Читайте также:
|
Наиболее ярким примером бурного подъема и развития социальной истории 1960-1970-х годов может служить история города, "новая городская история", или же урбан-история (от urban history, по аналогии с урбан-социологией – urban sociology), которая стала излюбленным местом приложения сил многочисленных сторонников междисциплинарного подхода и, вероятно, самым удачным и зрелым плодом междисциплинарного взаимодействия истории, социологии и экономики.
Город как целое, представляющий собой идеальный объект для комплексного междисциплинарного исследования, впервые превратился из своеобразной сценической площадки, места соци-ально-исторического действия в специальный предмет изучения – именно в интеллектуальном контексте “новой городской истории”. Исследования в этой области рассматривали свой предмет в фокусе пересечения целого ряда общественных наук: демографии, социологии, экономической и исторической географии, этносоциологии и других, каждая из которых имеет свои специфические методы и подходы к изучению города. Разумеется, нельзя не учитывать неизбежную сложность междисциплинарных коммуникаций, обусловленную несовпадениями концептуальных основ, но главная трудность состояла в том, чтобы поставить столь разнообразные технические приемы на единую методологическую основу. Эта проблема и стала камнем преткновения в современной исторической урбанистике.
Одним из пионеров урбан-истории был известный британский историк Эйза Бриггс, который в лекции, опубликованной в 1960 г., а затем в своей монографии о викторианских городах призвал историков к заимствованию концепций урбан-социологии и к включению в свой арсенал междисциплинарного подхода. Одной из первых работ, посвященных теоретическим вопросам урбан-истории, был изданный в США сборник статей “Историк и город”, большинство авторов которого явно склонялись в сторону социально-контекстуального подхода, рассматривавшего город в его социальном окружении, как функцию включавшей его более крупной общественной системы[xix].
Первые конкретно-исторические работы, в которых этот подход так или иначе обозначился, появились еще в 1950-е годы, однако его теоретическое осмысление и обобщение было осуществлено значительно позднее, уже в результате далеко продвинувшейся социологизации западной исторической науки и в целях соединения исторического и социологического методов в изучении городской истории[xx].
В начале 60-х гг. наибольшим успехом пользовалось то направление социологии города, в русле которого рассматривался не город как таковой, а процесс урбанизации как одна из сторон исторического процесса, понятого в рамках общесоциологических эволюционных теорий. Однако, предложенная этим направлением сверхобобщенная универсалистская концепция, основу которой составляла аналитическая модель, выделявшая по структурным характеристикам два типа городов – доиндустриальный и индустриальный (иногда с добавлением третьего – переходного типа), оказалась неприемлемой для исторически мыслящих ученых. Вскоре она была подвергнута обоснованной критике, убедительно доказавшей ее несостоятельность не только в историческом, но и в сравнительно-типологическом исследовании. Но сама эта научная полемика, как и теоретико-методологические разработки урбан-социологии сыграли заметную роль в обновлении междисциплинарного поля исторической урбанистики и рождении так называемой “новой истории и социологии города” (термин Ф.Абрамса).
Урбан-история противопоставила традиционным – биографическому, типологическому, автономно-локальному – подходам так называемый контекстуальный подход, как вариант системного подхода, предполагавший соблюдение принципа детерминации локальных форм социально-экономическим или социально-политическим контекстом. “Новая история и социология города” опиралась на концепции и классификации Макса Вебера и его тезис о том, что решающий для развития капитализма на Западе перелом произошел в особой категории городов.
Главное, что объединяло довольно разнородный контингент сторонников контекстуального подхода – это понимание города как частного выражения более крупных систем (цивилизаций, государств, обществ, способов производства) в противовес дуалистическим концепциям, отделяющим город от его окружения и противопоставляющим их друг другу. В рамках этого подхода город представал перед исследователем как комплексный объект (система или подсистема) в единстве своих многообразных (хозяйственных, организационных, административно-политических, военно-стратегических и других) функций и одновременно как элемент включающей его целостности, как пространственное воплощение ее социальных связей и культурной специфики.
Речь, таким образом, шла о новом понимании места и роли городов и урбанизации в истории человечества. В отличие от сторонников эволюционистского направления представители “новой социологии и истории города”, рассматривая его как исторически конкретную социально-пространственную форму существования общественной системы, воспроизводящую и концентрирующую ее основные элементы и отношения, отмечали стадиальную специфику урбанизационных процессов, так же как и различия в их цивилизационном содержании[xxi].
Для построения своей аналитической теории “новая социология и история города” нуждалась в решении двух ключевых методологических проблем: во-первых, в каком именно контексте рассматривать город и, во-вторых, в создании модели, раскрывающей механизм взаимодействия города и включающей его системы. По первому вопросу были намечены три аспекта рассмотрения: социально-экономический, социально-политический и социокультурный, – которые могли быть в перспективе объединены в более плодотворный комплексный анализ. Его парадигма в исторической науке к этому времени уже практически сложилась. Формальные признаки этой парадигмы рельефно выступали в самом подзаголовке журнала “Анналы” – “Экономики. Общества. Цивилизации”. Синтетические броделевские концепции городских ареалов-пространств, в которых город того или иного типа реализовывал свои многообразные функции, оказали огромное влияние на урбан-историю, изучавшую город в контекстах разной конфигурации и масштаба, пронизанных связями различного характера, плотности и интенсивности.
Однако социально-историческая урбанистика не ограничивалась исследованием региональных городских систем: очень скоро ее основные усилия сосредоточились на анализе социальных групп городского населения и связей внутри городского сообщества. В исторических исследованиях этого рода сформировалось два подступа к изучению социальных общностей. Первый подходит к этой проблеме со стороны индивидов, составляющих ту или иную общность, и имеет предметом исследования жизненный путь человека от рождения до смерти, описываемый через последовательную смену социальных ролей и стереотипов поведения и рассматриваемый в контексте занимаемого им на том или ином этапе социального жизненного пространства. Второй отталкивается от раскрытия внутренней организации и функционирования самой социальной среды, микромира ("микрокосма") общины, ассоциации, корпорации, всего многообразия городских общностей и малых групп и выявляет их соотношение между собой. В этих подходах со всей определенностью обнаружилась “пуповина”, соединявшая урбан-историю 1970-х годов с современной микросоциологией.
Впрочем, бурный рост как новой истории города, так и новой социальной истории, и всей “новой исторической науки”, частью которой они являлись, происходил на достаточно эклектичной методологической основе, что проявилось и в конкретных исследованиях, и в многочисленных методологических дискуссиях 1970-1980-х годов. В целом же, в это время значительно расширилось само понятие социальной истории: наряду с классами, сословиями и иными большими группами людей она сделала предметом своего изучения социальные микроструктуры: семью, общину, приход, разного рода другие общности и корпорации, которые были столь распространены в доиндустриальную эпоху. Прямолинейно-классовому подходу была противопоставлена более сложная картина социальных структур, промежуточных слоев и страт, позволяющая тоньше нюансировать характер социальных противоречий, политики государства, роли религии и церкви, различных форм идеологии.
Важным позитивным моментом в историографии 1970-х годов явился и постепенный отход от “классического” факторного анализа (как в монистическом, так и в плюралистическом его вариантах), при котором персонифицируются и противопоставляются друг другу в качестве активной и пассивной сторон исторического процесса произвольно вычлененные из него ряды однородных явлений. И это не случайно, поскольку принципиальной исходной установкой ведущих направлений современной историографии стал взгляд на общество как на целостный организм, в котором все элементы взаимодействуют в сложной системе прямых и обратных связей, что исключает возможность редукции и нахождения какого-либо одного пусть даже относительно независимого фактора, способного определять все историческое развитие.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 221336 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |