|
Читайте также: |
В области познания нет, и не может быть, окончательного вердикта. Развитие науки настоятельно требует на каждом витке его спирали пересмотра устаревших концепций, критической оценки и "переплавки" всех накопленных знаний, включая и полученные на данном этапе результаты, которые противоречат сложившимся ранее представлениям.
Всплеск интереса к микроистории в 1980-е годы был реакцией на истощение эвристического потенциала макроисторической версии социальной истории, что вызвало потребность по-новому определить ее предмет, задачи и методы, используя теоретический арсенал микроанализа, накопленный в современном обществоведении. Впрочем, вся вторая половина 1970-х годов была в мировой историографии временем поиска научно-исторической альтернативы как сциентистской парадигме, опиравшейся на макросоциологические теории, так и ее постмодернистскому антиподу. Карло Гинцбург обрисовал эту сложную и "неприятную" дилемму, которую поставило развитие естественных наук перед науками о человеке, следующим образом: "Они должны присвоить себе либо "мягкий" стандарт научности, с тем чтобы быть в состоянии достичь значимых результатов, либо жесткий стандарт и получать результаты, которые не будут иметь большого значения"[cvii].
Микроподходы получили широкое распространение и становились все более привлекательными, по мере того как обнаруживалась неполнота и неадекватность макроисторических выводов, ненадежность среднестатистических показателей[cviii], направленность доминирующей парадигмы на свертывание широкой панорамы исторического прошлого в узкий диапазон "ведущих тенденций", на сведение множества вариантов исторической динамики к псевдонормативным образцам или типам. И уход на микроуровень в рамках антропологической версии социальной истории изначально подразумевал перспективу последующего возвращения к генерализации на новых основаниях, хотя и с достаточно отчетливым осознанием тех труднопреодолимых препятствий, которые встретятся на этом "обратном" пути[cix].
Наиболее последовательное развитие микроподходы получили в рамках новой локальной истории, о которой уже говорилось специально. В отличие от традиционной локальной истории, которая в основном поставляла иллюстративный материал для подтверждения отдельных, нередко противоположных, тезисов, выдвигаемых специалистами по национальной и региональной истории, это был совершенно иной тип локальной истории, неразрывно связанный с "новой социальной историей", с историей социальных групп, но ставящий ее в пространственно-временные рамки реального социального взаимодействия и основанный на максимальной детализации и индивидуализации исследуемых объектов. В англоязычной историографии этот тип интенсивного исторического анализа локальных общностей иногда определялся как "микросоциальная история"[cx].
Комплексный анализ локально ограниченных сообществ традиционного типа, моделирование и типологизация внутри- и межгрупповых социальных взаимосвязей и другие методы социальной антропологии использовались историками применительно к собственному объекту исследования – локальным общностям прошлого. Это и открыло наиболее перспективный путь к осуществлению проекта социоистории, включающей в свой предмет социальные аспекты всех сторон исторического бытия человека, в новой локальной истории, которая поставила во главу угла не территориальный принцип, а описание и анализ реально существовавших социальных организмов локального уровня, и приступила к воплощению на локальном уровне познавательного идеала социальной истории – истории общества как целостности.
Такой тип микросоциального анализа имел и сверхзадачу – выяснение соотношения между организацией жизни в локальной общине, которая функционирует главным образом как форма личной, естественной связи людей, и социально-классовой структурой, фиксирующей качественно иной – опосредованно-вещный характер социальных отношений. А значит, – с самого начала был взят курс на поиски выхода из микрокосмического пространства локального социума на более высокие "орбиты", что ориентировало на последовательную комбинацию инструментов микро– и макроанализа. Ведущие исследователи локальной истории нового типа вполне обоснованно исходили из того, что реальность человеческих связей и отношений может быть понята лишь в их субстратной среде, в рамках социальной жизни, приближенных к индивиду, на уровне, непосредственно фиксирующем повторяемость и изменчивость индивидуальных и групповых ситуаций, но при этом прекрасно осознавали условный характер и искусственность вычленения изучаемого объекта из окружающего его социума.
Социальная среда, в которой действует исторический субъект, рисуется в обновленной социальной истории гораздо более сложной и гетерогенной, чем прежде. Вместо дихотомии локального/национального и привычной трехчленной схемы – автономного субъекта, социальных классов (или страт) и интегральной категории “общества” – мы наблюдаем множественное переплетение разноуровневых человеческих общностей: семейно-родственных, социально-профессиональных, локально-территориальных, конфессиональных, этнополитических групп, общинно-корпоративных структур. Новый подход к социальному намечается через реконструкцию опыта индивида и микрогрупп в самых разных и подвижных контекстах.
Благодаря тому, что границы разномасштабных социальных общностей накладываются друг на друга, пересекаясь в локальном микрокосме и даже в одном индивиде, локальные исследования, которые можно обозначить как “микрокосмические” (термин М.Постана), имеют естественный, а потому надежный, выход в макроисторическое пространство. Проследить воздействие макропроцессов на жизни индивидов, идентифицировать не случайные отклонения, а иные, не обнаруживаемые на макроуровне тенденции, можно лишь посредством анализа изменений в микросреде, но стык макросоциальной и микроистории "нащупывается" плавным изменением масштаба – на промежуточном уровне, на проводящих прямую и обратную связь локально-территориальных структурах среднего звена.
На рубеже 1970–1980-х годов все больше конкретных локальных исследований стали приближаться к идеальной модели, получившей признание как образец тотальной истории на микроуровне. Это исследование было направлено не просто на максимально эффективное использование разнообразных приемов анализа и фронтальную обработку данных местных архивов (налоговых описей, приходских регистров, завещаний, судебных протоколов и др.) для восстановления жизненных судеб индивидов и их межличностных взаимодействий. В целостной картине повседневной жизни местной общины они связывались через систему "региональных фильтров" с течением макропроцессов во всех сферах общественного бытия.
Непременными атрибутами такого исследования стали анализ основных характеристик и экономической и демографической ситуации в целом, структуры семьи и домохозяйства, порядка и правил наследования собственности, систем родственных и соседских связей, индивидуальной и групповой социальной и географической мобильности, социальных функций полов, локальных политических структур и культурных представлений, сравнительный сетевой анализ индивидуальных и коллективных социальных контактов, анализ функционирования формальных и неформальных средств социального контроля и распределения власти и влияния внутри общины[cxi].
В исследованиях этого типа широко применялась социологическая концепция "локальной социальной системы", опирающаяся, в частности, на такие критерии, как стратегия выбора брачных партнеров в ближайшей округе, частота обращений за материальной и социальной помощью в пределах домососедства и др. Разумеется, исследователи локальных систем, исходили, прежде всего, из того, что социальный статус индивида не может рассматриваться вне контекста локальных общностей (деревенских общин, городских приходов и т.д.). Тем не менее, они непременно учитывали экстралокальные источники влияния и социального престижа, если таковые обнаруживались. Но с помощью методов микроанализа локально-исторические исследования корректировали обобщенные утверждения или предположения, построенные на материале нормативных или дескриптивных экстралокальных источников[cxii].
Важной ступенью восхождения от синтеза на локальном уровне к общенациональному становится изучение промежуточных сообществ более крупного масштаба, так называемых территориальных общностей второго порядка, поскольку до сих пор еще совершенно недостаточно изучена их роль не только в формировании региональных вариантов политической культуры, но и в опосредовании активного воздействия макросоциальных структур на ситуацию в локальных сообществах. А ведь именно через них осуществлялась обратная связь между центральной властью и деревенскими и городскими общинами. Внимание исследователей сосредоточивается на том, как функционировала иерархическая система распределения власти в целом, и на изучении системы управления и политической жизни на местах, смещая таким образом фокус анализа политических институтов в направлении тех переходных звеньев, в которых реализовывалась обратная связь между государством и обществом (между макро– и микро-структурами разного уровня)[cxiii].
Поиски синтеза макро- и микросоциальной истории, осложненные очевидной несовместимостью их понятийных сеток и аналитического инструментария, разумеется, не ограничиваются предложенными решениями проблемы интеграции локально-исторических исследований. Движение в этом направлении весьма заметно и в "новой культурной истории", или "новой истории культуры"[cxiv], и в рамках "новой политической истории", обратившейся к осмыслению культурных стереотипов в сфере реальных властных отношений и к новым модификациям событийной истории[cxv], а также в так называемой персональной истории.
Если общий импульс к возрождению "персонального" подхода дала неудовлетворенность многих историков тенденцией к дегуманизации и деперсонализации исторических субъектов не только в социологизированной, но и в антропологизированной истории, то в своей позитивной стратегии его сторонники ориентируются на принципиально различные образцы – от микроистории до психоистории, от моделей рационального выбора до теорий социальной и культурной идентичности. Тем не менее, они имеют не только единый объект исследования – человеческую личность, но и существенно важную общую характеристику. Отличие этого направления исследований от привычного жанра историй из "жизни замечательных людей" и так называемых исторических портретов состоит в том, что в нем личная жизнь и судьбы отдельных исторических индивидов, формирование и развитие их внутреннего мира, "следы" их деятельности в разномасштабных промежутках пространства и времени выступают одновременно как стратегическая цель исследования и как адекватное средство познания включающего их и творимого ими исторического социума и таким образом используются для прояснения социального контекста, а не наоборот, как в традиционных исторических биографиях[cxvi].
Согласно Дж.Леви, “между биографией и контекстом существует постоянная обратная связь, а всякое изменение является результатом множества их взаимодействий”[cxvii]. В фокусе исследования оказывается внутренний мир человека, его эмоциально-духовная жизнь, отношения с близкими в семье и вне ее, а сам индивид выступает и как субъект деятельности и как объект контроля со стороны семейно-родственной группы, круга близких, формальных и неформальных сообществ, социальных институтов и властных структур разного уровня. Анализ индивидуальной деятельности опирается на представление о том, что социальный контекст не задает жестких, однозначно-обязательных предписаний, а лишь определенным образом ограничивает выбор действий, оставляя некоторое пространство возможностей и альтернативных решений, которыми действующие лица могут манипулировать для достижения своих целей[cxviii].
Особое внимание при этом уделяется выяснению того реального диапазона свободы выбора, которым могли располагать действующие лица истории в конкретном нормативном пространстве, используя его неполную структурированность, внутреннюю противоречивость и возможность неоднозначного истолкования правил и реализуя, таким образом, свою индивидуальную избирательную рациональность “в разъемах социальных границ”[cxix]. В этом выборе из существующих возможностей проявляется относительная самостоятельность личности.
Вполне понятно, что одной из главных задач "персональной истории" является раскрытие конкретного содержания процесса индивидуализации сознания и поведения человека, выражающегося в усилении личностных ориентаций за счет ослабления групповых. Это требует проработки имеющихся источников с точки зрения содержания и характера запечатленных в них комплексов межличностных отношений, стратегий поведения, индивидуальных идентичностей. Внимание многих исследователей привлекает нестандартное, отклоняющееся поведение, которое выходит за пределы освященных традицией норм и социально признанных альтернативных моделей, то есть действия, предполагающие волевое усилие субъекта в ситуации осознанного выбора.
В своих лучших образцах персональная история перерастает в собственно историю, понятую через личность, и демонстрирует максимальное приближение к идеальному типу сопряжения микро– и макроанализа[cxx].
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 123 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |