Читайте также:
|
Между Францией и Италией есть небольшая страна, называется Швейцария. В эту Швейцарию каждый год со всех концов белого света наезжают большие тысячи путешественников. Все они стараются изъездить и исходить страну и вдоль и поперек. Очень уж красивые места по всей Швейцарии. И там и сям извиваются гряды высоких гор; вершины их уходят за облака, покрыты вечным льдом и снегом, а внизу в долинах круглый год цветы цветут, стада пасутся в поле; по оступам гор скачут ручьи, шумят водопады. Ранним утром, когда взойдет солнце, обольет своими лучами цепи гор, позолотит их верхи, загорится миллионами искр во льдах и в снегах, с некоторых отдельных вершин раскрывается дивная картина. Чтобы видеть этот восход солнца или, вообще, волшебную даль гор и долин, путешественники берут проводников, собираются толпами и с большим трудом часами взбираются на ту или другую высокую гору. Подъем обыкновенно бывает труден и опасен: тропинка вьется над пропастью, часто переходит в узкий карниз, нависший над бездной; один неосторожный шаг, чуть ослабела нога, голова закружилась, и путник сорвался. Никакая сила не может спасти его, он расшибается об утесы ущелья, и часто самые кости его остаются там навек. Чтобы избежать опасности, путешественники при подъеме на гору связываются обычно друг с другом крепкою веревкою. Впереди, опираясь на остроконечную палку и нащупывая твердую почву под ногами, идет проводник. У него к поясу привязан конец длинной веревки; за ним шагах в пяти, следует первый путешественник, он обмотан тою же веревкою; за этим, также шагах в пяти, следует другой, потом третий и т. д. все до последнего. Все они соединены между собою одною прочною веревкою. Это сделано на тот случай, что, если из путников кто и оступится, сорвется, упадет, остальные придержат его. Как бы он ни был слаб на ногу, как бы у него ни закружилась голова, спутники не допустят его погибнуть: соединяющая всех веревка не даст ему зашибиться насмерть, поможет ему подняться и снова стать на ноги.
Для пьющих н желающих начать иную, вполне трезвую жизнь, такою веревкою являются общества трезвости. В одиночку от выпивания отстать трудно. Сам, во-первых, слаб бывает пьющий человек; во-вторых, соблазн великий от прежних компанионов и товарищей по бутылке. Перейти от выпивания к трезвой жизни — это все равно, что подыматься от болота на крутую гору после долгого пути по топкой грязи. Ноги устали, от слабости дрожат; на сапогах налипло грязи, подошвы скользят; постоянно приходится падать, сползать вниз, а прежние товарищи, оставшиеся в болоте, издеваются, шлют вдогонку насмешки, а то и прямо тянут за полы назад. Попробует так-то в одиночку совсем отрезвиться один-другой, не удержится, потерпит неудачу и махнет рукой на свою добрую затею: навек остается в трясине. Скольких так засосало болото!
Иное дело, если люди во имя святой великой цели отрезвления вступят в содружество, соберутся в один братский кружок, образуют общество трезвости. Тут все твердо держатся друг с другом за руки, всех соединяет прочная веревка. Чуть ослабеет человек, оступится, свернет на старое, новые товарищи удержат, подкрепят добрым словом, ободрят личным примером. В сообществе с друзьями трезвости легче выдержать и соблазны и насмешки старых приятелей.
Река затопляет луга, размывает поля; надо преградить ей путь. Высыпь в нее одну телегу земли, вода разнесет ее по песчинке вмиг и, словно насмехаясь, дальше потечет с тою же силой; а свали в реку сотню, тысячу возов, сразу остановишь течение, вода отступит перед плотиною и больше не будет вредить пашням и сенокосу. То же и в борьбе за трезвость. В каждом селении, где есть кабак, где есть пьянство, где водка затопляет народ, нужна плотина, необходимо общество трезвости. Как, бывало, встарину па кулачных боях — одна сторона шла на другую стенкой: переплетались друг с другом руками, одной рукой спереди, другой — сзади, и таким способом напирали вперед на врага, так и друзьям трезвости в борьбе с пьянством следует взяться крепко за руки и дружно теснить водку и кабак.
Но образовать общество трезвости, вступить в него членом, это только начало дела, это значит для удобства подъема на гору трезвости связать себя с другими одной общей веревкой. Соединившись, надо итти вперед, твердо ступая и подымаясь все выше и выше. Образовав общество трезвости, надо трезвость в себе, в своих сочленах и, вообще, вокруг себя укреплять. Тут на помощь приходят молитвенные и собеседовательные собрания. Всякому обществу трезвости следует обзавестись своим уголком; каким-нибудь общественным залом, помещением в школе, большой избой, в крайнем случае, церковной сторожкой. В праздничный день в урочное время соберутся трезвенники; придет батюшка или учитель, начнут собрание молитвой, послушают проповедь, чтение из слова Божия, рассказ о том, как добрые люди в. разных концах света белого стараются жизнь свою наладить no-Божьи; в перерыв опять пропоют ту или другую молитву, молитвой же закончат собрание, и так, трезвые, с миром на сердце, с новым лучом света в душе, разойдутся по домам.
Пройдет время, найдутся добрые люди, порадеют общему делу жертвой; заведется у общества своя библиотечка, читальня; будут брать книги по домам, в общем помещении беседовать о прочитанном, о своих горестях, нуждах, напастях. Заболеет кто из членов общества, случится с ним беда,— прочие навестят его, помогут, чем могут: кто словом — советом, а кто и делом. И пойдет Божия жизнь среди трезвенников подыматься все выше и выше. На душе светло и покойно, в семье мир и благодать, в хозяйстве порядок, у людей привет. Оглянется человек назад, и сердце не нарадуется, не знает, как Бога благодарить. Выбрался человек из трясины на дорогу, твердо стал на Божьем пути!
Но и тут еще делу трезвенника не конец. Вылез из омута сам, вытаскивай теперь других. Ходил ты, скажем, в лес с семейными или с соседями за грибами; заплутались в лесу, увязли в болоте, не знаете, в какой стороне жилье. С большими трудами отыскал ты дорогу, выбрался на нее. Разве ты так и пойдешь спокойно домой? Нет. Ты будешь изо всех сил кричать, сзывать к себе из лесу заблудившихся, а если понадобится, то и поможешь увязнувшим вылезть из трясины. Не оставляй же никого из твоих близких и знакомых без помощи погибать в омуте пьянства. Ты сам привязан к сотням и тысячам друзей трезвости крепкой веревкой — протяни конец ее тому, кто катится в пропасть. Кричи громче людям о верном трезвом Божием пути и призывай заблудившихся на правую дорогу; плети веревку дальше, привязывай к ней новых и новых людей. Миллионы людей увязли у нас в пьяном болоте; длинную, друзья-читатели, приходится веревку вить.
Где та сила, та грудь богатырская, Та живая душа, тот великий дух, Чтоб от моря до моря, по всем степям, Вдоль широких рек, в глубине лесной, По проселкам, по селам, по всем городам Пронеслось его слово, как Божий гром, И чтоб вся-то Русь православная Из конца в конец отозвалася, - откликаючись, встрепенулася!...
Неожиданно за границей на улице большого города столкнулся с товарищем. Был светлый майский день. Надумали проехать за город. Разговорились о загранице, о далекой и на чужбине особенно дорогой России. Я говорил, что здесь, за границей, жизнь по внешности удобнее, дешевле, интереснее, но что сами люди не лучше наших россиян. Видимо, здесь больше заботы о внешних удобствах жизни, чем о внутренних достоинствах человека. Товарищ мой, желчный человек, резко и язвительно говорил о том, что с человечеством ничего не поделаешь, что люди как были всегда грубы, так и останутся такими до скончания века. Я оспаривал: говорил, что искусным, старательным уходом самую дикую яблоню превращают в дерево с большими, сладкими и сочными плодами, умелой объездкой укрощают дикую степную лошадь. Как же ничего не поделаешь с людьми? Надо только работать усердно: настойчиво проводить в сознание людей разумные понятия, а главное, самому личным примером указывать путь к лучшей, разумной жизни. За разговором мы вошли в конку, которая ехала за город. Публика была нарядная — дамы и господа в светлых платьях, с цветами на груди. Среди них темным пятном выделялся пьяный. Он сидел на скамейке, перегнувшись вдвое, как плохо набитый мешок. Седые волосы свесились прядями на черный от угля лоб. В слюнявом рту торчала недокуренная, погасшая трубка, из которой сыпалась зола на его грязный, рваный пиджак. Он смотрел на соседей отупелыми глазами и потирал себе черными руками колени, потряхивая однообразно головой, словно обдумывая какие-то насмешливые слова, произнести которые он уже не в силах. Его полузакрытые глаза то вспыхивающие, то потухающие, выражали поочередно то грустное сознание своего зверства, то горькую обиду от вызываемого им в других отвращения, которое он замечал.
В самом деле, лица пассажиров, вынужденных дышать одним с пьяницей воздухом и сидеть рядом с его грязными лохмотьями, выражали отвращение и ужас, и негодование.
Мой товарищ ехидно улыбнулся, повел глазами в сторону пьяного и сказал:
— Вот этого и ему подобных ты также думаешь поднять?..
— Да, думаю, — ответил я ему: — этих, — именно этих; этих прежде всего, конечно. И ты очень ошибаешься, если думаешь, что скотство этого постыдно только для него одного. Я полагаю, что нам, т. е. не мне лишь с тобою, а всем нам, презирающим пьяниц, при виде его должно быть еще более стыдно за себя. Мы в таком виде не бываем, но если никто, или очень мало, не доходит до подобного состояния, то лишь потому, что нас очень многое удерживает от падения вниз: образование, воспитание, окружающее общество. Все это, как обручи, поддерживает нас, не дает нам распуститься. А что они находят вокруг себя и в себе самих? И что делаем для них мы, чтобы создать для них плотину против кабака, который их тянет к себе, как омут, и губит? И, наконец... можем ли мы смело сказать, что мы даем им только хорошие примеры, а не соблазняем их еще более?
В это время из боковой аллеи парка, очевидно, от находящегося тут подле дорогого загородного ресторана, выехало несколько экипажей. В них сидели молодые люди, — студенты, офицеры, — и пожилые. Лица у всех были возбужденные, голоса повышенные, движения размашистые. Они перегоняли друг друга, перекликались, перебрасывались шутками и остротами, обменивались шутливыми прозвищами и забавными движениями рук и головы. По отдельным замечаниям можно было догадываться, что у них основательно было выпито, но что это было только начало и что они предполагают сделать еще новые возлияния.
Пассажиры вагона смотрели на них с явным сочувствием и весело улыбались их шуткам и забавным движениям.
— Смотри на эту компанию, — сказал я товарищу, — они, конечно, не чета этому пьянчужке, что сидит против нас; но они также выпили изрядно, а у них в своем распоряжении достойных способов развлечения, несомненно, более, чем у нашего бедняка. Если они не совсем пьяны, то не потому, что пили меньше, а потому, что пили лучшее вино. Если они опрятнее нашего спутника, то потому, что занятия их чище. Если их не одолевает сон, как его, то потому, что они меньше заморены работой и хорошо спали всю ночь до позднего утра, а он, может быть, встал с петухами. Почему же на ту подгулявшую компанию все смотрят с одобрительной улыбкой, а этого несчастного все окидывают презрительным взглядом? Неужели потому, что те отъехали от дорогого ресторана, а этот вышел из грязного кабака? Те пили тонкие вина и редкие ликеры, а этот дешевую сивуху? По-моему, развлечение в попойках, хотя и менее грубое, для людей просвещенных более преступно, чем для темного народа. Бедняк не может найти другого развлечения, кроме кабака; а образованный человек, даже имеющий достаток, не хочет искать другого удовольствия помимо выпивки. Что извинительно одному, то позорно для другого. А тут еще грубый пример «верхов» для «низа». Народ видит, что образованные люди годовщину учебных заведений, юбилеи видных деятелей, открытие памятников и освящение крупных общественных зданий всегда ознаменовывают выпивкой, и привыкает сам думать, что всякий праздник тогда только праздник, когда можно хорошенько выпить. На дорогие же напитки у него нет средств,— вотон и пьет отраву, дешевую сивуху. Стало быть, нам нечего махать рукой на народ, ставить на нем крест: с ним-де ничего не поделаешь. С ним можно многое и очень многое доброе поделать; надо только сначала себя в руки взять. Если хотим вывести народ из кабака, сами должны забыть дорогу к ресторану. Отнять у народа стакан из рук легче всего, согнав бутылку со своего стола. Работа оздоровления, исправления и просвещения «низов» идет медленно и плохо не потому, что «низы» неисправимы, а потому, что мы, «верхи», мало пригодны для оздоровления других, мы сами больны, сами во многом распущены, огрубели и не хотим подтянуть себя. Мы с грязными руками идем мыть народ и удивляемся, что он не становится чище; раздражаемся и говорим: «С ним ничего нельзя поделать, это не люди, а скоты». Я бы в ответ напомнил евангельское слово: «Не презирай ни одного из малых сих!» и другое: «Врач, исцелися сам!»
Товарищ мой молчал. На первый раз я считал и это успехом. Прежде чем исправить жизнь людей, добиться перемены их дел, надо переменить их ошибочные понятия, а перемена мыслей также требует времени. Новая мысль, как свежее зерно, прорастает не вдруг.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 73 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |