Читайте также:
|
18.07. Десятый день с отъезда Тани.
Ветер NW, слабый, видимость к вечеру стала плохая, весь горизонт в облаках. Температура днем была +21 по Цельсию, море + 19.
C утра увидел ее. Даже сам не ожидал, что это возможно.
Я пошел за мидиями, решил пожарить на завтрак. Было очень рано, везде лежал туман. Хорошо, что знаю остров наизусть, иначе сорвался бы со склона и переломал если не шею, то руки или ноги. В тумане иногда ходить приятно, как в другом измерении. Иногда он как плотный белесоватый студень, кажется, что ты рассекаешь его, он отступает, можно даже различить, что впереди на пару метров. Но потом он опять смыкается, затягивает свою петлю у тебя на шее, набивается в рот, залепляет глаза.
А временами он маслянистый, жирный, странного желтовато оттенка. Может, так мне кажется потому, что настоящее масло нам привозят очень редко… Правильнее написать «нам привозили», никак не могу привыкнуть к тому, что я здесь один, не считая птиц, змей, ящериц, насекомых да мелких грызунов, которые живут на склонах.
Впрочем, на второй год нашей жизни с Таней на маяке, ближе к осени, когда шторма прошли и вода почти все время была, как зеркало, на остров с Большой земли приплыл бурый медведь. Молодой, а потому и не страшный. Он выбрался на берег в бухте Пушкина, мы с Таней как раз возвращались со сбора лимонника. Услышав странный шум, она вцепилась в мой локоть, да так, что синяк потом не проходил пару недель. До сумерек оставался примерно час, мы осторожно выбрались на склон из зарослей кустарника, бухта была прямо под нами. Медведь отряхнулся от воды, а потом, косолапя, но очень быстро, побежал вверх, почти навстречу нам.
Неделю он жил где-то неподалеку от маяка, иногда мы видели его лобастую голову сквозь заросли, когда ветер дул в его сторону, то он, унюхав наш запах, поднимался и начинал оглядываться, но затем вдруг резко терял всякий интерес и опять исчезал в кустарнике. Ведь кроме лимонника там была еще лесная малина, дикий мелкий и очень кислый виноград, а пониже, у самой земли, можно отыскать и ежевику с земляникой, хотя последняя уже отошла к этому времени.
Таня все просила меня, чтобы я вызвал с берега охотников, боясь, что если я сам решу застрелить гостя, то могу промазать, и он бросится на меня. Старая двустволка двенадцатого калибра да десятка три патронов, в основном заряженных дробью, — вот весь мой арсенал на тот день. Это могло бы меня выручить, если бы я того действительно захотел, а объяснять Тане, что я редко промахивался в жизни, было как-то неудобно, будто я решил похвастаться.
Но мне не хотелось убивать. Что-то подсказывало, что как приплыл мишка, так и уберется с острова восвояси. А куда будет лежать его путь — или обратно на Большую землю, или же к другим островам, где нет маяков, но больше еды, — так и останется мне неведомо.
И он ушел так же, как и появился, просто исчез, и все. Мы перестали натыкаться на свежие кучи его помета, никто не шатался по зарослям, громко урча, будто предлагая нам туда не соваться. Таня облегченно вздохнула, а я помахал в сторону моря рукой, желая недавнему гостю одного: счастливой и безопасной дороги.
Но я отвлекся. Остров, конечно, настраивает на размышления и воспоминания, но то, что произошло сегодня, мною пока даже неосмысленно. Все еще я не могу прийти в себя, хотя вроде бы меня давно уже трудно как удивить, так и напугать.
Мне не хотелось идти в сторону Сциллы с Харибдой, проще было спуститься в бухту Пушкина и, дойдя до ее левого края, перебраться по камням за мысок, где начиналась следующая небольшая бухточка, с удобным дном и грядой камней, так удобно уходящих в море, будто их специально кто-то положил один за другим, чтобы можно было уйти как можно дальше. Особенно это хорошо делать в отлив, сегодня он как раз выпал на утро, так что вода должна уйти далеко, а учитывая случившееся вчера новолуние, то еще дальше, чем это происходит обычно.
Зато и прилив будет полноводнее. Я не моряк, а всего лишь смотритель маяка, и за все то время, что нахожусь здесь, так и не научился предугадывать, точное время наступления что большой, что малой воды. Но это зрелище завораживает, недаром есть такое выражение: «дыхание океана». Волны — всего лишь его маленькая частичка, так, легкое надувание щек, не больше. А вот когда он дышит во все легкие, это другое. Таня никак не могла понять, почему я часами могу просто смотреть на море и ничего не говорить, у нее не было этой завороженности, может, потому она и сбежала?
Когда я подходил к берегу, то туман остался лишь на склонах, как клочья овечьей шерсти или обрывки парусины. Мне нравится подбирать сравнения, когда удается сделать это так, чтобы в памяти отложился не просто пейзаж, а его образ, я радуюсь и чувствую, что счастлив, как бы одиноко мне ни было в этот момент.
На маяк мне надо было вернуться часам к девяти утра, чтобы спокойно позавтракать, а потом заняться ремонтом погреба: я давно хотел сделать новые полки, специально собирал доски, выброшенные на берег, складывал их на просушку. За пару месяцев набралось достаточно, лето выдалось щедрое на шторма, а после каждого на берегу можно найти много интересного. Да и приливы тому способствуют. Бывало, что, бродя по берегу, я натыкался на самые неподходящие вроде бы вещи. Однажды нашел детский стульчик без одной ножки, которую изготовил сам и прибил длинным блестящим гвоздем, а потом поставил его у очага, чтобы Таня могла сидеть и смотреть на пламя. Моего веса он бы не выдержал, а ее — легко. Только перед самым отъездом она вдруг вспылила и вышвырнула его на улицу, так и валяется где-то, я не стал искать.
Бутылок с записками я не находил, а вот пустые на берег волны выбрасывали часто. Я вспоминал книжки, которые читал в детстве, и пытался в каждой найти какое-нибудь послание, но, счистив со стекла налет моря, обнаруживал лишь пустоту, даже если бутылка была закрыта, что тоже иногда случалось. Как доплывали открытые, которые должны, нахлебавшись воды, уйти на дно, упокоиться в бездне, я так и не понял до сих пор, скорее всего, на одну доплывшую была сотня утопших. Хотя, отмытые изнутри и снаружи, все они шли в хозяйство, Таня использовала их как тару под настойки, что заготавливала каждую осень.
Иногда же на берегу обнаруживалось нечто, что не принадлежало людскому миру. Первый раз подобное обнаружила Таня, пойдя прогуляться одна в ту самую бухту Пушкина, которую я уже миновал сегодня и зашел в воду, чтобы перейти в соседнюю, безымянную. Будь моя воля, я назвал бы ее, чтобы не нарушать гармонию, бухтой Дельвига, но для такого громкого имени она была слишком маленькой — всего метров десять шириной.
В тот раз я услышал ее испуганный крик и быстро помчался от маяка вниз, чтобы прийти на помощь. Таня стояла у самой кромки воды, ее буквально трясло. Она была не в брюках и рубашке, как обычно. Решив позагорать, она пошла в сарафане на бретельках. Шальная волна окатила ее с головой, ткань намокла и облепила тело, в любом другом случае я бы остановился и стал любоваться ею, но она продолжала кричать в сторону моря.
Скорее всего, это был полуразложившийся труп молодого дельфина. Глаза вытекли или были кем-то сожраны, все тело обкусано, лишь морда осталась такой же, как и при жизни, с длинной нижней челюстью и чуть покороче — верхней.
Таня боялась дельфинов, когда они иногда показывались со стороны открытого моря и подплывали ближе к берегу, она предпочитала не подходить к воде, говоря, что слышит их голоса, и это не нежное пение, а злобные, угрожающе звуки, напоминающие ей клекот каких-то мифических птиц, может, гарпий, а может, и птицу-сирина.
Я спокойно относился к этим ее страхам. Жизнь вдвоем на острове, окруженном милями и милями воды, кого угодно заставит поверить во всякую чертовщину. Но вот такая встреча, как тем утром, с дурно пахнущим телом существа, которое обычно представало перед ней иным — живым, сильным, несущим в себе тайну глубин, подействовало на мою подругу совсем уж дурным образом. Порою мне кажется, что именно в тот день Таня впервые задумалась, что ей надо бежать отсюда, что эта нелепая жизнь со смотрителем маяка, который еще и старше ее на много лет, превращает ее лишь в тень самой себя, а ведь так хочется жить иной, настоящей жизнью.
Сбегав за лопатой и попросив Таню отойти подальше, я перетащил труп дельфина ближе к склону, где береговой песок заканчивался и начиналась земля. Выкопал яму и похоронил в ней останки, они и сейчас должны покоиться там, только я не помню уже точного места.
Но то был просто дельфин, и пугаться было нечего. Я благодарен Богу, что был один, когда наткнулся на то странное создание, похожее на клубок огромных перепутанных мертвых змей, покрытых вдобавок гигантскими, размером с большую обеденную тарелку, присосками. Существо было разрезано или перекусано надвое, если не натрое. Передо мною была лишь одна часть, остальные океан решил оставить себе. Если бы Таня увидела ту тварь, то ее бегство с острова произошло бы намного раньше, и я бы вел этот дневник уже давно.
Мне стало не по себе, надо было как-то убрать это чудище с песка, но даже касаться его я боялся. От него ничем не пахло — видимо, останки слишком долго пробыли в соленой воде, которая разъела их и вымыла всю кровь. Конечно, если они полежат на солнце, то завоняют, но пугало меня не это.
Сколько бы я ни смотрел на море, я всегда понимал одно, что именно оно настоящий хозяин на нашей планете. И что там, в бездне, живут существа, которые явились в этот мир намного раньше нас, и если они вдруг решат выйти на сушу, то нам ничего не останется, как просто убраться куда подальше. Может, закопаться в землю, может, предпочесть другой исход, но мы будем на Земле лишними, хорошо, что пока у них есть океан.
Потому я читаю здесь на острове те книги, что взял с собой. В них иной мир, да и люди, которые их написали, были другими, иногда мне кажется, что намного лучше нас. Они искали гармонию, а ведь это то, чего так не хватает нам всем. Вот почему я ушел с Большой земли, зачем-то посчитав, что и Тане надо того же.
Только я ошибался.
Если я все же вернусь, то прежде всего постараюсь найти Таню, а потом поеду с ней в Михайловское. А лучше в Болдино — ведь там была написана моя любимая книга, хотя вряд ли я родом из тех Выриных, что в ней упомянуты. Но это будет, если я вернусь, с моей социопатией это вряд ли возможно, да и потом, море, слово, состоящее в русском языке всего лишь из четырех букв. Это на две меньше, чем в словах «любовь» и «страсть», хотя между ними можно поставить знак равенства.
Скоро пора подниматься наверх и зажигать маяк, а я что-то расписался сегодня и никак не могу дойти до конца рассказа о прошедшем дне.
Безымянная бухточка встретила меня обнажившимися от прилива камнями, я начал собирать мидии, забредая все дальше от берега. До прихода большой воды оставалось еще много времени, я предвкушал, как, вернувшись, брошу раковины на противень, дождусь, пока они сами раскроются, а потом сяду в тенечке и буду завтракать, пытаясь, как и обычно, понять, что не так произошло в моей жизни и почему я остался один. А затем, собрав скорлупки, чтобы не валялись рядом с маяком, притягивая всяких ползающих и бегающих насекомых и гадов, немного передохну, прежде чем приняться за работу. Я давно не перечитывал «Дуэль», уже несколько месяцев, срок подошел, пора было открыть книгу.
С этими мыслями я перескочил на следующий камень и вдруг услышал стон. Казалось, что он исходил прямо от поверхности воды, плескавшейся в заводи между двумя камнями, почему-то отлив не опустошил ее. А может, тут было просто глубже, какая-нибудь впадина или расщелина, превратившаяся в природную ловушку.
И именно в ней кто-то стонал. Я наклонился ближе к воде, но ничего не мог рассмотреть. Солнце еще не взошло так высоко, чтобы осветить дно, если, конечно, до него смогут достать лучи. А потом мне показалось, что я увидел лицо. Оно было прекрасным, с большими молящими о помощи глазами, рот приоткрылся, видимо, мне что-то хотели сказать, но слова так и не достигли поверхности, превратившись лишь в цепочку мелких пузырьков, поднимающихся вверх и лопающихся как мыльные пузырики. Затем появилась рука. Меня прошиб пот, неизвестно, чего ожидать дальше. Если я решу помочь, то меня могут просто утащить на дно, хотя существо явно в беде. Правда, если долго вглядываться в воду, то привидится еще не то. Кончики пальцев почти достают до моего лица — то ли манят, то ли дразнят. Видны длинные плети водорослей, они как распущенные волосы, что вьются в водовороте заводи вокруг головы неведомого обитателя моря, точнее — обитательницы. Она вдруг быстро кивает мне, будто опять то ли прося о помощи, то ли зовя к себе, а потом, видимо, устав от бессмысленного плена, падучею звездою сверкает в появившихся лучах солнца, протискивается между камнями и исчезает под появившимися внезапно волнами — прилив начался раньше, чем я предполагал.
Мне хотелось нырнуть и последовать за ней. Я знал, что тем обреку себя на гибель, но желание все нарастало, море загудело, будто распеваясь, а потом опять послышался тот голос, что может свести с ума. Сердце мое колотилось так, что было готово то ли выскочить из груди, то ли разорваться пополам. Пот застилал глаза, я все ближе и ближе склонялся к поверхности моря, звуки неведомого голоса притягивали, обвивали шею, сдавливали ее, тянули к себе. Недавно виденное лицо все еще, казалось, смотрело на меня этими странными гипнотическими глазами, от которых невозможно оторваться, я с трудом нашел в себе силы, чтобы сбросить напавший морок и как можно быстрее поспешил на берег.
Добравшись до маяка, я долго сидел на ступеньках перед дверью, пока не пришел в себя настолько, что смог заняться приготовлением завтрака. Всякое желание провести дальнейший день до вечера с пользой для хозяйства испарилось, лестницу для погреба можно сколотить и завтра. В обед погода начала портиться, горизонт потемнел, но это не означало, что будет шторм. Да и дождь мог пройти стороной. Я заканчиваю сегодняшнюю запись. Единственное, чего мне сейчас хочется, так это закрыть плотно входную дверь, зажечь огонь в очаге и, в ожидании того часа, когда надо будет подняться на второй этаж, перечитать пушкинскую «Русалку». Мне кажется, что он писал ее с натуры, по крайней мере, в той части, которая не касается монаха.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 72 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |