная пониманием, смягчила сердце. Р’СЃСЋ СЃРІРѕСЋ жизнь РѕРЅ жаждал любви. Любви требовало РІСЃРµ его существо. Так СѓР¶ РѕРЅ был устроен. И однако жил без любви Рё мало-помалу ожесточался. И даже РЅРµ знал, что нуждается РІ ней. РќРµ знал Рё теперь. Лишь увидел ее воочию, Рё откликнулся РЅР° нее, Рё подумал, как это прекрасно, возвышенно, замечательно.

РћРЅ радовался, что здесь нет мистера РњРѕСЂР·Р°. Ему Рё так нелегко знакомиться СЃ этим семейством – СЃ ней, СЃ ее матерью, СЃ братом Норманом. Артура РѕРЅ уже РєРѕРµ-как знал. Рђ знакомиться еще СЃ отцом – это СѓР¶ было Р±С‹ слишком. Казалось, РЅРёРєРѕРіРґР° еще РѕРЅ так тяжко РЅРµ работал. РСЏРґРѕРј СЃ этим самый каторжный труд – просто детская РёРіСЂР°. РќР° лбу проступила испарина, рубашка взмокла РѕС‚ пота – таких усилий требовал весь этот незнакомый РѕР±РёС…РѕРґ. Приходилось делать РІСЃРµ сразу: есть непривычным манером, управляться СЃ какими-то хитроумными предметами, поглядывать исподтишка РїРѕ сторонам, чтобы узнать, как СЃ чем обращаться, впитывать РІСЃРµ новые Рё новые впечатления, мысленно оценивать РёС… Рё сортировать, Рё притом РѕРЅ ощущал властную тягу Рє этой девушке, тяга становилась неясным, мучительным беспокойством. Жгло желание стать вровень СЃ нею РІ обществе, Рё опять Рё опять сверлила мысль, каким Р±С‹ СЃРїРѕСЃРѕР±РѕРј ее завоевать, Рё возникали РІ сознании смутные планы. Рђ еще, РєРѕРіРґР° РѕРЅ украдкой взглядывал РЅР° сидящего напротив Нормана или РЅР° РєРѕРіРѕ-РЅРёР±СѓРґСЊ РґСЂСѓРіРѕРіРѕ, проверяя, каким ножом или вилкой надо сейчас орудовать, черты каждого запечатлевались РІ РјРѕР·РіСѓ, Рё невольно РѕРЅ старался разобраться РІ РЅРёС…, угадать, – что РѕРЅРё для нее. Да еще надо было что-то говорить, слушать, что РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ ему Рё Рѕ чем перебрасываются словами остальные, Рё, РєРѕРіРґР° требовалось, отвечать, РґР° следить, как Р±С‹ СЃ языка РїРѕ привычке РЅРµ слетело что-РЅРёР±СѓРґСЊ неприличное. РћРЅ Рё так Рё замешательстве, Р° тут РІ придачу еще лакей, непрестанная СѓРіСЂРѕР·Р°, зловещим сфинксом бесшумно вырастает Р·Р° СЃРїРёРЅРѕР№, то Рё дело загадывает загадки Рё головоломки Рё требует немедленного ответа. РЎ самого начала трапезы Мартина угнетала мысль Рѕ чашах для ополаскивания пальцев. РќРё СЃ того РЅРё СЃ сего РѕРЅ поминутно спохватывался, РєРѕРіРґР° же РёС… подадут Рё как РёС… признать. РћРЅ слыхал РїСЂРѕ такой обычай Рё теперь, оказавшись Р·Р° столом РІ этом благородном обществе, РіРґРµ Р·Р° едой ополаскивают пальцы, РѕРЅ СѓР¶ беспременно, РІРѕС‚-РІРѕС‚, рано или РїРѕР·РґРЅРѕ СѓРІРёРґРёС‚ эти самые чаши, Рё ему тоже надо будет ополоснуть пальцы. РќРѕ всего важнее было решить, как вести себя здесь, мысль эта глубоко засела РІ РјРѕР·РіСѓ Рё, однако, РІСЃРµ время всплывала РЅР° поверхность. Как держаться? Непрестанно, мучительно бился РѕРЅ над этой задачей. Трусливая мыслишка подсказывала притвориться, РєРѕРіРѕ РЅРё то РёР· себя разыграть, другая, еще трусливей, остерегала – РЅРµ РїРѕ плечу ему притворяться, РЅРµ РЅР° тот лад РѕРЅ скроен Рё только выставит себя дураком.

РћРЅ маялся этими сомнениями РІСЃСЋ первую половину обеда, Рё оттого был тише РІРѕРґС‹, ниже травы. И РЅРµ подозревал, что своей молчаливостью опровергает слова Артура, – тот накануне РѕР±СЉСЏРІРёР», что приведет Рє обеду дикаря, РЅРѕ РёРј бояться нечего – дикарь презанятный. Р’ тот час Мартин Иден нипочем Р±С‹ РЅРµ поверил, что брат Руфи способен РЅР° такое предательство, РґР° еще после того, как РѕРЅ этого брата вызволил РёР· довольно скверной заварушки. И РѕРЅ сидел Р·Р° столом РІ смятении, что РѕРЅ тут РЅРµ Рє месту, Рё притом зачарованный всем, что происходило РІРѕРєСЂСѓРі. Впервые РІ жизни РѕРЅ убедился, что можно есть РЅРµ только лишь Р±С‹ насытиться. РћРЅ понятия РЅРµ имел, что Р·Р° блюда ему подавали. Пища как пища. Р—Р° этим столом РѕРЅ насыщал СЃРІРѕСЋ любовь Рє красоте, еда здесь оказалась неким эстетическим действом. И интеллектуальным тоже. РЈРј его был взбудоражен. Здесь РѕРЅ слышал слова, значения которых РЅРµ понимал, Рё РґСЂСѓРіРёРµ, которые встречал только РІ книгах,

– никто из его окружения, ни один мужчина, ни одна женщина, даже произнести бы их не сумели. Он слушал, как слова эти слетают с языка у любого в этой удивительной семье – ее семье, – и его пробирала дрожь восторга. Вот оно необыкновенное, прекрасное, полное благородной силы, про что он читал в книгах. Он был в том редком, счастливом состоянии, когда видишь, как твои мечты гордо выступают из потаенных уголков фантазии и становятся явью.

Никогда еще жить не возносила его так высоко, и он старался оставаться в тени, слушал, наблюдал, радовался и сдержанно, односложно отвечал: «Да, мисс» и «Нет, мисс» – ей и «Да, мэм» и «Нет, мэм» – ее матери. Отвечая ее братьям, он обуздывал себя, – по моряцкой привычке с языка готово было слететь «Да, сэр», «Нет, сэр». Так не годится, это все равно что признать, будто ты их ниже, а если хочешь ее завоевать, это нипочем нельзя. Да и гордость в нем заговорила. "Право слово,

– в какую-то минуту сказал он себе, – ничуть я не хуже ихнего, ну, знают они всего видимо-невидимо, подумаешь, мог бы и я их кой-чему поучить". Но стоило ей или ее матери обратиться к нему «мистер Иден», и, позабыв свою воинственную гордость, он сиял и таял от восторга. Он культурный человек, вот так-то, он обедает за одним столом с людьми, о каких прежде только читал в книжках. Он и сам будто герой книжки, разгуливает по печатным страницам одетых в переплеты томов.

Но пока он сидел там – вовсе не дикарь, каким описал его Артур, а кроткая овечка, – он упрямо думал да гадал, как же себя повести. Был он отнюдь не кроткая, овечка, и роль второй скрипки, никогда не подошла бы этой благородной, сильной натуре. Говорил он, лишь когда от него этого ждали, и говорил примерно так, как шел в столовую: спотыкался, останавливался, подыскивая в своем многоязычном словаре нужные слова, взвешивая те, что явно годятся, но боязно – вдруг неправильно их произнесешь, – отвергая другие, которых здесь не поймут, или они прозвучат уж очень грубо и резко. И непрестанно угнетало сознание, что из-за этой осмотрительности, мешающей оставаться самим собой, он выглядит олухом. Да еще вольнолюбивый нрав теснили эти жесткие рамки, как теснили шею крахмальные оковы воротничка. Притом он был уверен, что все равно сорвется. Природа одарила его могучим умом, остротою чувств, и неугомонный дух его не знал покоя. Внезапно им овладевал какой-либо замысел или настроение и в муках стремились выразиться и обрести форму, и, поглощенный ими, он забывал, где он, и с языка слетали привычные слова, те самые, из которых всегда состояла его речь.

И когда за плечом у него опять возник докучливый слуга и, прервав его раздумья, настойчиво что-то предложил, Мартин сказал коротко, резко:

– Пау.

За столом все тотчас выжидательно насторожились, чопорный лакей злорадствовал, а Мартин едва не сгорел от стыда. Но тут же нашелся. И объяснил:

– Это по-канакски «хватит», само сорвалось. Пишется: «П-а-у».

РћРЅ уловил любопытство РІ задумчивом взгляде Руфи, устремленном РЅР° его СЂСѓРєРё, Рё, РІРѕР№РґСЏ РІРѕ РІРєСѓСЃ объяснений, сказал:

– Я только-только сошел на бepeг с одного тихоокеанского почтового. Он опаздывал, и в портах залива Пюджет мы работали, грузили как проклятые смешанный фрахт – вы, верно, не знаете, каково это. Оттого и шкура содрана.

– Да нет, СЏ РЅРµ РѕР± этом думала, – РІ СЃРІРѕСЋ очередь поспешила объяснить Руфь. – РЈ вас кисти кажутся РЅРµ РїРѕ росту маленькими.

Щеки его вспыхнули. Он решил, она обличила еще один его изъян.

– Да, – СЃ досадой согласился РѕРЅ. – Слабоваты РѕРЅРё Сѓ меня. РСѓРєРё, плечи – ничего, как РІРёРґРЅРѕ, силища бычья. Рђ дам РєРѕРјСѓ РІ Р·СѓР±С‹, гладишь, Рё себе кулак разобью.

И сразу пожалел Рѕ сказанном. Стал сам себе противен. Распустил язык. РќРµ Рє месту это, здесь так нельзя.

– Какой вы молодец, что пришли на помощь Артуру, заступились за незнакомого человека, – тактично перевела она разговор – она заметила, что он расстроен, хотя и не поняла почему. А он понял, что она сказала это по доброте, горячая. волна благодарности поднялась в нем, и опять он забыл, что надо выбирать слова.

– Чепуxa! – сказал он. – Тут бы всякий за парня вступился. Эти бандюги перли на рожон, Артур-то к ним не лез. Они на него накинулись, а уж я – на них, накостылял будь здоров. Тогда и шкуру на руках ободрал, зато зубы кой-кому повышибал. Нипочем не прошел бы мимо. Я как увижу….

Он замолк с открытым ртом, едва не выдав, какая же он мерзкая тварь, едва не показав, что попросту недостоин дышать с ней одним воздухом. И пока Артур, подхватив рассказ, в двадцатый раз расписывал свою встречу с пьяными хулиганами на пароме и как Мартин Иден кинулся в драку и спас его, сам спаситель, нахмурив брови, размышлял о том, какого сейчас свалял дурака, и отчаянней прежнего бился над задачей, как же себя вести среди этих людей. Нет, у него явно ничего не получается. Он не их племени и языка их не знает, так определил он для себя. Подделываться под них он не сумеет. Маскарад не удастся, да и не но нем это – рядиться в чужие одежды. Притворство и хитрости не в его натуре. Будь что будет, а надо оставаться самим собой. Говорить на их языке он еще не умеет, но ничего, научится. Это он решил твердо. А пока, чем играть в молчанку, станет разговаривать как умеет, только малость поприличней, чтоб понимали и не больно возмущались. А еще не станет он, хотя и молча, делать вид, будто в чем смыслит, если на самом деле не смыслит. Так он порешил, и, когда братья, заговорив про университетские занятия, несколько раз произнесли слово «триг», Мартин спросил:

– А это чего такое «триг»?

– Тригонометрия, – сказал, Норман. – Высший раздел матики.

– А матика это чего? – последовал новый вопрос, и все засмеялись – на этот раз виной тому был Норман.

– Математика… арифметика, – последовал ответ.

Мартин кивнул. Ему приоткрылись беспредельные горизонты познания. Все, что он видел, становилось для него осязаемым. При редкостной силе его воображения даже отвлеченное обретало ощутимые формы. В мозгу совершалась некая алхимия, и тригонометрия, математика, сама область знаний, которую они обозначали, обратилась в красочную картину. Мартин увидел зелень листвы и прогалины в лесу – то в мягком полумраке, то искрящиеся на солнце. Издалека очертания были смутны, затуманены сиреневой дымкой, но за сиреневой этой дымкой ждало очарование неведомого, прелесть тайного. Он словно хлебнул вина. Впереди – приключения, дело и для ума и для рук, мир, который надо покорить, и вмиг из глубин сознания вырвалась мысль: покорить, завоевать для нее, этой воздушной, бледной, точно лилия, девушки, что сидит рядом.

Мерцающее видение было разъято на части, рассеяно Артуром, который весь вечер пытался заставить своего дикаря разговориться. Мартин Иден помнил о принятом решении. Он стал наконец самим собой, поначалу сознательно и расчетливо, но вскоре увлекся – и радостно творил, воссоздавал перед глазами слушателей ту жизнь, какую знал, какою жил сам. Вот он матрос на контрабандистской шхуне «Алкиона», перехваченной таможенным катером. Он смотрел тогда во все глаза и теперь может рассказать, что видел. И он, рисует перед слушателями беспокойное море, к суда, и моряков. Он передает им свою зоркость, и все, что видел он, они увидели наконец его глазами. Как истинный художник, отбирает он самое нужное из множества подробностей и набрасывает картины жизни, пламенеющие светом и яркими красками, и наполняет их движением, захватывая слушателей потоком буйного красноречия, вдохновения, силы. Минутами их отпугивала беспощадная обнаженность его рассказа, грубоватая речь, но жестокость тотчас сменялась красотой, а трагедия смягчалась юмором, и перед ними открывались прихотливые повороты и причуды моряцкой натуры.

РћРЅ рассказывал, Р° Руфь РЅРµ сводила СЃ него изумленных глаз. Его жар разогревал ее. Неужели РґРѕ СЃРёС… РїРѕСЂ РѕРЅР° всегда жила РІ холоде, думалось ей. Хотелось прислониться Рє этому горящему СЏСЂРєРёРј пламенем неистовому человеку, РІ РєРѕРј, точно РІ вулкане, бурлили силы, энергия, Р·РґРѕСЂРѕРІСЊРµ. Так тянуло прислониться Рє нему, что РѕРЅР° СЃ трудом подавила РІ себе это желание. РќРѕ было РІ ней Рё РґСЂСѓРіРѕРµ желание – отшатнуться. Внушали отвращение Рё эти исполосованные шрамами, потемневшие РѕС‚ тяжелой работы СЂСѓРєРё, будто РІ РЅРёС… въелась сама РіСЂСЏР·СЊ жизни, Рё красная полоса, натертая воротничком, Рё могучие бицепсы. Его грубость отпугивала. Каждое РіСЂСѓР±РѕРµ слово оскорбляло слух, Р° грубость его жизни оскорбляла душу. И РІСЃРµ равно опять Рё опять Рє нему тянуло, Рё наконец подумалось: наверно, есть РІ нем какая-то злая сила, иначе откуда Сѓ него эта власть над ней. Р’СЃРµ, РІРѕ что РѕРЅР° твердо верила, РІРґСЂСѓРі стало зыбким. Его необыкновенные приключения Рё постоянный СЂРёСЃРє сокрушали условности. РћРЅ так легко встречает опасности, так беззаботно смеется РІ лицо невзгодам, что кажется, жизнь РІРѕРІСЃРµ РЅРµ требует серьезных усилий Рё сдержанности, РѕРЅР° – игрушка, которой можно забавляться, вертеть РЅР° РІСЃРµ лады, беспечно порадоваться ей, Р° потом беспечно отбросить. «Так играй же! – кричало что-то РІ Руфи. – Прислонись Рє нему, раз хочется, обхвати обеими руками его шею!В» Возмутительная, безрассудная мысль, РЅРѕ напрасно Руфь напоминала себе, что сама РѕРЅР° воплощение чистоты Рё культуры Рё обладает всем, чего Сѓ него нет. РћРЅР° огляделась Рё увидела, что РІСЃРµ остальные смотрели РЅР° него точно зачарованные; Руфь пришла Р±С‹ РІ отчаяние, РЅРµ заметь РѕРЅР° РІ глазах матери ужаса, смешанного СЃ восхищением, РЅРѕ РІСЃРµ-таки ужаса. Этот человек явился РёР· тьмы Рё несет РІ себе зло. Мать понимает это, Рё значит, это правда. И РѕРЅР° доверится суждению матери, как доверялась всегда Рё РІРѕ всем. Его РѕРіРѕРЅСЊ уже РЅРµ грел, Рё страх перед РЅРёРј РЅРµ пронизывал душу.

Позднее, Р·Р° фортепьяно, РѕРЅР° играла для него, наперекор ему, играла СЃ вывозом, смутно желая подчеркнуть, как неодолима разделяющая РёС… пропасть. РћРЅР° обрушила РЅР° него музыку, словно беспощадные удары РґСѓР±РёРЅРѕР№ РїРѕ голове, Рё музыка ошеломила его, подавила, РЅРѕ Рё подхлестнула. РћРЅ смотрел РЅР° девушку СЃ благоговением. Как Рё РѕРЅР°, ощущал, что пропасть между РЅРёРјРё ширится, РЅРѕ еще того быстрее РІ нем росло стремление преодолеть эту пропасть. Однако слишком чуткий, слишком впечатлительный, РЅРµ РјРѕРі РѕРЅ просидеть весь вечер, уставившись РІ эту пропасть, РґР° еще РєРѕРіРґР° звучит музыка. РћРЅ был необычайно восприимчив Рє музыке. Словно алкоголь, РѕРЅР° воспламеняла его чувства, словно наркотик – подхлестывала воображение Рё возносила над облаками. РћРЅР° изгоняла низменную РїСЂРѕР·Сѓ жизни, затопляла душу красотой, возвышала, Сѓ него вырастали крылья. РўРѕР№ музыки, что играла Руфь, РѕРЅ РЅРµ понимал. Совсем РїРѕ-РґСЂСѓРіРѕРјСѓ барабанили РїРѕ клавишам РІ дансингах Рё ревела медь духовых оркестров, Р° ничего, РёРЅРѕРіРѕ РѕРЅ РЅРµ слыхал. РќРѕ РІ книгах что-то попадалось Рѕ такой РІРѕС‚ музыке, Рё РёРіСЂСѓ Руфи РѕРЅ принимал больше РЅР° веру, поначалу терпеливо ожидая певучей мелодии, СЏСЃРЅРѕРіРѕ, простого ритма, озадаченный тем, что ритмы, постоянно менялись. Р’РѕС‚ РѕРЅ как будто уловил мелодию, расправил крылья воображения, Р° РѕРЅР° тут же тонет РІ СЃСѓРјР±СѓСЂРµ враждующих Р·РІСѓРєРѕРІ, которые ничего ему РЅРµ РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ Рё возвращают РЅР° землю его утратившее легкость воображение.

В какую-то минуту ему подумалось, уж не хочет ли она оттолкнуть его этой музыкой. Он ощутил ее неприязнь и пытался разгадать, что же твердят ее пальцы, летая по клавишам. Потом отмахнулся от этой мысли, недостойной, невозможной, и уже свободней отдался музыке. В нем пробуждалась прежняя чудесная окрыленность. Тело стало невесомым, и весь он – дух, уже не прикованный к земле; и в нем и вокруг разливалось ослепительное сияние; а потом все окружающее исчезло, его подхватило и он, качаясь, взмыл над миром, над бесконечно дорогим ему миром. Перед глазами теснились несчетные яркие картины, в них смешалось знакомое и незнакомое. Он входил в неведомые гавани омытых солнцем земель, бродил по базарам меж дикарей, каких еще никто никогда не встречал. Он вдыхал ароматы пряных островов, как бывало теплыми безветренными ночами в море или длинными тропическими днями, он лавировал в полосе юго-восточных пассатов среди увенчанных пальмами коралловых островков, утопающих в бирюзовом море позади и всплывающих в бирюзовом море впереди. Картины эти возникали и исчезали, быстрые как мысль. Вот верхом на необузданном скакуне он летит по сказочно расцвеченным пустынным просторам Аризоны; а через миг уже глядит сквозь мерцающий жар вниз, в Долину Смерти, в гроб повапленный, или плывет на веслах по стынущему океану, где высятся и сверкают под солнцем громады ледяных островов. Он лежит на коралловом атолле, где кокосовые пальмы подступают вплотную к воркующему прибою. Голубоватым пламенем горят останки давным-давно потерпевшего крушение корабля, и в отсветах женщины танцуют хулу, и раздаются варварские любовные клики певцов, поющих под звон укулеле и грохот тамтамов. Чувственная тропическая ночь. Вдалеке, среди звезд темнеет кратер какого-то вулкана. Над головой плывет бледный лунный серп, и низко в небе горит Южный Крест. Мартин был точно арфа: все, что он в жизни узнал и что стало его сознанием, было струнами, а нахлынувшая на него музыка – ветром, бьющим в струны, и струны отзывались воспоминаниями и грезами. Он не просто чувствовал. Ощущения облекались в форму, цвет, сияние, а воображение, разыгрываясь, дерзко воплощало их в нечто возвышенное, волшебное. Прошлое, настоящее, будущее смешались; и Мартина несло, покачивая, по необъятному теплому миру через доблестные приключения и благородные дела, к Ней и с Ней, да, с Ней, и он завоевывал ее, и, обхватив одной рукой, влек в полет через королевство своей души.

И Руфь, глянув через плечо, увидела отблески этого РЅР° его лице. Лицо преобразилось, огромные глаза сияли РЅР° нем, Рё СЃРєРІРѕР·СЊ завесу Р·РІСѓРєРѕРІ созерцали трепетный пульс жизни, исполинские видения; созданные самим его РґСѓС…РѕРј. РћРЅР° поразилась. Грубый нескладный невежа исчез. Плохо сшитое платье, СЂСѓРєРё РІ ссадинах, обожженное солнцем лицо остались, РЅРѕ казались теперь тюремной решеткой, РёР·-Р·Р° которой глядит великая душа, безмолвная, бессловесная, оттого что РЅРµ умеет выразиться вслух. РўРѕ было мимолетное озарение, РІ следующий РјРёРі Руфь опять увидела перед СЃРѕР±РѕР№ неотесанного парня Рё посмеялась над прихотью своей фантазии. РќРѕ что-то РѕС‚ этого мимолетного впечатления осталось. И РєРѕРіРґР° Мартину пришла РїРѕСЂР° уходить Рё РѕРЅ стал неуклюже прощаться, РѕРЅР° дала ему почитать том Суинберна Рё еще Браунинга

– слушая курс английской литературы, она занималась Браунингом. Он благодарил, краснея и запинаясь, и таким казался мальчишкой, что волна жалости поднялась в ней, жалости неодолимой, поистине материнской. Она уже не помнила ни неотесанного парня, ни плененную душу, и мужчину, под чьим по-мужски жадным взглядом ей стало сладко и страшно. Сейчас перед ней был просто мальчишка. Шершавой, заскорузлой рукой он жал ей руку и говорил запинаясь:

– Самый замечательный день в жизни. Я… это… не привык я к такому…– Он беспомощно огляделся. – К таким вот людям, к домам… В новинку мне это… и нравится.

– Надеюсь, РІС‹ еще навестите нас, – говорила Руфь, РїРѕРєР° РѕРЅ прощался СЃ братьями.

Он нахлобучил кепку, смущенно, враскачку шагнул за дверь и исчез.

– Ну, что ты о нем скажешься – тотчас спросил Артур.

– Необыкновенно интересен… Будто свежим ветром подуло, – ответила она. – Сколько ему лет?

– Двадцать… почти двадцать один. Я его сегодня спрашивал. Мне-то казалось, он много старше.

«А я на три года старше», – думала она, целуя братьев и желая им спокойной ночи.