Студопедия  
Главная страница | Контакты | Случайная страница

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Искусство собирательства

Читайте также:
  1. I. Является ли любовь искусством?
  2. В) Рисунки, искусство, ремесло
  3. В. Изобразительное искусство
  4. Видеть и слышать. Искусство. Красота Аскетизм. Представление. Проблемы. Пространство.
  5. Глава 15. Искусство персональной коммуникации
  6. Глава III ИСКУССТВО, ИЛИ МЕССА В БАРДАКЕ
  7. Глава XII ЕВРЕИ, ИЛИ ИСКУССТВО СРАВНИВАТЬ НАЦИИ
  8. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ИСКУССТВО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ
  9. ДЗЕН И ИСКУССТВО ТОРГОВЛИ
  10. Древнерусское искусство: Монументальная живопись. XI XVII веков. М., 1980.

Над водой висели стрекозы, под водой отбрасывали тени тритоны.

Тритонов Лунин не видел больше двадцати лет, хотя и не забыл, что есть такие существа на свете.

Прозрачную линзу между гранитных валунов он нашел по пути на ту часть острова, где должны были выситься возле берега упомянутые Выриным в дневнике Сцилла и Харибда.

Вообще, эти страницы клеенчатой общей тетради в клетку содержали много полезного. Например, упоминание погреба. Лунин нашел его быстро, вход располагался снаружи, неприметная маленькая дверка на противоположной от моря стороне маяка. Десяток ступеней вели вниз, надо было пригибаться, чтобы не удариться головой. Небольшая полуподвальная комнатка, заваленная не только всяким хламом, но и полезными для жизни вещами: несколько лопат, канистра с керосином, пара ламп со смешным названием «Летучая мышь», которые на Большой земле в последний раз Лунин видел разве что уж совсем в давнем детстве.

Еще были топор, ящик с инструментами, рыболовные снасти и комплект для подводного плавания: маска с ластами и трубкой да гидрокостюм. Старый, залатанный, почему-то лежащий на верстаке, брошенный прямо на потемневшие, крепко и терпко, как полусгнившие яблоки, пахнущие стружки.

В сам погреб вел люк, вделанный в дощатый некрашеный пол в центре комнаты. Чтобы найти его, Лунину пришлось разобрать хлам, кресло-качалку с ободранными подлокотниками и порванным сиденьем, из которого торчали клочки ваты, разнокалиберные ведра, составленные одно на другое, два чемодана, которые так и не были забраны хозяином при отъезде с острова, если, конечно, он на самом деле уехал.

Замки на большом чемодане были закрыты, Лунин не стал с ними возиться. На маленьком же они легко щелкнули, и крышка отошла. В нем лежали женские вещи, видимо, те, которая уже знакомая по дневнику Вырина Таня решила оставить здесь, чтобы не тащить с собой на материк. Большим чемоданом он решил заняться позже, прежде надо было открыть погреб: тушенка может храниться долго, кто знает, вдруг ему повезет.

Люк не поддавался — видимо, его не открывали очень давно. Пришлось взять топор и подцепить крышку лезвием. Тяжело, со скрипом, та поддалась. Из погреба дохнуло застоявшимся влажным, холодным воздухом. Грубо сколоченная лестница вела вниз. Лунин помедлил, ему вдруг показалось, что там, внизу, его поджидает если и не клубок разъяренных змей, то нечто схожее. Темнота, проросшая щупальцами, мохнатыми лапами пауков, притаившимися в углах ядовитыми многоножками, если не чем-то вообще ему неведомым. Каким-нибудь таинственным и злобным существом, проникшим в это укрывище сквозь тайные ходы, проложенные еще его предками в базальтовой утробе острова, и сейчас ожидающим появления чужака, которого так легко превратить в съестное. Стоит лишь разодрать Лунинскую плоть и впиться в нее клювом, наподобие того, что у чайки.

Пришлось взять лампу, заправить ее керосином из канистры и поджечь фитиль. По неопытности Лунин провозился с этим долго, но вот мягкий, обманчивый, абрикосового оттенка свет прорвал ватную пелену темноты. Змеи успокоились и растворились в кирпичной кладке фундамента, куда вслед за ними юркнули прочие мерзкие твари, включая и хтоническое существо, вновь убравшееся в базальтовую преисподнюю, соединенную узкой, длинной изогнутой кишкой с холодной и черной мглой океана.

Ящик с тушенкой стоял под лестницей, был он неполон. Лунин пересчитал — одиннадцать штук, если по одной в сутки, то ровно на одиннадцать дней, за это время ему отсюда точно не выбраться. Еще в погребе стояли банки с явно испортившимися соленьями да большой короб с полусгнившей картошкой. Если поднять ее и перебрать, то часть может пойти в пищу и хоть как-то да заменить хлеб: даже если бы он нашел муку, то вряд ли смог испечь его сам.

До вечера он поднимал картошку из погреба. Нагребал в одно из ведер, затем выносил на улицу и рассыпал прямо на земле, руками ощупывая каждую, чтобы понять, выбросить ее или оставить.

Павел думал, что справится быстрее, но спина начала болеть, в руках появилась тяжесть. Он взмок, а когда поднимал последнее ведро, то почувствовал, что сейчас его самого нужно подсушить и проветрить. Как раз задуло, Лунин уже начал привыкать к вывертам местной погоды: солнце, дождь, ветер, иногда все вперемежку, может, бывает и хуже, но пока терпимо. До сумерек надо еще найти что-нибудь вроде брезента, чем можно закрыть картофель от возможного ливня, хотя сумерки не скоро. Июнь, ночное время все отступает и отступает, пусть даже звезды и луна проявляются на светлом небе, ловя свои отражения в море.

Брезента он не нашел, но отыскал старую клеенку, видимо, ею накрывали стол. С одной стороны садился Вырин, с другой — бесфамильная Таня. Они обедали или ужинали, но в любом случае пили чай. В буфете Лунин наткнулся на старые треснутые чашки, одна, что побольше, ему приглянулась своей пузатой аляповатостью, синие завитушки на фарфоре походили на хвосты морских гадов. Он тщательно вымыл ее, а чай пришлось заварить из подручных травок в железном уютном чайничке, куда были брошены листья лимонника, да еще те, что он принял за покров шиповника, если верить колючкам на ветках, это было именно так.

Поужинал Павел банкой тушенки, решив, что сегодня может себе это позволить, а потом удовольствие придется растягивать. Пусть и разогретая на огне, но без хлеба и зелени, она не дала ощущения сытости, но это лучше, чем есть ягоды, от которых голова становится чумной.

Лунин выпил травяного чая, посмотрел, как чайки и те другие, черные, птицы с красными нашлепками возле клюва и глаз устраиваются на сон в многочисленных расщелинах, и пошел на второй этаж, спать. Это была его вторая ночь на острове, и сейчас его интересовало лишь одно: сколько их еще будет.

Проснулся он рано, от холода. Открыл еще банку тушенки, съел треть и подумал, что так долго не протянет, надо ловить рыбу, собирать всех этих трепангов и моллюсков, главное, не сожрать что-нибудь ядовитое. Но тут одна надежда, на Бога, что зачем-то придумал всю эту эпопею с островом и старым маяком на вершине, просто так ведь ничего не бывает, и раз это случилось, значит, так надо.

Закрыл дверь, привалил ее камнем, чтобы не открылась случайно, взял в подвальной комнате снасти, которые оказались вполне еще годными для употребления, и начал спускаться к морю, Ему надо было добраться до Сциллы и Харибды. Прямого пути он не знал, поэтому решил идти по берегу, рассудив, что остров небольшой, а потому все равно к полудню да доберется. А заодно осмотрит и другие бухты, где должны, как ему казалось, прямо у берега ждать его все те дары моря, что заполняли целый отдел в супермаркете, расположенном в пяти минутах ленивой ходьбы от их с Лизой дома. Только цены на морепродукты в нем были запредельные, и они заходили туда лишь по праздникам.

Добравшись до третьей по ходу бухты, Лунин понял, что искусство собирательства равно искусству выживания и мало напоминает поход в супермаркет. Наверное, прочитав весь дневник Вырина, он бы больше узнал об острове. Вряд ли смотритель ограничивался лишь записями, касающимися его переживаний и рефлексий. Такой человек не мог жить несколько лет на маленьком клочке суши среди волн не самого приветливого и ласкового моря.

Должно быть, он был если и не очень высокого, то и не маленького роста, широкоплечий, с уже седеющими, но все еще густыми волосами, да вдобавок носил бороду. Во время своих командировок Лунин встречался с подобным людом, исчезающей породой, которой грозит вымирание. Так когда-то ушли с Земли мамонты, шерстистые носороги, не говоря уже об огромных ящерах эпохи Мезозоя.

На мгновение Лунину показалось, что впереди замаячила какая-то фигура, но набежавшая и разбившаяся о камень волна смыла ее в море, вновь вернув Павла к реальному моменту времени. Мидии он еще мог отличить от прочих моллюсков — их не раз доводилось ловить в отпуске на Черном море, но эти больше, и отдирать их от камней труднее, а нож он забыл прихватить с собой. Пальцы уже кровоточили, соль въедалась в ранки, солнце вдруг начало припекать, Лунин проклял себя за то, что поленился взять ведро, ему пришлось снять рубашку, завязать рукава узлом и сделать из нее подобие мешка, куда он и складывал собранные раковины.

А за трепангами и морскими гребешками надо нырять, для этого у Вырина и было припасено снаряжение, хотя как они выглядят? Морские гребешки понятно, Лунин помнил рисунок, напечатанный на этикетке, а вот трепанги, неужели это те большие и толстые буро-коричневые отростки, хорошо различимые на дне? Отбросив вопросительные знаки, Лунин пошел дальше, взвалив рубашку с набранными мидиями на плечо. Еще одна бухта, за ней другая, наверное, лучше было бы просто спускаться от маяка в другую сторону, в следующий раз он так и сделает, главное, чтобы он был, этот следующий раз.

Его постоянно окатывало волнами, соль стянула кожу, солнце жгло — еще не хватало обгореть, тут ведь не найти сметаны, чтобы намазаться.

Наконец, обогнув небольшой мысок, песчаным языком уходивший в воду, Павел оказался в упомянутом Выриным месте. Вот каменная плита, на которой, по всей видимости, загорала Татьяна, а вот и Сцилла с Харибдой. Смотритель очень точно описал эти скалы. На левой хорошо заметно отверстие, такое ощущение, что прямо в него сейчас упираются солнечные лучи. А возле правой море пенится, превращаясь в воронку, даже боязно подходить.

Хотелось пить, но он не догадался найти какую-нибудь бутылку, набрать в нее воды и взять с собой. Может, где-нибудь здесь бежит ручеек, только вряд ли. Берег на этой стороне острова порос большими кустами папоротника, значит, она южная, а та, по которой он взобрался к маяку, северная. Говорят, что папоротник бывает съедобным, только бы знать еще, можно есть этот или нельзя. Зато у этого листья растут так, что на самой макушке у каждого углубление, наполненное после недавнего дождя водой. Она уже затхлая, но может утолить жажду.

Лунин жалеет, что он не чайка и у него нет клюва. Приходится чуть ли не лакать воду. Видела бы его сейчас Лиза. Странно, сегодня он о ней почти не вспоминает, для него главное иное, выжить, тогда они точно еще встретятся в этой жизни, он уверен. А поэтому сейчас он пойдет ловить рыбу, чуть ли не в первый раз в жизни, не считая, опять же, тех давних детских лет, что он никак не может выбросить из памяти. Бывало, вечером они с дедом садились на велосипеды и ехали на пруд, что находился километрах в восьми от их сада. Там у деда были знакомые с лодкой, и они, сев в нее и вычерпав воду, выгребали чуть ли не на середину. Деду всегда везло, Лунину нет. Но ему нравилось сидеть и смотреть на поплавок в ожидании того момента, когда тот чуть дрогнет, потом поднимется, а затем резко уйдет в воду, только вот случалось это редко, но если происходило, то он был счастлив.

Напившись, насколько это было возможно, Павел вернулся на берег и перебрался на плиту рядом со Сциллой. Солнце перешло за зенит, от скалы на воду легла темная, почти черная тень. Снасти были самыми простыми: толстая леска, намотанная на кусок деревяшки, на конце тяжелое грузило и большой крючок. Лунин достал из рубашки одну мидию, разбил ее, хорошенько шмякнув о камень, пальцами отодрал кусочек мяса, насадил и забросил. Вначале одну, потом вторую, чуть поодаль. И начал ждать.

Ничего не происходило, лишь по небу плыли легкие, невесомые облака. Но вскоре Лунину стало казаться, что он на этой плите не один. Это было неправдоподобное ощущение, к которому он отнесся с настороженностью, но затем вдруг расслабился и начал слушать раздававшиеся голоса, мужской и женский, они о чем-то спорили, женщина вдруг заплакала, а потом все внезапно перекрыл шум моря, будто на берег одна за другой накатывали огромные, штормовые волны.

Только сейчас никакого шторма не было, даже волнение стихло, лишь легкая зыбь на сине-черной поверхности. Внезапно одна леска натянулась, Лунин схватил ее и подсек. Мужской и женский голоса смолкли, будто их и не было. Он вытягивал леску, она впивалась в пальцы, резала их до крови, но ему было все равно: тяжесть на том конце волновала. Павлу казалось, что это что-то если и не огромное, то очень большое, в детстве он всегда мечтал поймать большую рыбу, но в том пруде, где они с дедом рыбачили, такие не водились.

Наконец он подвел рыбу к плите, наклонился и схватил ее за жабры. Она была не очень длинной, но толстой, с большим ртом, глазами, занимающими треть морды, и длинным спинным плавником. А еще с острыми и крупными зубами, которыми так и норовила цапнуть Лунина за уже окровавленные пальцы.

Он стукнул ее головой о плиту, рыба дернулась и замерла, в это время натянулась вторая леска. На крючке сидела подобная же тварь, лишь чуть поменьше.

За пару часов он наловил штук восемь увесистых, зубастых рыбин и решил, что пора собираться домой. Поймав себя на мысли, что подумал о маяке как о доме, заулыбался, быстро собрался и пошел не тем путем, как добрался сюда, а напрямую, поднимаясь в гору. Рыба, нанизанная на прут, который он с трудом отодрал от какого-то прибрежного кустарника, била по ногам, рубашка, заполненная мидиями, колотила по спине. Хорошо, что подъем оказался не очень крутым, и была тропинка, видимо, проложенная сюда Выриным и его подругой, если не теми, кто жил здесь до них. Ведь должен был кто-то зажигать свет на вершине тогда, когда последний смотритель даже не собирался на остров.

Поднявшись и будучи уже неподалеку от маяка, Лунин и наткнулся на водяную линзу между гранитными валунами. Стрекозы шуршали крыльями, мельтешили над водой, а тритоны спокойно поднимались к поверхности, вдыхали воздух и снова уходили на дно. День вдруг обернулся паузой, в которой можно было перевести дух. Мир в одиночестве не опустел, и если океан вынес его именно сюда, то, может, как раз для того, чтобы Лунин понял, наконец, то, что подсознательно пытался понять всю предшествующую жизнь. Ему вспомнились слова из дневника Вырина, которому удалось сформулировать ускользающие в тщете дней от Лунина вопросы: кто мы? откуда мы? куда мы идем?

Он еще раз посмотрел на линзу, увеличенный ею гребенчатый тритон быстро поднимался к поверхности, прямо на глазах у Лунина превращаясь в злобное чудовище с выпученными глазами. Пасть его открылась, и из-за частокола зубов появился длинный раздвоенный язык.

Тритон вдохнул воздуха и опять ушел на дно.

 

Шторм

Накануне его последней командировки они с Лизой поехали к Мартыновым. Хозяин дома был помешан на аквариумах, только вот предпочитал держать в них не рыбок, а экзотических аксолотлей, еще не превратившихся в амбистом.

Коля Мартынов, бывший одноклассник Лунина, в начале девяностых совсем еще юнцом занявшийся бизнесом, но потом ушедший в политику и сменивший за десятилетие с дюжину партий, при этом всегда, хитро посмеиваясь, говоря Лунину фразу «Никогда не вступай ни в одну!», обожал этих несуразных маленьких чудовищ телесного цвета с поросячьими рыльцами, коричневыми бусинками глаз и красными, ветвистыми жабрами, придававшими существу законченный облик пришельцев.

Лиза боялась тварей, а Лунин, смотря, как Коля кормит их мотылем, дождевыми червями, а то и мелко нарезанными кусочками говяжьих печени или сердца, чувствовал брезгливость, смешанную со странной ностальгией. Ему вспоминались тритоны, которых он ловил много лет назад в маленьких карьерах за садовой оградой, ставших с тех пор для него всего лишь фантомами, временами возникающими в памяти, только все больше и больше напоминающими не тех ангельских существ, а большеротых мартыновских любимцев, которые вполне могли уцепиться за палец и повиснуть на нем, плотно сжав челюсти..

Тот их визит был посвящен знакомству с новым экземпляром хозяйской коллекции, редким аксолотлем-альбиносом — неприятного, если не сказать отталкивающего, вида существом грязно-белого цвета с красными точечками глаз на невинной и почему-то улыбающейся морде.

Пока жена Мартынова, Лариса, женщина статная, высокогрудая, явно воплощавшая собой один из многочисленных призов удачливой Колиной жизни, накрывала на стол, а Лиза, покурив на кухне, приложилась к первому за вечер бокалу белого сухого вина, от красного ее мутило и появлялась тяжесть в желудке, Лунин в очередной раз выслушивал лекцию о том, что в природе аксолотли живут только в мексиканском озере Сочимилко и что в переводе с ацтекского название этих существ означает «водяное чудище».

Он слышал об этом уже не раз. Всегда, когда они посещали эту огромную квартиру, служившую, как и Лариса, тоже одним из жизненных призов хозяина. Мартыновы давно уже не были их близкими друзьями, но несколько раз в год раздавался звонок. Чаще звонила Лариса, якобы по Колиной просьбе, который был то на очередной встрече с кем-то в верхах, то в загранкомандировке по партийной линии, и просила записать, что через неделю они их ждут и что больше никого не будет.

Лиза сразу же заявляла, что не пойдет, но потом, как всегда, соглашалась, а Лунин хотел одного: вновь посмотреть на этих тварей, что спокойно шевелят своими красными ветвистыми жабрами в прозрачной воде аквариумов. И пусть мельком, да увидеть тех сказочных существ, оставшихся в его детстве, на которых, благодаря чистой случайности, он наткнулся, возвращаясь к маяку и опять оказавшись совсем в ином витке времени, мало соприкасавшимся с реальным отсчетом часов.

Лекция заканчивалась, начиналось застолье. Детей у Мартыновых не было. Несмотря на всю свою высокогрудость и статность, Лариса была бесплодной. Лечение в многочисленных клиниках так и не принесло результата. Поначалу она сходила с ума и требовала Мартынова что-то предпринять, но потом успокоилась и научилась довольствоваться тем, что есть: комфортной и обеспеченной жизнью с мужем, у которого был, с ее точки зрения, лишь один пунктик — уже упомянутые земноводные, заполонившие с десяток аквариумов.

А потому прием немногочисленных гостей Ларису всегда радовал, да и Коле доставлял приятные эмоции, выражавшиеся, обычно, в одном, Лунин называл это пунктиком номер два. Подвыпив, хозяин обожал рассказывать байку, будто по прямой линии происходил от того самого Мартынова, что убил поэта Лермонтова. Лунин слышал эту историю уже много раз, к самому поэту у него было такое же отношение, как и ко всей русской литературе, спасибо бабушке, с детства заставлявшей его учить наизусть все эти строки и строфы, а что касается дуэли…

Иногда Лунину самому хотелось убить Мартынова. Взять длинноствольный дуэльный пистолет, забить в ствол порох, пыж и пулю, взвести курок и выстрелить с расстояния в тридцать шагов, хотя для верности можно и меньше. Причина была одна: все эти приглашения в гости несколько раз в год объяснялись ведь не стремлением похвастаться очередным водяным чудовищем, пусть даже и редчайшего белого окраса, а тем, что Мартынову нравилась Лиза. Лунин знал об этом, как знала и Лариса, которая, дай ей волю, для семейного спокойствия уложила бы его подругу с Колей в постель. Цинизма жене Мартынова было не занимать, и для сохранения собственной безопасности она была способна на все. Хотя грани Коля не переходил, просто кокетничал, только Лиза от этого нервничала и пила один бокал белого вина за другим, пока в ее глазах не появлялось то странное выражение, которое заставляло Лунина прекращать посиделки и везти Лизу домой.

При этом в голове крутилось черт знает что, в основном аксолотли, вылезающие из аквариумов и превращающиеся в длинные тушки дуэльных пистолетов то телесного, а то белого, как и положено альбиносам, цвета. Ухмылка Мартынова, плотоядно облизывающегося на Лизу таким же большим поросячьим ртом, как и тварь, проживающая в озере Сочимилко. В тот последний раз он сам выпил немало, поэтому всю дорогу домой пребывал в угрюмом настроении. Такси они брать не стали, погода была хорошей, но на душе становилось все паршивей и паршивей. Лиза молчала, у нее всегда так после выпивки, на какое-то время наступает ступор. Город же был полон безразличными лицами. Они улыбались, но потом превращались в злые морды за стеклами аквариумов — без чести, совести и сострадания, хищные морды, порою красивые, как жена Мартынова, порою безобразные, но главным в них было именно безразличие, да Лунин и сам был таким.

— Я устала! — вдруг сказала Лиза.

Лунин послушно тормознул у остановки — как раз подходил нужный им автобус. Лиза позволила подсадить себя и упала, как куль, на сиденье. Положила голову Павлу на плечо и заснула. А он смотрел то на улицу, то на пассажиров и думал, что же так безвозвратно исчезло из их жизни, если даже лица стали другими. Временами, когда, смотря телевизор и переключая каналы, он натыкался на программу, посвященную давно исчезнувшей, как и тритоны, жизни, у него возникало ощущение, что он внезапно переместился на другую планету, только зачем об этом думать, лишь сосущее чувство под ложечкой да редкое покалывание в сердце.

Сегодня Мартынов совсем уж нагло и сально смотрел на Лизу, а Лунин опять не вызвал его на дуэль, хотя в который раз выслушал историю о том, как предок хозяина, тоже Николай, с одного выстрела уложил человека. Только ведь можно было и не ходить, не смотреть на аквариумы, не давать Мартынову возможности заигрывать с Лизой, не наливаться сухим белым вином, которое хозяину привозят из-за границы, чем тот не устает хвастаться каждый раз, когда берет в руки бутылку и штопор.

«Больше не пойдем! — подумал Лунин. — Нечего нам там делать!»

Когда они вышли на своей остановке, Лиза уже пришла в себя. Шла, не покачиваясь, ступор начал проходить, и она что-то говорила ему. Лицо у нее было таким же безразличным и улыбающимся, как и у всех, кто проходил мимо. Красота ее куда-то подевалась, в ней стало больше от куклы, чем от человека. Город наваливался со всех сторон, поднялся ветер, задрал подол у ее платья. Лиза прихватила его руками и прижала, почему-то покраснев, у нее опять появились человеческие черты. «Интересно, — подумал Лунин, — а что бы сказал Мартынов, если бы я вызвал его на дуэль?»

Скорее всего, посмотрел бы, как на идиота, и пошел кормить питомцев, заодно попросив Ларису вызвать бригаду из психиатрической клиники. А та бы послушно набрала номер и продиктовала адрес, попутно подливая Лунину чая или все того же белого вина. Ветер усиливался, горизонт постепенно становился черным.

Они с Лизой вбежали в подъезд, ее лицо опять стало бледным, как у аксолотля-альбиноса. Два пролета, и они дома. Лунин принял душ первым и улегся в постель. Лиза пошла плескаться, а он лежал и слушал, как за окном спальни беснуется ветер.

Вот-вот начнется гроза, надо успеть добраться до маяка, осталось еще с километр, черная стена катит на берег, волны накрывают его, не оставляя возможности выжить фантомам тритонов и личиночной форме тигровых амбистом.

Лиза долго сушила волосы, а потом вошла в спальню, улеглась на свою сторону и затихла. Ветер басовито гудел, волны доставали до неба. Лунин внезапно ощутил желание. Потянулся к Лизе и попытался обнять.

— Отстань, — сказала та, отворачиваясь к стенке, — я не хочу!

— Голова болит? — участливо спросил Лунин.

— Настроение плохое! — уткнувшись в подушку, тихо проговорила Лиза, а потом вдруг заплакала.

Мужчины не любят плачущих женщин. Всегда присутствует ощущение, что в слезах скрыт какой-то подвох. Лунин не был исключением, но иногда, в какие-то особо пронзительные минуты, ему казалось, что Лиза плачет слезами ангела, если, конечно, это возможно: вряд ли ангелы плачут. Ему хотелось склониться над ней и бережно слизать соленую влагу с глаз. Так бабочки пьют из цветков да маленькие разноцветные птички, порхающие над райскими лугами.

Только вода в чашечках этих цветков не соленая, не то что слезы или та, морская, что сейчас, огромными языками волн стремится добраться до верхушки острова, слизнуть ее, втянуть в ощерившуюся пасть бездны, которая готова проглотить и деревья, и кустарники, и невзрачную башенку маяка, до которой ему наконец-то удалось добежать.

— Слушай, Лунин, — спросила Лиза, внезапно поворачиваясь к нему, — а почему ты на мне все не женишься, сколько лет мы уже вместе живем?

Она помолчала, хлюпнула покрасневшим носом и, так и не перестав плакать, добавила:

— Хочешь, я тебе рожу?

Иногда его бесило, что Лиза почти всегда называла его по фамилии, будто он был лишь компьютерным файлом, который в любой момент можно стереть. Лунин.doc. Хранится в директории «дом», поддиректория может быть разной: иногда это кухня, иногда гостиная, вот сейчас спальня.

Да и логика ее для Лунина была пусть и понятной, но не всегда приемлемой. Ты почему на мне не женишься? Хочешь, я тебе рожу? Возникает прямая связь: рожу, тогда женишься, только вот надо ли ему это?

Лунин попытался ощутить в квартире присутствие еще не то что не рожденного, но даже не зачатого существа. Вообще-то пора, они вместе уже сколько лет, понятно, что Лизе этого хочется, можно провести параллель, нерожавшая женщина — это аксолотль, которому не дано стать амбистомой, как Ларисе, хотя Лунину ее жалко, но Мартынова все равно надо было вызвать на дуэль, если бы он выпил еще пару бокалов вина, то этим бы дело и закончилось, только где вот взять пистолеты?

— Лунин! Ты меня слышишь?

Лунин слышал лишь рев ветра. Плотно закрыл за собой дверь, бросил рыбу на стол, туда же положил мешок из рубашки, набитый мидиями. Хотелось выпить чего-нибудь горячего, с утра еще оставался травяной отвар, но его надо разогреть.

Затрещал огонь, заплясали языки пламени. Сейчас он напьется горячего, а потом будет чистить рыбу, только как это делается? Его с детства мутило от одного лишь запаха сырой рыбы. Когда бабушка начинала ее чистить, он уходил из дома. Лиза же не любила рыбу, покупала иногда готовое филе, которое следовало лишь обвалять в муке и бросить на сковородку.

А еще из муки можно печь хлеб. Или жарить оладьи. Лунину безумно захотелось хотя бы краюхи белого хлеба. Ветер за стенами маяка продолжал бесноваться, на море уже начался шторм.

В тот вечер он так и ничего не сказал Лизе, хотя решение для себя принял. Просто сделай он ей предложение в тот самый момент, это было бы признанием того, что она выплакала его. Да еще алкоголь, и этот дурацкий визит к Мартыновым, ноги его больше там не будет, и Лизиной тоже! Пусть милуются со своими аксолотлями, дождутся, что те выползут наружу и заполонят собой улицы города, надо лишь, чтобы шторм и ливень не заканчивались, и тогда весь мир превратится в огромный аквариум, в котором воцарятся существа с красными ветвистыми жабрами.

Утром Лиза с ним не разговаривала, но Лунин лишь улыбался, думая о том, как лучше обставить предстоящий разговор. Может, пойти в ресторан и сделать это там, или же самому приготовить ужин, сопроводив его банальными романтическими свечками? Нет, свечки не подойдут — у Лизы от их горения начинала болеть голова, и это не было отговоркой. Такие случаи Лунин просчитывал на раз, хотя Лиза редко пользовалась подобными хитростями. Ей было намного проще честно ответить «не хочу», и он смирялся, понимая, что полностью ему никогда не познать природы этой женщины, которая во многом такой же пришелец в его мир, как и питомцы Мартынова, только вызывающая совсем иные чувства, каждое из которых Лунин старался бережно хранить в себе, боясь обнаружить.

Она, громко хлопнув дверью, ушла на работу, а Лунин, собрав вещи и заказав такси в аэропорт, решил, что позвонит ей перед рейсом и скажет, что после его возвращения ее ждет сюрприз. Пусть ломает голову, хотя она девочка умная, скорее всего, догадается. Главное, позвонить перед самым взлетом, чтобы потом отключить телефон, и она не сможет перезвонить. Иначе он не устоит и выболтает ей все, это уже проверено. Нет, сюрприз так сюрприз, вернется он максимум через десять дней и тогда сразу же сделает ей предложение. Он уже сам этого хочет, а потом пусть рожает, он не против, только за, но вот как сообщить ей о том, где он, чтобы не волновалась? Наверное, сходит с ума или уже летит в самолете, развернув бурную деятельность по его поискам. А может…

Лунин подумал о Мартынове. Самое время, чтобы тому охмурить Лизу. И беда в том, что об этом не узнать. Тритоны и аксолотли, фантомы памяти, порождающие чудовищ. По дороге в аэропорт он остановился возле ювелирного магазина и присмотрел кольца, решив купить их по возвращении. Но сделает это кто-то другой. Ветер начал стихать, он уже не выл так ужасно. Зато стали слышны иные звуки, будто кто-то надрывно плакал и никак не мог успокоиться.

А потом плач перешел в стон, от которого было некуда деться.

Лунин не выдержал и открыл дверь. Это стонало море.

 




Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 18 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав

Лунин-старший | Рекогносцировка на местности | Похмелье | Маяки-1. Из дневника смотрителя | Маяки-2. Из дневника смотрителя | Танцы на холмах | Киты и дельфины | Утраченный мир | Выстрел | Маяки-3. Из дневника смотрителя |


lektsii.net - Лекции.Нет - 2014-2024 год. (0.015 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав