Читайте также:
|
В одном из больших петербургских манежей мне несколько воскресений подряд пришлось говорить о трезвости. Между прочим, одна беседа была о том, что пьянство, этот зеленый змий, словно змий-искуситель, завлекает людей в свои сети лживыми соблазнами. Как змий-искуситель в раю сулил прародителям высшее благо, а дал величайшее горе, — говорил им: «Съешьте запрещенный плод и вы будете как боги»; те послушались его и за то были отлучены от Бога, — так и вино, — сулит веселье и радость, а приносит горе и слезы; обещает здоровье и силу, а причиняет болезни и смерть.
После беседы, при выходе я встретился с одним добрым знакомым, приехавшим в Петербург по делам из провинции. Нам было по пути; мы сели вместе на извозчика и по дороге разговорились о предмете беседы.
— Справедливо это Слово, батюшка, — говорил мой спутник, — что водка опасный и лукавый враг; за ним надо глядеть зорко. Чуть не доглядел, оступишься и можешь погибнуть совсем. Рюмка — это огонь, с которым шутить нельзя; обожжешься, и порой больно, неизлечимо обожжешься. Дьявольское лукавство винного змия я испытал на себе и хорошо теперь понимаю, как внимательно надо следить за собою, как строго, словно огня, остерегаться вина.
Отец мой пил сильно и постоянно, мать также страдала запоем. Оба были добрые, прекрасные люди, никогда никому не сделали зла, но себе причинили много горя: никак не могли справиться со своею слабостью, и сами первые тяжко этим убивались. Тяжелые картины детства, угрюмая тоска родителей после их отрезвления уберегли меня от рокового их пути. Я никогда не пил, и теперь вот мне идет четвертый десяток лет, а я не знаю, какой и вкус в водке или в вине. Только помню, давно это было, лет 10—15 тому назад, я стоял на краю беды и едва уберегся от напасти.
Я был уже женат, вел большое торговое дело, и вышли у меня неожиданно большие неприятности. Случилась заминка в торговле, крепко обидел меня один товарищ по делам, да на беду еще и прихворнуть пришлось: застудился где-то в разъездах. Кашель мучает, в груди ломит, на сердце тоска, душа болит, — не знаю, что и делать. И запади мне тогда в голову мысль: «Выпить нешто хорошенько... Говорят, от вина становится веселее, да и болезнь, может быть, пройдет». И что дальше, то сильнее наседает на меня эта мысль: тянет к рюмке, да и все. Сам не знаю еще, что и за сладость в питье, а внутри словно сосет, хочется выпить, испробовать, что выйдет. Думалось, рюмка-другая не беда, пьяницей с них не станешь.
Сижу так раз за ужином; за столом жена, мать-старуха. На сердце было особенно тяжело. Я и говорю своим: «А что, не выпить ли уж рюмочку? Может, веселее станет, да и боль скорее пройдет». И мать, и жена, видя меня последние дни в большом унынии и нездоровье, одобрили мою затею.
— Вестимо, выпей. Беды не будет, а ты все хоть развеселишься немного; так-то смотреть на тебя жалко: истомился ты у нас, сердешный.
Я подошел к шкапчику, где стояли водки и вина для гостей, и взялся за графин. В сердце кольнуло что-то, рука опустилась; мне стало вдруг жалко чего-то, чего — не знаю, а чувствую только, что заныло в душе, словно вот с дорогим человеком, с близким другом навеки прощаюсь. Постоял, подумал, да так и не налил.
«Потом, — думаю, — завтра, перед обедом».
На утро пришел ко мне по делу знакомый, Василий Иванович Мордвинов; он тоже вел торговлю в городе и па уезду. Человек он был добрейший, чистой души, редкой честности, но глубоко несчастный: он пил мертвую и через водку в конец расстроил себе здоровье, нажил чахотку и свел почти на нет большое торговое дело.
Когда мы с ним переговорили о деле и он стал прощаться, я задержал его.
— Простите, — говорю, — Василий Иванович; еще одну минутку. Мне последнее время все нездоровится, да и на душе нехорошо. Хочу я попробовать начать выпивать понемногу; так, рюмочку для здоровья. Думается, не будет ли легче. Как вы полагаете об этом? Вы ведь, простите мою нескромность, выпиваете иногда порядком. Помогает это здоровью или нет?
Василий Иванович горько засмеялся:
— Помогает ли здоровью? Если бы помогало, не кашлял бы я кровью. Нет, дорогой мой, и не начинайте. Держитесь дальше от зла, лучше будет. С водкой, как с огнем, шутки плохие. Тут, как раз, начнешь за здравие, а кончишь за упокой. Знаете, как я сделался горьким пьяницей, загубил свое здоровье, расстроил хозяйство, сделал несчастными жену и детей? Чрез это все лекарство. До 32 лет я ничего не пил. Сначала у хозяина был примерным приказчиком; потом женился на хозяйской дочери, открыл свою торговлю; дело пошло хорошо. В семье счастье, в торговле успех; живу и Бога благодарю. Случилось только однажды осенью ездить по уезду долго, масло подсолнечное закупать по деревням. Погода все время стояла скверная; прозяб я как-то сильно; приехал домой совсем больным. День, другой перемогаюсь — не легче. Теща и говорит мне: «Васенька, есть у меня настойка: травка такая, «соколий перелет» прозывается, настояна на водке. Выпей; может, пройдет хворь».
Я попробовал, выпил рюмку, зажгло все внутри, по телу теплота приятная разлилась. Понравилось мне зло. За ужином снова рюмочку выпил. Так и пошло: перед обедом — рюмочку и перед ужином — тоже. От настойки ли, само ли собой, только я поправился. Стал совсем здоров, а лекарство принимать продолжаю. Перед другими таюсь, при людях не пью, дома исправно выпиваю обычную рюмку.
Пришел Великий пост, март месяц. Поехал я по деревням пеньку скупать. Отъехал верст 20, показалось мне холодно. Вижу постоялый двор. Захотелось выпить, а перед кучером стыдно: все ведь в городе полагали, что я ничего не пью. Я и говорю кучеру: «Поверни-ка малость к постоялому двору; зайду на минутку, чуточку обогреюсь; зазяб что-то, не простудиться бы».
Лошадь подъехала к крыльцу. Я вошел в комнату, выпил стаканчик, другой и снова сажусь в санки.
— Вот и хорошо, — говорю. — Обогрелся, теперь и дальше можно ехать, скоро и до места доедем.
— Да, обогрелись, — ухмыляется кучер. — Сами выпили два, а мне хоть бы стаканчик поднесли.
— Какой стаканчик, — лукавлю я. — Я ж ничего не пью. С чего ты это взял.
— Не взял, а в окно видел. Так лихо опрокинули, что любо-два: меня аж зависть взяла, и теперь еще слюнки текут.
Проездил до Страстной недели. На Пасхе встретился на улице с знакомыми купцами. Зашли в гостиницу чайку попить. Слово за слово, разговорились о детях, явились графинчик, закуска. Стали пить, наливают и мне. Я отказываюсь.
— Вы ж знаете, господа, — говорю я, — что я ничего не пью.
— Знаем, знаем, — смеются. — Рассказывал нам твой извозчик, как ты в дороге согревался. Сегодня тоже что-то больно ветрено; обогрейся-ка вот, а то застудишься, лечить придется.
Пришлось покориться; выпил за компанию, да не одну, а несколько. Захмелел, ударило в голову, пригласил на завтра всех к себе. У меня гости без хозяина не пьют, опять пошла рюмка за рюмкой. На другой день вечеринка у приятеля; так снова выпивка. Дальше да больше, и кончилось тем, что стал пить непробудно. И в торговле пошли упущения и в семье ссоры; стыдно перед людьми, досадно на себя, а совладать с пьянством уже не могу; сил больше нет. Сорвался конь с привязи и понес; себя разбил, да и тем, кого вез на себе, жизнь сильно покалечил.
— Нет, дорогой мой, — кончил свою грустную повесть Василий Иванович, — не начинайте это леченье. Много я выпил на своем веку этого лекарства и, кроме горя, ничего от него не видал. Дальше от вина, дальше от беды. Не шутите с огнем — обожжетесь.
С страшным кашлем простился со мной Василий Иванович и вышел на улицу. Я смотрел в окно на его тощее, больное тело и мне до слез стало жалко его. Я вспомнил, каким силачом красавцем был он 10—15 лет тому назад, и что теперь сталось с ним? Куда все делось? Как в половодье разлившаяся река уносит и скарб с дворов, и копны хлеба с задворок, и стога сена с лугов, так и тут водка все унесла: и силы, и здоровье, и счастье семьи, и достаток. А началось с лечения, с рюмки настойки. «Соколий перелет» из человека сделал мокрую курицу. Глубоко мне врезались в сердце слова несчастного Василия Ивановича: «Не шути с огнем — обожжешься», и меня уже более не тянуло к графину.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 116 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |