|
Читайте также: |
Он глядел на тушу, лежащую на берегу, и понимал, что начинает чувствовать все страхи мира.
Глыба коричневатой, нездорового цвета студенистой плоти, при ближайшем рассмотрении похожая на огромного слизня, сползшего с горы, в которую невесть как превратилось море, вызывало в нем жуткое омерзение. И одновременно желание прикоснуться кончиками пальцев к тому, что было как мертвым телом, так и вечно живым монстром, Кракеном, Великим Морским Змеем, а скорее всего, тем неведомым, что живет где-то рядом с каждым из нас, вызывая невольные провалы в памяти да оставляя бездонную черноту. Лунин понимал, что надо зажечь свет, только выключатель спрятался где-то глубоко в студенистых складках туши.
Провалы уходили вниз, если сорваться, то неизвестно, когда достигнешь дна. Чудовище еще дышало, дурной запах, исходящий от его тела, вызывал у Лунина омерзение, будто он упал в выгребную яму и плавал сейчас в океане нечистот.
Настоящий океан дышал за его спиной, ветер нес аромат свежевыстиранного и подмороженного белья. Почему-то Екатерина Львовна любила сушить его на улице, и маленькому Лунину временами приходилось помогать ей. Если посмотреть в провал, то там, где-то далеко внизу, еще можно увидеть, как во дворе между стойками, сваренными из водопроводных труб, натянуты веревки, и пожилая женщина, одетая в давно вышедшее из моды пальто загадочного терракотового цвета, в толстом цветном платке, покрывшем седые волосы, развешивает простыни и пододеяльники. А помогает ей маленький мальчик, не надевший даже курточки. Он в сером свитере толстой вязки да старых линялых джинсах, которые ему подарила все та же тетя Ася, голую веснушчатую спину которой он увидел на подъезде к станции Тамань.
Если начать спускаться вниз, крепко держась за хлипкие поручни лестницы, уводящей в черноту, то можно добраться до того места, где и сейчас живет тетушка — все такая же молодая и странная, как будто не прошло всех этих лет, в течение которых они не виделись, да вряд ли уже встретятся.
Они все были там, родные и близкие, некогда любимые, но исчезнувшие из его жизни. Разве что Лиза оставалась на поверхности, но чудовище было готово и ее пожрать, сглотнуть, пропустить по пищеводу, чтобы там, в мрачной яме желудка, она заняла свою нишу, какую-нибудь из пещерок, где в вечной, влажной темноте дожидалась бы очереди на переработку в фекалии.
Уже полуживой, но все еще не готовый испустить дух монстр внезапно дернулся. Лунин едва удержался, чтобы не свалиться на крупную гальку, которой был покрыт в этом месте берег. Серые, черные, белые эти каменные круглые катыши, будто окаменевшие яйца гигантских чаек, ровно лежали вокруг, составляя странный узор.
Он уже пробовал их на вкус, те, что можно собирать на скалах неподалеку от Сциллы с Харибдой. Cкорлупа у всех разная — есть темная, есть пятнистая,встречаются яйца с зеленой и синей, и у всех нежный рыбный вкус, который можно сравнить скорее с семгой, чем с хеком или минтаем. Говорят, во многих странах добывать эти яйца запрещено, может, Павел и нарушил закон, только что ему остается делать?
Чудовище опять вздохнуло. Зловонное дыхание смешалось с запахом свежевыстиранного белья. У Лунина закружилась голова, казалось, что еще мгновение, и он не удержится и полетит туда, вниз, в разверстую утробу провала, навстречу собственной гибели, которая ждала его на дне.
— Лунин, — услышал он вдруг голос Лизы. — Лунин, ты куда пропал?
Где-то внизу вдруг загорелся свет.
— У меня день рождения, — зачем-то сказал Лунин, — и мне опять ничего не подарят…
— Твой день рождения прошел, мы ходили в ресторан, помнишь? Ты почему все жалеешь себя, Лунин?
Он посмотрел по сторонам. Море, скалы, неугомонные чайки. Туша огромного и неведомого существа, выбросившегося на берег, еще не начавшая разлагаться, но уже источающая аромат смерти. Может, это действительно был Кракен, или Великий Морской Змей, или то неведомое, что живет рядом с каждым из нас, но спросить не у кого, разве что ему удастся встретить морскую деву или внезапно лицом к лицу столкнуться с Выриным. Почему-то Лунину вдруг стало казаться, что он здесь, на острове, только ушел с маяка и таится сейчас в одной из бухточек, устроив там себе схрон.
— Лунин, — опять раздался голос Лизы, — ты мне скажи одно, ты меня совсем бросил?
Он представил, как она сидит сейчас на их большой кровати, уже расправленной и приготовленной ко сну, шторы задернуты, чтобы ни луна, ни звезды не светили в окно, хотя какие звезды в городе — их там давно уже нет. Это здесь ночами можно не отрывать взгляда от неба и пытаться вспоминать забытые названия созвездий. Раньше хоть зимой звезды яркими точками были вморожены в небосвод, но в последние годы их будто замазали темной краской, хорошо хоть, что ее не хватило на луну.
Исчезновение мира — вот как это можно назвать.
Ему захотелось обнять Лизу и сказать, что на самом деле бояться ей нечего, что он любит ее и никуда никогда не денется, потому как именно без нее жизнь его окончательно лишится всякого смысла, а что сейчас он не рядом, так в этом не его вина, так уж случилось, туман не вовремя накрыл и море, и старенький теплоход «Гаврила Державин», только вот почему все это произошло именно с ним?
— Хочешь, я приеду? — спросила Лиза, — где бы ты ни был, только дай о себе знать, пошли весточку, и я найду тебя!
Лунин посмотрел в сторону моря. На берегу никого не было. Все те же чайки мельтешили над волнами, почему-то они боялись подлетать к тяжело дышащей на гальке туше, будто ощущая то же, что и он: страх и ужас, исходящие от нее. Лиза бы не выдержала здесь и дня, завыла белугой, вроде бы есть такое выражение. Хотя правильнее говорить белухой. Белуга — это рыба, белуха — полярный дельфин. Интересно, а они заплывают в эти воды? Вряд ли, впрочем, чего только не бывает на свете. Он уже слышал пение китов, он видит Кракена, пусть это будет именно он, так отчего бы какой-нибудь очень суровой зимой белухам не приплыть сюда из арктических вод, чтобы выжить, обрести спасение, ведь у острова море не замерзает, почему-то он в этом уверен.
Если его не спасут до зимы, то следующей весны уже не будет. И ничего уже больше не будет.
— Что ты такое говоришь, Лунин? — испуганно спросила Лиза.
Ему захотелось обнять ее, почувствовать, как бьется сердце, как она дышит, можно даже не заниматься любовью, просто лежать обнявшись и чувствовать, как на нее снисходит сон. Вот только он так давно уже не был в ней, что вряд ли бы выдержал без этого. И потом, секс ее всегда успокаивает, у нее ведь свои страхи, как у него свои, и порою нет лучшего способа уйти от них, чем просто стать на какое-то время единым целым, пусть это лишь мгновение в сравнении с вечностью
Интересно, а Кракен вечен?
Лунин посмотрел на чудовище. То еще было живо, дыхание стало ровнее, но если оно пробудет на берегу еще пару часов, то смерть неизбежна, и тогда от вечности не останется и следа. Оно ему даже стало нравиться: под действием солнечных лучей цвет кожи начал меняться, студенистая плоть покрылась тонкой, но прочной кожицей нежно-розового цвета, который вдруг стал переливаться, менять оттенки, пока, наконец, не стал похож на узор из гальки, такой же серый, белый и черный. Павлу вдруг захотелось опять прикоснуться к этой громадине, и он все же провел кончиками пальцев по телу монстра.
Ничего не произошло, провалы исчезли, память была мертва. Как он не пытался вновь увидеть то, что происходило совсем недавно на дне бездны, у него это не получалось. Будто наросшая кожа затянула собой и прошлое, оставив лишь чувство горечи от того, что он опять разминулся с самим собой и с теми, кого он когда-то любил.
С моря подул сильный ветер.
— Мне холодно, Лунин, — сказала Лиза, — обними меня!
Он потянулся к ней, но обнял пустоту.
Чувство утраты — вот что сопровождало его с самого детства. Мать, которая умерла, рожая его на свет. Отец, которого он впервые увидел тогда, когда ему было уже шестнадцать. Дедушка и бабушка, вырастившие его и ушедшие в один из тех самых провалов, куда он только что смог заглянуть на мгновение, которое уже осталось в прошлом. Ящик Пандоры всегда открывается в указанное время, а кто в нем окажется — трудно даже вообразить. Сколько Лунин себя помнил, он всегда знал одно, что лучше в него не заглядывать, но вот не удержался и сейчас здесь — один, на продуваемом северным ветром берегу. Волны усилились, одна накатывает на другую, другая на третью, черная полоса возникла у горизонта, скоро она приблизится, знать бы еще, что несет она с собой. Сколько ни смотришь на океан, он никогда не бывает одним и тем же, пусть внешне мало меняется: вода, небо, да чайки у берега. Лунину вдруг захотелось домой, на маяк. Он поймал себя на мысли, что назвал маяк «домом», и улыбнулся. Если бы с ним была Лиза, то это действительно был бы дом, она смогла бы навести в нем уют, а он занимался бы тем, чем и должен мужчина: зажигал вечерами свет, который освещал бы путь кораблям, пусть они давно уже не проходят поблизости от этого острова.
И тогда бы это чувство, что преследует его с рождения, исчезло. Он в этом уверен, сколько можно копаться в собственной памяти, пытаясь зацепить и вытащить на поверхность нечто, что делает крепче твои связи с утраченным миром. Ветер стал еще сильнее, волны бились о берег, брызги начали долетать до спины Лунина и до неподвижного тела Кракена.
Надо было уходить, но Павел вдруг понял, что не может оставить зверя здесь одного. За эти несколько часов, что он провел рядом с ним, между ними возникла какая-то странная связь. Казалось, еще совсем немного, и он сможет понять, что творится в сознании этого выброшенного морем чудовища, которое опять вернуло Лунину ощущение той утраты, которую невозможно пережить, ведь это не что иное, как потеря самого себя.
Чувства страха, ужаса, омерзения, физической тошноты вдруг исчезли. Океан делал свое дело. Чем сильнее становился ветер, чем больше волны, тем живее казался вроде бы мертвый недавно Кракен. Лунин вдруг почувствовал, как в теле чудовища опять начала циркулировать кровь, он слышал стук огромного сердца, кожа монстра опять изменила цвет, сейчас она была под цвет неба, почти черная, с темно-синим отливом.
А потом монстр открыл глаза. В складках туши распахнулись две форточки, и оттуда прямо на Лунина уставились черные, лишенные зрачков, магические колодцы, вновь напомнившие Павлу о бездонных провалах памяти, в которых он так долго блуждал, и вот вроде бы у него появилась возможность выбраться на поверхность.
Дернулось щупальце, затем еще одно. Это было похоже на пробуждение вулкана, землетрясение или оживающую гору из еще в детстве читаных сказок. Черная полоса превратилась в полог, который занавесил как небо, так и море. На море-океане, на острове Буяне начинался шторм, вот-вот разверзнутся хляби небесные, потоки воды, гром и молнии, и если Лунин не унесет ноги, то его смоет туда, в родную стихию Кракена, только второй раз ему уже не спастись.
Он почувствовал, как одно из щупалец, дотянувшись до него, вдруг нежно оплело его ногу, именно что нежно, никакой агрессии, холод от этого прикосновения кольнул Лунина в сердце, ему опять стало не по себе. Вновь вернулся страх, ожившая гора, еще недавно неподвижная и так дурно пахнущая туша, выпростала в его сторону второе щупальце, которое обвилось вокруг грудной клетки Павла, но не стало сжимать до хруста, хотя сделать это могло без проблем.
Может, Кракен напоследок решил поиграть с ним, будто Лунин — это кегля или мячик, хотя какой в этом смысл для чудовища, не проще ли просто поднять как можно выше, а потом швырнуть на гальку и посмотреть, как из размозженной головы потекут мозги. Или открыть пасть и зашвырнуть человечка в нее: надо же подкрепиться на дорогу. Океан наступает на берег, дождь польет с минуты на минуту. Кракену скоро в путь, туда, где под бездной вышних вод, на дне пучин, он опять успокоится, непотревоженный снами, находясь в этом забытье долго, века и века, лишь сбрасывая временами с себя оцепенение, жирея на морских червях и опять проваливаясь затем в немоту сна. И будет он так лежать в сотканной из водорослей чащи, пока не грянет назначенный свыше час, тогда Кракен проснется окончательно, вынырнет с ревом из бездны на зрелище ангелам и лишь потом умрет.
А сегодня он просто выбрался на сушу, чтобы осмотреться, — до конца света еще остается время. Лунин попытался освободиться от щупальца, но это бесполезно. Дождь полил с неба, волны набросились на берег. Невероятное ощущение, которого он еще ни разу не испытывал: когда чудовище поднимает тебя в воздух и бережно опускает под деревья, чтобы вода не захлестнула и не унесла в море.
До маяка ему не добежать — вода льет повсюду, по земле текут потоки. Лунин устраивается возле дерева, но потом понимает, что и тут может не быть спасения. Карабкается по стволу, добирается до развилки и думает, что если сейчас сюда ударит молния, то Лиза никогда уже не увидит его, хотя, скорее всего, она и так его уже никогда не увидит.
Ливень закончился примерно через полчаса и перешел в легкий, невнятный дождь. Небо из черного стало серым, можно опять видеть море, такое же серое, пасмурное. Волны начали утихать. Надо спуститься с дерева и добраться до маяка, перевести дух и обсохнуть.
Первым делом Лунин разжег огонь. Еды не было, он напился травяного чая, чтобы согреться, и лег прямо у очага, вбирая в себя тепло.
Сон накрыл его сразу. Он опять был на берегу, но вместе с Лизой. Она шла по кромке моря, босая, смеялась чему-то, Лунину было необыкновенно хорошо и спокойно на душе, только даже в дреме хотелось есть. Он вынырнул из сна и подумал, что утром надо бы сразу идти на море и набрать хотя бы моллюсков. Потом вновь закрыл глаза. Гроза давно стихла, дождь прекратился, Лизы не было рядом, когда он окончательно проснулся.
Как не было и никакого Кракена. Море тихо плескалось, посылая одну невысокую волну за другой на берег бухты Пушкина.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 75 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |