Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Лунин-старший

Андрей Матвеев

Смотритель маяка

Роман

Часть первая. Бухта Пушкина

Туман

 

В полнолуние у Лунина начинала болеть голова. Так и вчера, когда он поднялся по трапу старенького теплохода «Гаврила Державин», стоявшего у самого дальнего причала в хорошо продуваемой ветрами гавани Приморска, в которую никогда не заходили многопалубные океанские лайнеры, а была она заполнена лишь облупленными сейнерами да небольшими суденышками для каботажного плаванья, в висках сначала запульсировало, а потом вдруг в затылке сверкнула молния.

На «Державине» было всего двенадцать кают, четыре на верхней палубе и восемь на нижней. Все они были забиты возвращающимися на острова местными, только Лунин был пришлым, очередным залетным с Большой земли, которому никогда не понять, что это такое — жить там, где до Японии рукой подать, а до Москвы лететь и лететь, да и то, если будут деньги и билет на самолет.

Еще одна молния сверкнула в затылке. Лунин поморщился, таблетки лежали в сумке, в одном из кармашков, куда их заботливо упрятала Лиза, собирая Павла в дорогу. Сам он укладывал лишь аппаратуру в кофр, а все остальное доверял жене, вот только всегда забывал, что и куда она положила. Впрочем, все те почти уже десять лет, что они жили вместе, он больше забывал, чем помнил, это и помогло им не разбежаться, а ему не сойти с ума от Лизиных безумств. То она решала заняться бизнесом, то начинала ходить на курсы стилистов, хотя это было еще терпимо, а вот годовое увлечение психологией и трансерфингом реальности чуть не привело его к тому, что он решил съехать, оставив Лизу саму разбираться со своей душой и желаниями.

Но в тот раз все обошлось. Его отправили в командировку в Барселону, снимать парусную регату, а Лизе он купил десятидневный тур в Египет, из которого она вернулась мало что загорелой, как нубийская принцесса, так еще и загадочной, с томной поволокой в глазах и тем сытым и чуть виноватым выражением, которое бывает у женщин лишь в одном случае. Лунин предпочитал не думать о том, с кем она проводила там время, это мог быть и одинокий соотечественник, и местный, охочий до белых женщин арабский мачо, и какой-нибудь голландец или итальянец, да какая разница. Главное, что вернулась она шелковой, трансерфинг реальности оказался забыт, подобно тому, как наигравшийся ребенок забывает в углу комнаты или под кроватью уже ставшие ненужными игрушки, еще вчера составлявшие смысл всей его жизни.

Третья молния оказалась самой сильной, потом громыхнуло. Лунин бросил сумку с вещами и кофр с аппаратурой на койку и открыл иллюминатор, надеясь, что свежий воздух смирит, утянет, вылечит боль.

Каюта была одноместной, но малюсенькой, хорошо, что имелся клозет, но сгибаться в нем приходилось, как в норе. В коридоре раздавались голоса, которые внезапно перекрыл гудок к отплытию, Лунин открыл один карман сумки, таблеток в нем не было, как не было и в другом, раздался второй гудок, наложившийся на очередную вспышку молнии и новый удар грома. Скоро захочется биться головой о стенки или же придется взять полотенце, намочить и положить на голову.

Когда такое случалось с ним дома, то он порою будил Лизу, не в силах сам встать и дойти до кухни или ванной. А потом, когда боль немного утихала, прижимался к ней, теплой и сонной, да так и засыпал, чувствуя, как с приходом сна исчезает тяжесть в голове и лишь странные болезненные видения накрывают его. Будто он опять, как в давно уже минувшем детстве, весь забрался под одеяло, оставив лишь щелочку, через которую приходит воздух, как сейчас он врывается через распахнутый иллюминатор, наполняя каюту запахом соли и йода, чего Лунин обычно терпеть не мог.

Как терпеть не мог море. Речки, озера, пруды — еще куда ни шло, а вот море…

Не говоря уже об океане, один вид которого всегда вызывал у Лунина тоску. Слишком много воды, и очень много мыслей о бренности. По своей воле он никогда бы не выбирался дальше ближайшего к его городу водохранилища, где на пляже всегда замечательно пахло шашлыками, а до дома на машине было не больше часа еды.

Вот только на беду Лунина море никто лучше него не снимал, потому и посылали всегда, на зависть остальным, именно Павла: регаты, дельфины, дайверы или морские котики, как сейчас.

Еще один гудок, последний. Море под брюхом «Державина» зашевелилось. Было оно здесь серым, большие жирные чайки с жадностью ныряли в невысокую волну. С головой что-то надо делать, иначе она лопнет. Обычно боль проходит на второй день после полнолуния, но это будет лишь послезавтра. Сегодня, завтра, послезавтра. Куда Лиза засунула эти дурацкие таблетки, явно, что найдутся, но когда уже будут не нужны, остается одно: пойти и что-нибудь выпить, должны же здесь наливать, бар, буфет, кают-компания, хотя нет, последнее вряд ли, вот бар или буфет…

Пить Лунин не любил, да и алкоголь переносил плохо. Лизу это всегда удивляло. Ведь был он крепким, здоровым мужиком тридцати шести с небольшим лет, такие обычно если не ведро, то пару стаканчиков попускают совершенно спокойно и без последствий, а он сразу начинал болеть, да и с головой у него происходили странные вещи. Стоило выпить хотя бы сто граммов, как реальность смещалась, и он напрочь преставал понимать, что происходит в действительности.

Хотя если бы не это, то Лиза не жила бы с ним уже столько времени. Ей тогда только-только исполнилось двадцать, а вот где они встретились… Лунин не помнил, а сама она так ни разу и не сказала. Где-то в гостях, но у кого?

— Меня тебе Бог послал! — говорила она в тех случаях, когда Павел начинал в очередной раз восстанавливать картину их знакомства.

Больше из нее нельзя было выдавить ни слова. Лишь загадочный блеск в глазах, как и тогда, после ее возвращения из Египта.

Лунин шел по узкому коридору, пытаясь найти то ли бар, то ли буфет. Качки не было. Разве что в голове все продолжалась канонада да сверкали молнии. В такие минуты лучше не думать, вот только он опять зациклился, где же они познакомились, у кого?

Он помнит день и год, но не помнит самого главного. Провал в памяти, как всегда, когда он немного выпьет. Если он найдет на теплоходе распивочную, то потом надо выйти на палубу, выветрить все, лишь бы до этого унялась боль.

Почему она ему этого не говорит? За столько лет могла бы и обмолвиться хоть словечком. Он помнит лишь, как они танцевали, пусть танцор из него никудышный, но это и танцем нельзя было назвать, он сгреб ее, притянул к себе, и они начали топтаться, какие-то тени мелькали рядом, бестелесные, безымянные. Лишь Лизино лицо так близко, что чувствуется ее дыхание, а потом все окончательно гаснет, а когда он с трудом открывает глаза, то они у него в постели, больше она уже не уйдет.

Дверь с табличкой «Буфет» перед выходом на палубу. Лунин открыл ее и увидел, что все столики заняты, да и за стойкой сидят несколько человек из местных. Они его не замечают, но ему это все равно, два по пятьдесят коньяка — вот что ему нужно: расширить сосуды, убрать из головы молнии, стереть гром. Лишь бы не переборщить, а то потом боль вернется и будет еще ужасней.

Буфетчица лениво наливает Лунину первую рюмку и даже не смотрит на него. Разговаривает о чем-то с невысоким, коренастым мужчиной, по всей видимости, хорошо ей знакомым. Тот в свитере, джинсах и сапогах, буфетчица же в ярко-алой кофте и кокетливом кружевном белом передничке. Лунин ухватывается за слово «кокетливый», пытается посмотреть его на свет. Лампочки тусклые, за словом ничего не видно, лишь вульгарно накрашенный рот да сильно, как в дурном сне, подведенные глаза.

От вспышки очередной молнии ему кажется, что буфетчица сейчас похожа на вампиршу из дешевых фильмов категории «Б», в самом начале их с Лизой совместной жизни та западала на эту ерунду, ему даже пришлось купить домой видик — о dvd тогда никто и не слыхивал. Вторая половина девяностых, смешные времена, хотя порою его берет по ним ностальгия: то ли вольнее дышалось, то ли были надежды, что лучшее еще впереди. Да и с Лизой все складывалось как-то нежно и удачно — они любили друг друга, пусть он так и не знает до сих пор, с кем она пришла на ту вечеринку, после которой оказалась в его постели.

Лунин вдохнул коньячный запах, а потом выпил. Молния попыталась было сверкнуть снова, но кто-то накрыл ее гигантским сачком. Бог с ним, с теплом, что сразу разлилось по телу, сачок намного важнее, а если сразу же повторить, то молнии исчезнут, та же рука, что держит сачок, возьмет да сотрет их, как ластиком стирают с бумаги, или как он подправляет ненужные детали на снимках в Фотошопе: были и нет. Еще бы так же стереть с лица буфетчицы этот идиотский макияж, а то после следующих пятидесяти граммов ему точно привидится, как у нее из уголков рта выступают клыки, которые так приятно вонзить в любую шею, в наружную яремную вену, почему бы и не в его?

Когда в магазинах только начали продавать всякие забавности и приколы, Лиза однажды купила себе вставные вампирские челюсти и ночью, когда он, разомлевший от влажности ее рта и нежности языка, уже собрался отплатить ей тем же, вдруг вывернулась, а когда вновь прильнула к нему, то вначале он испугался. В лучах фонаря, пробивающегося в комнату сквозь шторы, Лунин видел лишь два больших белых клыка, готовых вонзиться в его шею. Смешно ему не было, да и страшно тоже. Но что-то он испытал: мурашки пробежали по телу, бросило в холодную испарину, мгновенный испуг, который сменился яростью и желанием сделать Лизе больно. Она, будто прочитав его мысли, убрала вампирские клыки и больше никогда не надевала, хотя он подозревал, что порою ей этого очень хотелось.

Вторые пятьдесят граммов уняли боль окончательно, Лунин огляделся: в помещении было накурено, за открытым иллюминатором продолжали вопить чайки, доносился плеск моря. Буфетчица как-то странно посмотрела на него. Лунину показалось, что она не так уж вульгарна, как с первого взгляда. Ну, женщина под сорок, его возраста, ну, тяжелая жизнь, впрочем, как и всех. Муж, если есть, конечно, а то одни дети.

Дети точно есть. Рожавших от нерожавших отличить можно всегда. Ему захотелось спросить, как ее зовут, но потом он подумал, что смысла в этом нет никакого — сколько уже таких мимолетных встреч было в его командировках, и от всех оставался лишь один осадок, пил ты при этом или не пил. Они оставались в своем мире, а он продолжал жить в своем, и они никогда не пересекутся всерьез.

— Еще? — внезапно спросила буфетчица.

«Еще» могло быть уже слишком, но Лунину было так хорошо без молний, что он кивнул головой. Потом надо просто на палубу. Жаль, что отсюда нельзя позвонить Лизе, ему бы хотелось сейчас услышать ее голос. У буфетчицы он низкий и с хрипотцой, а вот у Лизы высокий и певучий, обволакивающий, слова вдруг начали всплывать в голове сами по себе, следующим было прилагательное «звонкий». Но, расплатившись еще за пятьдесят граммов, Лунин его решительно стер, как отправил следом в мусорную корзину «томный», «нежный», «соблазнительный» и «загадочный», поняв, что так и не сможет подобрать нужные определения. А может, это уже начал действовать коньяк, и надо, допив последнюю рюмку, идти на палубу, хорошенечко продышаться, а потом в каюту и спать. До утра, до прихода на остров котиков. Два дня на съемку, потом тем же «Державиным» обратно, в Приморск, откуда автобусом до краевого центра, а там аэропорт, самолет и ожидание встречи с Лизой.

Он поставил пустую рюмку на стойку и покачиваясь пошел к выходу.

— Если на палубу, то осторожнее, — сказала вслед ему буфетчица, — туман.

Лунин ничего не ответил, поднялся по ступеням, ведущим наверх, и вышел наружу. Буфетчица была права: над морем поднимался туман. Еще можно было разглядеть и палубу, и надстройки, и трубу, и радиомачту, но чайки исчезли, будто слизанные неведомым языком, и серо-белые клубы поднимались над мрачной, неуютной поверхностью моря, шевелясь, как огромные змеи, будто поднявшиеся с самого дна.

И что удивительно — не было ветра. Теплоход дал гудок, туман все поднимался и поднимался, Лунин подумал, что надо идти в каюту, но ему так захотелось дойти до борта, что он отбросил эту мысль, как совсем недавно отбрасывал определения Лизиного голоса.

— Куда? Туман такой! Свалитесь! — на ходу проговорил встреченный им на палубе матрос.

Лунину стало смешно. Он представил, как падает за борт, как море накрывает его с головой, а потом бережно выбрасывает на какой-нибудь остров, из тех, что здесь множество. Только есть те, куда теплоходы не заходят, и можно там остаться навечно.

— Жилет хоть наденьте! — и матрос сунул ему в руки спасательный жилет, старый, оранжевого цвета, с обрямканными краями.

Лунин послушно надел жилет, туман уже крался по палубе. Пока он дойдет до борта и ухватится за леер, уже ничего нельзя будет увидеть. Если бы не третья рюмка, он бы уже был в каюте, но сейчас его будто тянула неведомая сила. Идти приходилось на ощупь, вот и трос, за который можно ухватиться и постоять так, вдыхая эту безумную смесь из соли и йода, а еще той свежести, от которой так кружится голова.

И самое главное: он вдруг понял, что не может стоять прямо. Дело не в выпитом, та же сила превращала его в складной перочинный ножик, верхняя часть лезвия уже готова юркнуть в нижнюю, и Лунин вдруг понимает, что он с той стороны борта, держится за леер обеими руками, но сил надолго не хватит. Туман же такой, что его никто не увидит, он кричит, серо-молочная пелена гасит звуки, как толстое одеяло, то самое, под которым он скрывался, когда был совсем еще маленьким мальчиком, занырнув под него с головой, как с головой он оказывается в воде, холодной и соленой. И нет толку кричать, надо плыть в сторону от корабля, чтобы не утянуло под днище, не перемолотило винтом, дальше, как можно дальше, и там уже ждать ухода в вечность, потому как ему не выбраться, нет здесь берега, нет спасения.

Где-то вдалеке раздается гудок, «Державин» пробивается сквозь туман. Лунин плывет на спине, в жилете и в одежде делать это неудобно, но вода слишком холодна, чтобы раздеться. Внезапно он чувствует, как острый камень впивается ему в спину, пытается достать дно ногами, и это ему удается.

Вскоре он, как замученная рептилия, выползает на берег и падает на песок без сил, все еще накрытый лохмотьями тумана.

 

Лунин-старший

Отца Павел видел редко, обычно раз или два в год. А матери не знал совсем, та умерла при родах, будучи в том же возрасте, в каком он сам встретил Лизу.

Воспитывала его бабушка, Екатерина Львовна Измайлова, женщина строгая и властная, боявшаяся в жизни лишь одного: внезапной перемены настроения мужа, Федора Михайловича, обычно человека тихого и незаметного, но в эти минуты становившегося истинным берсерком, готовым сокрушить все, что попадалось под руку, пока вдруг сознание его вновь не прочищалось. И тогда он, сразу став меньше ростом, виновато улыбался, уходил в свою комнату, где и пребывал в молчании, порою несколько дней.

А вот что могло послужить той вспышкой, которая взрывала сознание деда, было неведомо и самой бабушке, которая, как и положено учителю русского языка и литературы, знала, казалось, все.

Как-то, когда Паша спросил ее об этом после очередного приступа ярости у Федора Михайловича, та, усадив внука напротив за круглым столом, покрытым накрахмаленной и наглаженной клетчатой скатертью, бегло проговорила, что еще совсем молодым дед был военным фельдшером на Дальнем Востоке, и, когда началась война с Японией, был завален в операционном блиндаже вместе с умирающим солдатом, да так и провел там несколько дней, пока о нем не вспомнили и не откопали.

Солдат был уже мертв, а дед с тех пор временами вдруг терял ощущение реальности. Но это было давно, еще Пашина мать даже не родилась. С Федором Михайловичем бабушка встретилась в самом начале пятидесятых, мама Надя же появилась на свет в пятьдесят третьем, вскоре после смерти Сталина.

До получения паспорта Лунин был Измайловым. Про отца он знал лишь одно, что тот был подлым соблазнителем, который испортил жизнь его матери и свел, пусть и не хотя, в могилу. Бабушка менялась в лице, когда Павел спрашивал ее о нем, а когда узнала, что ему придется получить паспорт с ненавистной фамилией, то на два дня слегла с гипертоническим кризом, и им с дедом пришлось вызывать скорую, бегать по аптекам, готовить самим еду, к чему они не были приучены. Размеренная жизнь оказалось взорванной, и на горизонте появилась черная, мрачная полоса.

А в тот день, когда Павел пришел домой и принес с собой паспорт, разразилась гроза. Майская, первая, еще холодная.

Бабушка мельком взглянула на документ, увидела ненавистную фамилию, ее лицо вновь стало красным, и она вышла из столовой, оставив новоиспеченного Лунина сидеть за круглым столом. Только скатерть была не клетчатая, а белая, с тут и там разбросанными по ней большими цветами: бабушка называла их мальвами, очень любила и даже выращивала в саду.

Деда не было дома, он еще не вернулся с работы. Входная дверь со стуком закрылась, это Екатерина Львовна пошла на улицу, в магазин, а заодно и привести нервы в порядок.

Павел встал, подошел к тумбочке, на которой стоял черный, матово поблескивающий телефон, и взял из ящика старую телефонную книгу. Такими давно уже никто не пользовался, но старики, как он называл про себя деда и бабку, ее не выкидывали, как не выкидывали вообще ничего, разве что уж совсем ненужные в городе вещи вывозили в сад, который с годами превратился в кладбище старья.

Обложка была из простого картона, страницы пожелтели, а местами слиплись.

На самом деле, Павел давно уже решил для себя, что когда-нибудь попытается найти отца, только вот все откладывал и откладывал, видимо, пока он был Измайловым, это ему было не дано. Мать он знал хотя бы по фотографиям, было время, когда он доставал большой бабушкин альбом несколько раз в неделю и смотрел на черно-белые карточки с лицом и телом той женщины, которая дала ему жизнь. Больше всего ему нравилась одна, где мать была в полосатом платье, с распущенными волосами, похожая на цыганку. Она стояла у самого берега какого-то озера, у нее были счастливые глаза, она чему-то смеялась. Но когда он спрашивал Екатерину Львовну, где это снято и кто это сделал, та не отвечала, лишь отмахивалась от него, как от надоедливого летнего шмеля.

Потом он стал рассматривать фотографии все реже и реже, сейчас же и вовсе перестал делать это.

Иное дело отец. Иногда ночами Паше снилось, что он идет вдоль берега неведомого озера, скорее всего, того самого, что было на столь полюбившейся ему фотографии, с каким-то мужчиной и узнает о себе то, что так необходимо любому на этой Земле. Как он появился на свет, почему именно эти люди стали его родителями, а для него еще было важно другое: каким образом получилось так, что они оставили его.

На букву «Л» фамилий было немало, но Луниных среди них лишь несколько. Александров, да еще Сергеевичей, всего три, и обзвонить их несложно. Только вот руки у Павла Александровича внезапно стали потными и задрожали. Он почувствовал, что покраснел, как с ним было лишь тогда, когда он в первый раз позвонил своей однокласснице, в которую был влюблен уже несколько лет, хотя у них так ничего и не вышло: та не любила скромников, а жесткое воспитание Екатерины Львовны не могло вырастить Павла иным.

Что он скажет? Здравствуйте, Александр Сергеевич, у вас никогда не было романа с девушкой по имени Надя? Был? Тогда еще раз здравствуйте, я ваш сын! Щеки у Павла стали совсем красными и горячими, телефонная трубка омерзительно подмигивала, а мембрана микрофона вдруг зашевелилась, как живая, казалось, что у нее сейчас вырастут зубы и она угрожающе заклацает ими.

Скорее всего, он не дозвонится. Середина буднего дня, все на работе, так что чего бояться. Вот первый номер, шесть цифр, начинается с пятерки, потом единица, главное — успеть до прихода бабушки. Длинный гудок, за ним еще один, потом еще.

По первому номеру никто не ответил, осталось два, лучше набирать по порядку или с конца?

Павел выбрал последний, первая двойка, потом тройка, потом четверка, два ноля и снова двойка.

Трубку взяли после третьего гудка. Мужской голос, судя по хрипотце, человек не очень здоров, лучше сразу положить трубку, хотя больше он никогда на это не решится, а вдруг он попал туда, куда надо?

— Александр Сергеевич?

— Да!

— Это Лунин, Павел Александрович… Скажите…

Голос внезапно начинает мямлить, будто рот набит кашей. Ему стыдно, заготовленный текст расплывается, он не может поймать ни одной буквы, а ведь надо успеть сложить из них целую фразу, как там? У вас никогда не было романа с девушкой по имени Надя, Александр Сергеевич?

Ожидаемых коротких гудков не последовало. Лишь пауза, после которой вопрос:

— Тебе сколько лет?

— Шестнадцать, — ответил Павел, — я сегодня получил паспорт… На фамилию Лунин.

— А до этого был…

— Измайлов!

— Чего ты хочешь?

Павел подумал, не повесить ли ему трубку, но потом набрался мужества и выдохнул:

— Я хочу видеть отца!

— В выходные, — услышал он ответ, — ты можешь поехать со мной на рыбалку. Позвони в пятницу!

Павел услышал, как во входной двери повернулся ключ, — возвращалась бабушка. В трубке раздались короткие гудки. Надо быстро убрать телефонный справочник на место и заняться чем-нибудь, чтобы Екатерина Львовна не увидела его взволнованности.

— Ты чего такой красный? — спросила бабушка, заходя в комнату.

— Душно! — ответил Павел.

— Так иди на улицу, там хорошо.

На улице действительно было хорошо: прошедшая гроза смыла с асфальта оставшиеся после зимы следы, небо стало голубым, и светило солнце. До пятницы еще два дня, сегодня лишь вторник, потом среда и четверг, а вот что он скажет старикам…

Что они с классом едут за город, хотя его явно захотят увезти в сад, где надо вечно что-то копать, сажать и выкорчевывать, но ведь может он хоть раз съездить с классом на какое-нибудь озеро?

— Пусть едет! — сказал дед.

Екатерина Львовна отчего-то промолчала.

Отец ждал его в субботу ранним утром у пригородных касс. Павел даже не спросил, как узнает его, подумал об этом лишь после того, как тот положил трубку, договорившись о времени и месте встречи.

Под часами, что показывали начало восьмого, толклись рыбаки и садоводы, первых было меньше — основная масса уже уехала ранними электричками. Среди оставшихся же выделялся рослый брюнет с бородой, отчего-то напомнивший Павлу старую иллюстрацию к Пушкинской «Русалке», которую так любила читать ему, еще совсем маленькому, бабушка, не догадываясь, что маленький Паша потом долго не мог уснуть. Ему все казалось, что кто-то утянет его сейчас на дно, где совсем не так тепло и уютно, как в его кроватке. С тех пор он терпеть не мог Пушкина, да и купаться не любил.

Он подошел к бородатому, который, довольно щурясь на утреннее солнышко, сидел на рюкзаке и курил.

— Александр Сергеевич?

Отец улыбнулся и протянул ему руку. Павел пожал ее и вдруг опять почувствовал, что краснеет, хотя, может, это всего лишь солнце так нагрело ему уже с утра щеки.

Они сели в поезд, отец расспрашивал его о каких-то несущественных вещах вроде того, как он учится и чего хочет от жизни. Ни слова о матери и о том, как он сам появился на свет. Но это даже хорошо, не в поезде ведь об этом разговаривать, да и увиделись впервые они лишь сегодня утром, может, больше этого никогда не повторится, хотя этот бородатый мужчина Павлу нравился — была в нем какая-то цельность. Более точно определить это Лунин-младший не мог.

Отец начал рассказывать о себе. Да, он женат, у Павла есть сводная сестра. «Ты знаешь, что такое сводная?» — «Знаю». — «Работает инженером». Но об этом неинтересно. А больше всего он любит лес. Жаль, что сейчас не осень, тогда бы они поехали на охоту, пока же только рыбалка. «Но места там красивые, тебе понравится».

Павлу действительно понравилось. Уже к полудню они дошли до затерянного в лесу озера, вначале дорога была удобной и нахоженной, но потом отец свернул в сторону, и они оказались на узкой тропинке, скрытой под мощными раскидистыми елями, сквозь ветви которых едва проглядывало майское солнце. Трава только-только начала пробиваться, но уже появились бабочки, стайка крохотных прелестниц летела перед ними, будто указывая путь. И было очень тихо.

А потом он увидел озеро. На берегу была избушка, в которой в полный рост и встать-то было нельзя, рядом лежала заваленная лапником лодка. Они бросили вещи в избушку, отец развел костер, они перекусили, а потом занялись лодкой, чтобы успеть спустить ее на воду хотя бы после обеда, для чего надо было подмазать ее и подконопатить, только заняло это намного больше времени, чем предполагал Лунин-старший. Закончили они уже к вечеру, лодке надо было подсохнуть, рыбалку перенесли на утро, а сами сели у костра ужинать.

— Спрашивай! — сказал ему отец.

— Расскажи о вас… — попросил Павел.

Александр Сергеевич замолчал. Лунин-младший подумал, что зря попросил об этом и что сейчас вот эта тоненькая ниточка, что протянулась сегодня между ними, оборвется, и больше никогда и ничего подобного не будет. Отец исчезнет из его жизни так же внезапно, как в ней и появился, и он останется в том своем мире, где лишь дед с бабкой да фотографии матери, которые он так давно не пересматривал.

— Тебе все рассказывать? — спросил отец, а потом, не дождавшись ответа, вдруг произнес: — Здесь тебя и зачали, на этом в озере, только в другой лодке, сентябрь тогда теплый был, даже жаркий, Надя упросила поехать покататься, я не хотел сначала, но она первой прыгнула в лодку, я за ней, и не успел еще опомниться, как заметил, что мы плывем…

Отец говорил как по писаному, скорее всего, он невольно процитировал сейчас кого-то из классиков, бабушка бы сразу определила кого. Но Лунин-младший, подперев подбородок ладонью, смотрел на пламя костра, на расплывающуюся за жаркими языками огня фигуру отца, и ему было все равно, чьи это слова, он видел за ними то сентябрьское озеро, тихое, без единой волны. Вот мать, в полосатом платье и с распущенными волосами, садится в лодку, и отцу ничего не остается, как прыгнуть следом, а мать уже гребет и не дает ему весла, смеется, пытается оттолкнуть. Дальнейшая картина вся залита таким ярким солнечным светом, что он слепит глаза, и ничего нельзя разглядеть.

Но можно догадаться. Хорошо, что отец не видит, как Павел опять покраснел, а видит лишь языки пламени, бросающие отсвет на его щеки.

— Ты любил ее? — вдруг спросил Павел.

Отец кивнул головой.

— Тогда почему?

— В тот день она забеременела, а твоя бабушка… Она запретила Наде видеться со мной, вот и все. И не говори ей никогда, что мы познакомились, я тебя очень прошу!

Павел машинально взял еловую ветку и бросил в костер. Сразу же повалил густой, едкий дым.

— Все, — сказал отец, — спать, вставать рано.

Только вот Павел никак не мог уснуть, в избушке попискивали мыши, отец храпел, а он лежал и смотрел в низкий бревенчатый потолок, пытаясь понять, как бы сложилась его жизнь до этого дня, если бы у него были не только дед с бабушкой, но и отец с матерью. Которые любили бы его, и он не в шестнадцать лет стал бы Луниным, а с самого рождения.

А потом он уснул. Мать в полосатом платье с распущенными волосами нежно склонилась над ним и стала что-то напевать про зеленое море и про кораблики с белыми парусами. Бабушка не знала таких колыбельных, да он уже и не помнил, какие она ему пела.

Утром Лунин-старший, как и обещал, разбудил его еще затемно, и они сели в лодку. Отец греб, а Павел смотрел, как расступается перед ними туман, остается за кормой, хлопьями оседая на бортах и на веслах.

Вернулись они в город уже поздно вечером, ближе к двенадцати, Александр Сергеевич довез сына до дома на такси. С тех пор они встречались, не часто, обычно два раз в год. Ездили вместе на рыбалку и на охоту, хотя стрелять Павлу не нравилось, но отец и не заставлял его делать это.

Тот уходил с ружьем, а Павел сидел на берегу и смотрел на озеро, которому был обязан жизнью, только фигура матери в полосатом платье больше не являлась к нему.

Зато сейчас, истерзанный долгим пребыванием в холодной морской воде, он вдруг увидел, как со стороны нависающих над берегом скал вначале раздались тихие, тяжелые шаги, а потом появилась будто закутанная в плащ фигура, очертаниями напомнившая Лунину отца, вот только все это галлюцинация, не более.

На берег накатила одинокая угрюмая волна, и Павлу Александровичу захотелось выть от нахлынувшей беспросветной тоски.

 




Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 39 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

Похмелье | Маяки-1. Из дневника смотрителя | Одержимость | Искусство собирательства | Ночные гости | Маяки-2. Из дневника смотрителя | Танцы на холмах | Киты и дельфины | Утраченный мир | Выстрел |


lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.017 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав