Читайте также:
|
11.07. Мой день рождения.
Ветер с утра NNW, не сильный, видимость до горизонта. Температура с утра была +20 по Цельсию, сейчас 24. Море + 18, но купаться можно.
Таня не выдержала и уехала. Еще позавчера. «Вырин, — сказала она за неделю до этого, — я больше так не могу!» И заплакала. Мне надо было успокоить ее, но вместо этого я пошел на море, ловить трепангов. Еды до прихода баркаса оставалось немного — несколько банок тушенки в погребе да пол-ящика картошки. На огороде уже были огурцы, но пока еще чахлые, вызывающие лишь усмешку. Нормальных надо ждать почти месяц, если будет погода, а то получится, как в прошлом году, одни дожди, и все сгниет на корню. Сколько Таня просила меня построить теплицу, но руки все не доходили, а сейчас и подавно.
Ей надоело возиться в огороде, но не в этом причина. Просто что-то сломалось. Жить на острове, наверное, хорошо, если это какие-нибудь Карибы или Греция, хотя и там, должно быть, скучно.
Вот ей и стало скучно. Она всегда любила город. Чем больше он, тем для нее лучше. Что-то сегодня я много пишу о Тане, обычно у меня выходит иначе, но еще два дня назад она была здесь и даже помогала мне зажигать маяк, хотя я прекрасно справляюсь и один. Наконец луч света прорезал мглу над морем, надо было спускаться вниз, помочь ей собирать вещи.
Я смотрел, как она укладывает чемодан. Ее платья висели за занавеской, чтобы не портились от пыли, влаги и света. Наверное, за эти три года, что она прожила со мной здесь, они уже вышли из моды, но мне нравилось, как Таня в них выглядела. Со стороны, наверное, это смотрелось бы смешно: вокруг море, крутой склон, поросший лимонником и немногочисленными маньчжурскими дубами да еще осинами. Сам маяк, и женщина в красном платье и туфлях на высоком каблуке, на которых нельзя даже спуститься со ступенек крыльца, сразу увязнешь во влажной земле. Красное платье у нее мне нравилось больше всего. Было еще несколько, но из них я помню лишь серебристое, которое Таня надевала каждый раз на Новый год, и черное, с открытыми плечами.
Мне опять надо спускаться к морю, но я не могу заставить себя сделать это, хотя сегодня можно обойтись без трепангов, да и без морских гребешков. Баркас привез мне еды и увез Таню.
Надо бы открыть бутылку шампанского, припрятанного на сегодня, но не хочется пить одному. Разве что вместе с морем: полбутылки мне, половина ему, все честно.
«Ты больной, Вырин, — сказала она мне уезжая, — как ты можешь торчать здесь, на краю света?»
Мне всегда было сложно объяснить ей, что жизнь для меня именно здесь. Наверное, с тех самых пор, как еще ребенком я услышал странную историю про то, как в древности жизнь морякам спасали звезды, указывающие путь. Шло время, и часть света они решили отдать людям. В темные ночи самые яркие из тех, что светят на небе, начали спускаться с небес, чтобы показывать дорогу заблудшим кораблям и зажигать свет в маяках.
После чего мать и сказала мне, что маяк — это символ надежды. Ведь когда ночь обволакивает душу, а в сердце поселяется тьма, то надо зажечь спасительный свет, спасающий не только корабли.
А вскоре я увидел настоящий маяк. Случилось это благодаря тому, что мать внезапно вышла замуж, и мы улетели с ней жить на другой край страны.
Вообще-то я пишу все это не для себя. Может, мне давно уже надо было рассказать Тане эту историю, которая произошла очень давно, когда мать с отчимом еще были живы, а мне только-только исполнилось двенадцать лет. Место, о котором идет речь, называлось мыс Эгершельд, и было не так уж далеко от нашего дома, минутах в тридцати ходьбы пешком. Конечно, на самом деле все могло быть совершенно иначе, и не исключено, что с улицы, где мы жили, а называлась она Верхне-Портовой, до упомянутого мыса надо было добираться больше часа, только сам я не помню, а спросить уже не у кого.
Зато хорошо помню дату: 30 сентября. Год неважен, намного значимей пейзаж и то состояние, которое почему-то помнится до сих пор.
Был отлив, я бродил по колено в воде и собирал морских звезд. Маяк был неподалеку: белая башенка, увенчанная островерхой красной шапкой. Со стороны Босфора Восточного дул ветер, несший с собой предвестие октябрьского безвременья, с невообразимо синим небом и такого же цвета, только уже стылого, холодного оттенка, Японским морем, но тогда я об этом не задумывался.
Намного интереснее были звезды, трепанги, разные моллюски, раскрывшие створки. Если внимательно приглядеться, то можно заметить упругую, розоватую плоть, где-то в глубине которой наверняка скрывалась жемчужина.
Точнее, мне этого очень хотелось, но жемчуг в таких раковинах не встречается, пусть даже внешне они схожи с настоящими: нижняя створка, верхняя створка, будто два полураскрытых веера, положенных один на другой. Невидимая рука разводит их, будто женские лепестки, пусть в то время я и понятия не имел, как это выглядит.
Толстый, пупырчатый, буро-серый трепанг, покрытый длинными отростками, будто обрубок руки без кисти. Отростки шевелятся, обрубок дышит, сейчас он начнет расти, набухать, становиться все больше и больше, пока вместо привычного морского огурца передо мной не окажется неведомое чудище, выбравшееся на отмель возле маяка, чтобы понежиться на последнем сентябрьском солнышке, которого так не хватает в бездонных глубинах.
Море полно чудовищ, это я знал уже тогда. Никакого страха во мне онине вызывали, лишь любопытство да еще желание хотя бы раз в жизни, но встретиться с ними как можно ближе, что называется, глаза в глаза. Глупый, самоуверенный подросток, еще не понимающий, что такое тени из бездны.
Был полдень, солнце ярко светило, но жары не было. До начала прилива еще оставалось время, и я мог всласть бродить по воде, наблюдая за прибрежной живностью. Вот большая морская звезда с пятью лучами, ярко-желтого цвета, с черными и белыми вкраплениями, залезла на такую же по размеру, но блекло-красную. Сейчас я бы сказал, что они занимались любовью. Хотя кто знает, может, это подумалось мне и в тот сентябрьский день давно отлетевшего года, когда родители устроились загорать прямо у подножия маяка, а я даже не смотрел в их сторону, целеустремленно шлепая по мелководью туда, где должен быть обрыв, а потом глубина.
Внезапно солнце скрылось, ветер нагнал тучи, поднялась волна, пошел дождь.
— Обратно! — долетел до меня крик матери. — Немедленно обратно!
Торопливо зашагал к берегу, ветер толкал в спину, казалось, что вот-вот море вспучится, из глубины появятся гигантские щупальца, которым ничего не стоит ухватить меня и уволочь в ту самую бездну, которая завораживающе действует на меня до сих пор.
Понимание этого пришло ко мне много лет спустя, как раз незадолго до встречи с Таней, в Египте, когда, добравшись до пляжа, протащившись по понтону в сторону рифа, посмотрев для приличия несколько минут, как белые бурунчики играют на его макушке, и лишь потом уже плюхнувшись в воду, я вдруг потерял голову.
Не от вида типичных коралловых рыб и рыбок и не от искусственной красоты, будто вручную выпиленных из какой-то смеси известняка со слоновой костью и потом разукрашенных радужными красками кораллов. От бездны, что начиналась в нескольких метрах от рифа и которую, казалось, я мог пощупать руками.
Это как от звездного неба, на которое смотришь в безлунную ночь. Только в одном случае смотришь вверх, а в другом — вниз. И так же перехватывает дыхание, и что-то начинает в тебе происходить, будто прикоснулся к той древней силе, которую давно уже утратило человечество в своей повседневности, если, конечно, речь не идет о тех, кто живет вне городов и до сих пор называется не народами, а племенами.
Я плыл возле рифа, бездна ласкала меня, опутывая своими мягкими щупальцами. Океан — лоно, безмерное ощущение счастливого совокупления, только вот хотелось уйти все глубже и глубже, и не для того, чтобы увидеть удивительных тварей из подростковых грез. Внезапно я вдруг на каком-то подкорковом уровне вспомнил, что некогда мне уже было так уютно, и не в материнской утробе, хотя это первое, что приходит на ум. Глубина уже была в моей жизни, когда-то я был с ней в близких отношениях, и в ней мне было хорошо!
Несколько дней я плавал рядом с бездной, все больше и больше подвергая себя искусу оторваться от поверхности и занырнуть в этот молчаливый чертог зачарованных снов, которые на самом деле есть не что иное, как все та же пресловутая свобода, но возведенная уже в абсолютную, какую-то сверхчеловеческую степень!
Вот почему я бросил все и уехал вскорости на маяк: мне нужна была свобода, Таня, та свобода, которой нет в любимых тобой городах.
И выбрал я именно это место, этот маленький островок лишь по одной причине. Временами, когда ветер начинает дуть с севера, особенно в полнолуние, и сквозь разлетающиеся, черно-серые с фиолетовым отливом облака, пробивается спелый апельсин ярко-желтого цвета, в котором нет дневной радости солнца, а лишь угрюмость наступившей ночи, именно свет моего маяка, разрезающий небо над морем, заставляет меня понять всю неслучайность собственного же существования.
Слишком сильны здесь ветра, сурово море, влажен и солен воздух.
Надо бы все же открыть шампанское. Я думал провести сегодняшний день иначе, хотел, чтобы мы с тобой вместе спустились в бухту. «Кто назвал ее бухтой Пушкина?» — как-то спросила ты меня.
У меня не было ответа, никогда не понять тех, кто присваивает имена. Почему меня назвали, например, Иваном, а тебя Таней? Почему бухта Пушкина, а не Лермонтова или Достоевского? Потому что Пушкин любил море? Уезжая сюда, я захватил с собой несколько книг, почему-то лишь классику, да еще толстый справочник по маякам. Что касается последнего, то объяснять это не надо, а вот зачем мне здесь «Повести Белкина» или «Герой нашего времени»?
Иногда мне кажется, что в них я бы мог найти ответ на те вопросы, что так мучает и тебя: кто мы? откуда мы? куда мы идем?
Уже полдень, ветер меняется с NNW на SW, будут волны, и, как всегда, послышится голос. Ты боялась его, а меня он притягивает. Может, ты уехала не потому, что решила вернуться к людям, а совсем по иной причине. Не смогла выдержать моих ежедневных уходов на море, когда я часами бродил по бухточкам, пытаясь найти то место, где он мог бы таиться. Решила, что я действительно схожу с ума. Если бы могла, то давно залепила бы мне уши воском, чтобы я не слышал этих звуков, чаще ночью, но иногда и днем. Это когда юго-западный ветер, такое бывает не часто, обычно здесь дует с севера.
Ты уже на материке, мы договорились, что ты свяжешься по рации, как доберешься. Наверное, ты уже пыталась сделать это, но я сегодня еще не поднимался на второй этаж. Не хочу слышать твой голос, лучше сейчас возьму шампанское и пойду к морю. Сегодня мне сорок четыре, в этом возрасте уже можно думать о смерти, сколько я еще пробуду здесь — пять лет, десять? И что потом? Хотя можно и дольше, если, конечно, маяк будет кому-нибудь нужен, только вот все меньше кораблей проходит мимо: они меняют пути, предпочитают другие маршруты, не исключено, что в один прекрасный день мне велят собирать манатки да садиться на баркас, как это позавчера сделала ты, Таня.
Шампанское полусухое, ты любишь полусладкое. Что поделать, такое привезли. Я спрятал его в погребе, оно и сейчас там, рядом с новым ящиком, в котором банки с тушенкой. Рыбные консервы мы здесь есть перестали, лучше наловить свежей: бычки, зубатка, кефаль, морской окунь.
Ловить лучше с утра или вечером, хотя бывает, что клюет и днем. Есть одна бухточка, на той стороне острова, она укромно спряталась между двух больших скал, если бы они стояли подальше от берега, то имена их могли быть лишь Сцилла и Харибда, тем более что в левой, которая повыше и с острой вершиной, в самом центре зияет пещера, что смотрит на запад. Харибда меньше, но возле нее море будто проваливается, что в отлив, что в прилив у ее подножия можно различить водоворот. Иногда мне кажется, что где-то здесь и должен жить таинственный голос, узнать бы, кому он принадлежит, только боюсь, что знание это не принесет мне ничего хорошего.
Забрасывать удочки лучше рядом со Сциллой. Там можно удобно устроиться на большой каменной плите, выступающей из моря. Бока ее покрыты морскими желудями, чуть пониже гирлянды мидий, но я никогда не ныряю в том месте — что-то мрачное чувствуется в этой бухточке, будто именно в ней под поверхностью воды и скрываются те чудовища, с которыми я чуть было не столкнулся еще в тот день, когда мы поехали на совсем другой маяк.
Как-то раз ты пошла со мной на рыбалку, было это на второй год нашей жизни здесь, тебя еще все устраивало, и ты не собралась уезжать. Было самое начало лета, купаться еще нельзя, но загорать можно, если, конечно, дни были не дождливыми.
А в тот день ветра почти не было, и не было туч на небе. Ты разделась догола и устроилась на плите. Тень от Сциллы не мешала солнцу нежить твое тело. Ты лежала на спине, раскинув руки и ноги, закрыв глаза, не хватало лишь того самого голоса, чтобы мир превратился в подобие райского сада, в котором были лишь мы да еще это остров и маяк на его вершине.
На одну из удочек клюнуло, по всей видимости, что-то большое. Я подсек и начал наматывать леску на катушку. И тут ты вдруг встала, подошла ко мне, посмотрела в воду и внезапно сказала:
— Отпусти!
А потом добавила:
— Немедленно!
И стала одеваться, лихорадочно собирать вещи, я увидел, как в твоих глазах поселился страх.
С того дня все и изменилось, Таня. Тебе стало неуютно, только ты так ни разу и не сказала, что напугало тебя. А тем вечером, вместо того чтобы сесть рядом и смотреть, как я зажигаю маяк, а потом слушать что-нибудь из «Повестей Белкина», например «Метель», ты ушла одна на берег и долго стояла у самой кромки воды, будто прощаясь то ли с морем, то ли со мной.
Пора заканчивать сегодняшнюю запись. Все же выпью шампанского, хотя бы несколько глотков, остальное вылью в море — надо ведь с кем-то отметить этот день.
Может, мне повезет, и тогда я услышу голос. Когда ты надевала красное платье, всегда казалось, что ты тоже можешь так петь.
Платье в ближайшие дни ты себе купишь новое, почему-то я в этом уверен.
А мне бы вот только понять, почему все пошло не так?
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 72 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |