Читайте также:
|
Наряду с выдвинувшимися на первый план эпистемологическими проблемами, центральное место в многочисленных методологических дискуссиях продолжают занимать перспективы исторического синтеза, который был бы способен восстановить разорванную аналитическими процедурами целостность ткани исторического прошлого, осуществить реинтеграцию системно-структурного, социокультурного и психологически-личностного подходов, обособившихся в практических исследованиях. Первый этап преодоления кризисной ситуации, связанной с формированием новой парадигмы, естественно, начался с осознания и признания непреодолимых трудностей-тупиков, создавшихся в объяснении прошлого в рамках старых парадигм.
Переосмыслив историографический опыт недавнего прошлого, ведущая часть мирового научного сообщества оказалась способной и в условиях нарастания эпистемологического кризиса взглянуть на свою практику со стороны и, используя теоретический арсенал микроанализа, накопленный в современном обществоведении, разработать новые модели, призванные избавить социальную историю от ставших тесными форм, “присвоить” новые идеи, ассимилировав их, и выйти за собственные пределы – в новое исследовательское пространство.
Значительное число практикующих историков (прежде всего британских и американских) позитивно восприняли теорию структурации А.Гидденса[cxxi]. Конечно, речь, как правило, не идет об открытой артикуляции лежащих в ее основе предположений, но их исследовательская платформа так или иначе приближается к тому, что Кристофер Ллойд назвал не очень удачным термином "реляционный структуризм"[cxxii].
Согласно этой модели, социальные структуры понимаются как складывающаяся совокупность правил, ролей, отношений и значений, "в которых люди рождаются и которые создаются, вопроизводятся и преобразуются их мыслью и действием. Именно люди, а не общество, порождают структуры и инициируют изменения, но их креативная деятельность и инициатива являются социально вынужденными. В онтологии структуризма “люди имеют действенную силу, а структуры – обуславливающую”, она "отвергает легитимность той дихотомии действия и общества, на которую другие известные онтологии (индивидуалистическая и холистская) опираются, и пытается концептуализировать действие и общество как взаимопронизывающую дуальность"[cxxiii].
С этой теоретической платформы ведется сокрушительная критика ложной альтернативы социального и культурного детерминизма, который рисует индивидов как полностью формируемых либо социальными, либо культурными факторами. Интегральная модель связывает воедино анализ всех уровней социальной реальности. При этом подчеркивается активность действующих лиц: индивиды не только естественно сопротивляются властям, которые обучают их правилам, ролям, ценностям, символам и интерпретивным схемам. Они еще имеют тенденцию обучаться не тому, чему их учат, поскольку интепретируют и преобразуют то, чему их научили, в соответствии со своими нуждами, желаниями и принуждением обстоятельств. Таким образом, социализация и "окультуривание" не дают единообразных результатов. Более того, люди часто "ресоциализируются" и "рекультурируются" в разные моменты своей жизни и в различных социокультурных “локациях” – группах, в том числе и в тех, которые придерживаются правил, требующих от него отречься от той группы, в которой он был до этого социализирован и "окультурен".
Это плюралистическое и динамическое видение влечет за собой множество следствий: гораздо более богатое понятие социокультурной гетерогенности, чем предполагалось раньше, гораздо более сложную картину социокультурных изменений, больший простор для деятельности – как индивидуальной, так и коллективной – и для случайности.
Сходные теоретические предпосылки влекут за собой одно важное следствие методологического характера – процессуальный подход к анализу форм социальной жизни и социальных групп сквозь призму их непрерывной интерпретации, поддержания или преобразования в практической деятельности взаимодействующих социальных агентов. Таким образом, процесс переопределения самой категории "социального" и мобилизации всего наиболее жизнеспособного в арсенале социокультурной истории опирается на социальную праксеологию, объединяющую структурный (нормативный) и феноменологический (интерпретативный, или конструктивистский) подходы[cxxiv].
В связи с этим большие надежды возлагаются на переориентацию социокультурной истории "от социальной истории культуры к культурной истории социального ", предполагающей конструирование социального бытия посредством культурной практики, причем главная задача исследователя состоит в том, чтобы показать, каким образом субъективные представления, мысли, способности, интенции индивидов реализуются в пространстве возможностей, ограниченном объективными условиями, созданными прежней культурной практикой коллективными структурами, испытывая на себе их постоянное воздействие.
Это сложное соподчинение описывается аналогичным по составу понятием репрезентации, позволяющим артикулировать "три регистра реальностей": с одной стороны, коллективные представления, которые организуют восприятие индивидами социального мира; с другой стороны, символические представления – формы предъявления, демонстрации, навязывания обществу своего социального положения или политического могущества, и, наконец, закрепление за самим представителем (конкретным или абстрактным, индивидуальным или коллективным) утвержденного в конкурентной борьбе и признанного обществом социального статуса и властных полномочий[cxxv].
В такой теоретической модели социально-классовые конфликты превращаются в "борьбу репрезентаций". Аналитический потенциал концепции постоянно конкурирующих "репрезентативных стратегий" открывает новые перспективы в описании, объяснении и интерпретации динамики социальных процессов разных уровней.
Историк, который ориентируется на социокультурный подход, должен, прежде всего, представить, как люди прошлого вели себя по отношению друг к другу, "согласно своим собственным конвенциям, в реальных ситуациях непосредственного общения, в самых разных обстоятельствах широкого спектра – от нормальных к аномальным". "Не поняв этого, вообще нельзя постичь инаковость прошлого, не говоря уже о тех более формальных суперструктурах разного рода, которые возвышаются над индивидом в каждом обществе: то, что мы теперь называем социальной структурой, в конце концов, складывается или должно складываться из бесчисленных регулярностей, наблюдаемых в практике повседневных социальных отношений"[cxxvi].
Происходит "переворот аналитической перспективы", который существенно усиливает познавательный потенциал и углубляет содержание исследования, поскольку вместо того, чтобы принять принадлежность индивидов к социальным группам как некую данность и рассматривать отношения между субъектами как априорно установленные, историк исследует "каким именно способом сами эти взаимоотношения порождают общность интересов и союзы, или, иначе говоря, создают социальные группы". Речь, таким образом, идет не о том, "чтобы оспорить все социальные категории как таковые, а о том, чтобы пронизать их социальными отношениями, которые и вызывают их появление, как в прошлом, так и в настоящем"[cxxvii].
Стремясь уйти от дихотомии "индивида" и "общества", "разнообразия" и "единства", некоторые авторы опираются на диалогическую концепцию Бахтина и социально-ориентированный подход к изучению культурной практики, основанный на комплексном исследовании лингвистических, социальных и психологических процессов[cxxviii]. Индивидуальный опыт и смысловая деятельность понимаются в контексте межличностных и межгрупповых отношений внутри данного исторического социума с характерной для него "полифонией" в виде набора "конкурентных общностей", каждая из которых задает индивиду свою программу поведения в тех или иных обстоятельствах. С одной стороны, прочтение каждого текста включает его "погружение" в контексты дискурсивных и социальных практик, которые определяют его горизонты, а с другой – в каждом тексте раскрываются различные аспекты этих контекстов и обнаруживаются присущие им противоречия и конфликты.
В исследованиях этого рода привлекает комбинация двух познавательных стратегий: с одной стороны, пристальное внимание к “принуждению культурой”, к способу конструирования смыслов и организации культурных практик, к лингвистическим средствам, с помощью которых люди представляют и постигают свой мир, а с другой – выявление активной роли действующих лиц истории и способа, которым исторический индивид – в заданных и не полностью контролируемых им обстоятельствах – мобилизует и целенаправленно использует наличествующие инструменты культуры, даже если результаты деятельности не всегда и не во всем соответствуют его намерениям.
“Культурная история социального”, опираясь на анализ понятий, представлений, восприятий, акцентирует внимание на дискурсивном аспекте социального опыта в широком его понимании и отвергает жесткое противопоставление народной и элитарной культуры, производства и потребления, создания и присвоения культурных смыслов и ценностей, подчеркивая активный и продуктивный характер последнего[cxxix].
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 90 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |