|
Читайте также: |
Первый курс Лунин еле-еле окончил в июне девяносто первого, с трудом сдав летнюю сессию. Рассказывая о той поре своей жизни Лизе, он любил добавлять, что к тому моменту она как раз перешла во второй класс, и не исключено, что они встречались, когда ее вели домой из школы. Маленькую серьезную девочку в полосатых носочках и с большими белыми бантами в волосах.
Лиза пыталась убедить его, что это было бы невозможно, ведь жили они в разных районах, школа у нее была через два квартала, даже дорогу не надо переходить, а Лунину в университет приходилось добираться чуть ли не целый час, да и полосатых носочков у нее никогда не было. Последний аргумент был самым весомым. Ступни у Лизы были маленькими, Павлу нравилось брать в ладони то одну, то другую, растирать до красноты, особенно если была осень, та дурная ее пора, когда на улице уже становилось холодно и дождливо, отопление же еще не включали, и Лунин, наполняя Лизе ванну, грел ее ноги руками. Посмеиваясь при этом и спрашивая, не бинтовали ли ей ступни в детстве, как это было принято у древних китайцев. Он быстро успел забыть все, чему его учили на историческом, но вот эта смешная и трогательная, пусть и жестокая, деталь осталась в памяти. Хотя попроси его назвать очередность смены династий в той же Поднебесной, он бы долго думал, пытаясь выловить где-то совсем уж в замутненных уголках памяти то позднюю Хань, то раннюю Янь, постоянно натыкаясь на непреодолимый барьер из Цинь, Чжоу и Шу, но в чем между ними разница, так и не смог бы сказать.
На исторический его уговорила идти бабушка. Собственных предпочтений у Лунина не было, разве что астрономия, но он понимал, что это нереально из-за его природной тупизны во всем, что касалось точных наук. Да и разбирайся он в этой восхитительной игре цифр и формул, без чего невозможны странствия по звездному небу, все равно никогда не смог бы преодолеть ту тоску, что поселялась в сердце каждый раз, как ночь вдруг распахивала занавес и зажигала бесчисленные мерцающие огоньки. Ведь достичь их не в его силах, как не дано этого сделать и любому другому смертному.
Иногда, особо теплой и странной летней ночью, когда смог над городом исчезал и приоткрывалась вся глубина северного, лишенного бархатистого оттенка, неба, Лунин выходил на балкон и пытался вспомнить, как называется та или иная звезда, но с этим было даже сложнее, чем с китайскими династиями. Названия, еще с детских лет застрявшие в голове, никак не хотели воссоединиться со своими прообразами, пусть и было их не так много, как в местах, где хорошо виден Млечный Путь, да и созвездия выстраиваются в причудливую криптограмму, расшифровать которую на самом деле никому не по силам. В такие минуты чувство полной никчемности собственной жизни настигало Лунина. Если бы не Лиза, то он, вернувшись в комнату и достав из серванта бутылку чего покрепче, скорее коньяка, чем водки, хотя и последняя бы сгодилась, ушел в бессмысленный русский запой. Но она всегда чувствовала, когда на него нападало это идиотское состояние. Выходила следом на балкон, вставала рядом и брала Лунина за руку, как маленького мальчика, которому внезапно стало страшно. Он переставал пялиться в небо, взгляд его начинал ловить не холодный блеск звезд, а следить за тем, как с ближайшего тополя, что достиг уже того возраста, когда в любой момент мог бы рухнуть во время сильной летней грозы, срываются и летят прямо на них с Лизой крылатые тени.
В такие душные ночи ведь некуда деться от летучих мышей.
Как-то раз, когда они уже вернулись в комнату, не став закрывать балконную дверь, лишь задернув проем легкой тюлевой шторой, чтобы не налетели комары, и уже приготовились лечь в постель, Лунину позвонили. Обычно к этому часу их все уже оставляли в покое, разве что иногда Павел требовался в редакции, но это всегда было исключением.
Трубку взяла Лиза, сказала «Алло», выдержала паузу, промолвив «Здравствуйте», и передала телефон Лунину. Поначалу он долго не мог врубиться, что это за незнакомый мужской голос, но потом вдруг заулыбался и сказал:
— Конечно, давай завтра встретимся!
Это был Макс, Максим Максимыч, как все они звали его с первого курса. Фамилии Лунин уже не помнил, то ли Тригорин, то ли Троекуров. Был он постарше остальных, поступил на истфак не сразу после школы, а уже поработав в куче мест. Особо Павел с ним не сблизился, и если бы не один день во второй половине июля того давнего лета девяносто первого, он так и не помнил бы своего сокурсника, как успел забыть большинство из тех, что давно канули в небытие, пусть и продолжали жить в параллельных с лунинской вселенных.
Было это как раз за месяц до уже забытых сейчас всеми событий, казавшихся тогда чуть ли не главным из всего, что им довелось и еще доведется пережить в жизни, пусть потом и выяснится, что это были лишь три дня сидения у телевизора да бесконечных разговоров по телефону.
Впрочем, Лунин в свои восемнадцать воспринимал всю эту кутерьму с попыткой государственного переворота как веселую, увлекательную игру, и жалел, что в их городе дело не дошло до баррикад, как в Москве.
Много лет Павел не мог понять, почему именно его Максим Максимыч пригласил с собой за город. Ну, день рождения, ну, должен быть кто-то из сокурсников, только вот знак вопроса никак не мог уступить место определенности точки.
Пока на следующий день после ночного звонка, во время их встречи в тихом местечке с подобающим названием «Шепот», постаревший Макс не передал ему привет от Ольги, сказав, что именно сестра попросила тогда позвать Лунина с ними на реку.
Младше брата на пару лет и на столько же старше Павла, худая, сдлинными черными волосами почти до середины спины, маленькой грудью и темными неулыбчивыми чуть скошенными глазами, она буквально приворожила его к себе еще в электричке. Он смотрел на нее так, будто Ольга скрывала в себе какую-то тайну, выведать которую никто и никогда не сможет.
А еще она была на кого-то похожа, но на кого? Лунин подошел к старому книжному шкафу, высокому, под потолок. За окном электрички начались холмы, их остановка через одну. Он, совсем тогда еще маленький, давно уже подбирался к этой толстенной старой книжке, вот она — на третьей полке сверху. Двери закрылись, поезд набрал ход. Холмы становились все выше и выше, должна уже появиться река. Маленький Лунин взбирается на стул, книжка тяжелая, в ней должно быть много картинок. Вода притягивает, манит. Ольга смотрит на реку, и Лунин вспоминает черно-белую картинку из той самой книжки, рисунок на толстой бумаге, пугавший и манивший его одновременно.
Лицо женщины, смотревшей из воды.
На ней была длинная цветастая юбка, закрывавшая ноги почти по щиколотки. Максим Максимыч шел первым, за ним еще двое однокурсников, а потом и они с Ольгой. Она легко ступала по тропинке, ведущей к берегу. Лунин, уже разомлевший от влажной июльской жары, был последним. Шмели и оводы гудели маленькими наглыми вертолетиками, на голубом небе неподвижно висели немногочисленные белые слоистые облачка.
Глаза заливал пот. Овод сел на руку. Лунин прихлопнул его, но тот уже успел прокусить кожу. Появилось красное пятнышко, которое стало расти, превращаясь в кратер вулкана. Еще два овода атаковали его сзади, одного он сбил на лету, второй успел запустить жало под лопатку. Павел шел, нелепо подпрыгивая, будто пытаясь то ли оторваться от земли, то ли просто пытаясь изобразить движения какого-то ритуального танца.
Ольга обернулась, глаза ее были все так же темны и неулыбчивы, но вдруг она не сдержалась, вылетевший смешок облетел Павла, распугал оводов и шмелей, а потом взлетел прямо в небо, где и повис одним из белых слоистых облачков, греющихся на солнце.
Тропинка еще раз повернула между холмов и сбежала прямо к реке.
— Шашлык! — громко сказал Максим Максимыч. — Разводим костер, и я готовлю шашлык!
— Ты идешь купаться?
Лунин кивнул, бросил сумку прямо на траву и пошел к воде вслед за Ольгой.
Она шла, не дожидаясь его, явно будучи уверенной в том, что он тащится следом, высунув язык от жары и преданности, как собачка. Берег был песчаным, до противоположного метров тридцать. Прямо на песке сидели большие белые бабочки, их было множество, у всех крылышки аккуратно сложены, хотя вот одна расправляет их, взмах, другой, бабочка отрывается от песка и взлетает, направляясь на ту сторону. Но летит она невысоко, задевает брюшком о воду и падает, течение несет ее тельце, а следом уже устремляются другие.
Они идут по берегу до тех пор, пока не останавливаются у заводи с пологим и удобным входом в реку.
— Отвернись! — говорит Ольга Лунину.
Тот послушно отводит глаза, через мгновение раздается всплеск, он поворачивается и видит, что она уверенно плывет на другую сторону, распущенные волосы тянутся за ней, как водоросли, Павел раздевается и ныряет следом.
Вода холодная, смягчающая боль от укусов слепней. Лунин выныривает и отфыркивается, открывает глаза и видит, что Ольга уже на той стороне, стоит на берегу и отжимает волосы. У нее белая-белая кожа, и она без купальника. У Павла внезапно судорогой сводит правую ногу, он боится, что не доплывет. Ольга поворачивается и машет ему, белые облачка над головой внезапно приходят в движение, да и холмы будто двигаются в ленивом полуденном танце. Молодая женщина на берегу опять поворачивается к нему спиной и вдруг бежит вверх, прямо по темно-зеленой траве, к самой вершине ближайшего к ним холма.
Лунин до сих пор помнит, о чем тогда подумал. Русалка вышла из воды, ей не надо было петь и подманивать. Да он и так был готов идти за ней на край света, который уже совсем близок, на самой вершине холма, где трава намного мягче, чем у подножия, а еще множество маленьких густо пахнущих цветов, сиреневые шарики, растущие здесь повсюду.
Ольга лежала прямо на траве, глаза ее были закрыты. Видимо, она все не могла согреться после воды, кожа была в пупырышках, а соски на маленьких грудях торчали заледеневшими гвоздиками.
— Иди ко мне! — сказала она, услышав приближающегося Лунина.
Глаза у нее были закрыты, веточка водорослей запуталась в волосах. Павел сделал еще шаг и провалился.
Никогда и ничего не скрывая от Лизы, он не рассказывал ей лишь об одном: том самом случае на берегу реки, протекающей между холмов. Иногда его, впрочем, подмывало открыть рот и изложить все так, как оно и было, но будто чья-то рука, легкая, девичья, пальцами зажимала ему губы, он сразу немел, слова таяли, исчезали без следа, и Лиза оставалась в неведении.
Хотя, будучи от природы любопытной да еще намного моложе Лунина, временами она допытывалась, кто же была его первой женщиной. И лишь раз, дурной мартовской ночью, когда ветер уж слишком завывал за окнами и вместо теплого воздуха Атлантики гнал опостылевший арктический холод, Павел, не удержавшись, проговорился, да так, что Лиза лишь фыркнула и еще крепче прижалась к нему.
— Она была как русалка! — прошептал ей тогда Лунин.
Реку и холмы уже залил нежный предвечерний свет, когда они проснулись.
— Пойдем! — сказала Ольга и добавила: — Брат потерял!
Они начали спускаться обратно к воде, шмели и оводы никак не могли угомониться, в небе над холмами висели жаворонки, а высоко в небе, под уже нежаркими лучами убывающего солнца, кружили две большие птицы — то ли соколы, то ли ястребы, точно было не определить.
Ольга вошла в воду. Она не оборачивалась, просто шла впереди, все так же ведя Лунина не невидимом поводке. Вот он натянулся, женщина мотнула головой, волосы опять рассыпались по белым плечам и спине, она поплыла.
Почему-то их не потеряли. Максим Максимыч, уже прилично пьяненький, сидел у костра и тренькал на гитаре, пара окончательно забытых за прошедшие годы Луниным сокурсников целовалась взасос. Шашлыки остыли и казались невкусными, но Павлу было все равно. Он жевал холодное мясо и смотрел на Ольгу, глаза которой все так же ничего не выражали, как и тогда, когда они лишь ехали сюда в полупустом вагоне утренней электрички и еще ничего не говорило Лунину о том, что эта женщина совсем скоро лишит его девственности.
В город они вернулись на следующий день, больше он Ольгу не видел. Она не исчезла, просто дала понять по телефону, что тогда, на холме, у нее была просто блажь, ведь все сложилось таким образом, что иначе и получиться не могло. Река, холмы, надоедливое гудение насекомых, да даже стайка белых бабочек, пьющих воду на отмели у берега, — все это привело ее в романтическое состояние, но это ведь ничего не значит, ты согласен?
Лунин не мог с этим согласиться, но возразить ему было нечего.
И даже тогда, когда они с Максим Максимычем встретились в «Шепоте» и хорошо выпили, вспоминая все забавности и несуразности студенческих лет, он так и не понял, отчего Ольга больше с ним никогда не виделась.
— Она ведь придурочная, — сказал, доливая последний коньяк, Максим Максимыч, — блаженная, ты что, все из головы выбросить ее не можешь? Что с нее взять, русалка!
Мокрый след на досках пола уже высох. Лунин снял с запястья невесть откуда прицепившийся браслет из водорослей и начал теребить пальцами, стараясь зачем-то растереть листочки в пыль. Но они не были сухими, как и сама веточка. Подушечки пальцев побурели и покрылись слизью, которая пахла тем жестоким морским запахом, который как прочищал легкие, так и сводил с ума.
Он вытер руку о джинсы, подумав, что скоро их надо бы постирать, только где взять мыло? И еще ему в голову пришла странная мысль, что это его пребывание на острове подобно ссылке, вот только она может быть вынужденной, а может и добровольной.
Вырин явно выбрал себе вторую, ведь его никто не гнал сюда, хотя интересно, сам ли он решил прервать свое заточение.
А что касается Лунина…
Ничего просто так не бывает. Павел опять вспомнил бабушку и то, как она часто повторяла, что у каждого должно быть свое Михайловское. Тогда он не мог понять, что она имела в виду, а сейчас вроде бы начал догадываться.
Только вот почему Бог выбрал столь не подходящее для этого место?
Горизонт был чист. Лунин подумал, что сегодня самое то запалить сигнальный костер на одной из прибрежных скал, вдруг да увидят!
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 74 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |