|
Читайте также: |
К утру до него наконец дошло: приговоренный островом, вот кем он был. Не то, чтобы мысль эта пришла к нему во сне, после вчерашнего балансирования между двумя мирами Лунин был настолько измотан, что провалился в черноту сразу же, как добрался до кровати. Этому не помешали ни голод, ни ощущение полного своего бессилия, внезапно возникшее и спеленавшее разум и тело, вновь породившее страх того, что ему никогда не выбраться с этого чертового клочка суши в безбрежном океане. Хотя берег ведь должен быть, и совсем неподалеку, но будто кто-то накрыл остров то ли защитным экраном, то ли магическим пологом, небесной непроницаемой сетью, сделал его невидимым, превратив из реальности в иллюзию, а вместе с ним иллюзией стал и Лунин.
Он понял это, уже проснувшись, когда в окно ворвался луч рассветного солнца, но вместо облегчения от того, что ночной мрак рассеялся, и новый день может хоть что-то да изменить в его жизни, и возникло это чувство приговоренности, а значит, и обреченности. Так бывает у смертника перед казнью или у неизлечимо больного раком, который еще совсем недавно был полон надежд на будущее, но возникшее недомогание заставило докторов сделать ему биопсию, после чего ни о каком будущем не могло быть и речи.
Но главное — это отчаяние и усталость, тоска от невозможности чувствовать материковую землю, все эти травы, временами так сильно пахнущие, что перехватывало дух от того состояния идиотского восторга, в которое он входил, как в волшебную комнату, где время замедлялось, а потом и совсем исчезало. Завороженность нескончаемым пространством, которое не было ограничено береговой линией, когда можно было пойти хоть в сторону севера, хоть к югу, хоть на восток или на запад, и все равно знать, что путь до края света может быть нескончаемым, несмотря на где-то ожидающие горы или очередной берег очередного океана. Но это именно что очень далеко, как финальная дата твоей жизни, до которой все равно дойдешь, вот только когда? Весь остров он мог обойти за пару часов, а местные травы пахли иначе, чем на материке, почему-то и от них исходил запах йода и соли, будто это были те же водоросли, что море выбрасывало на берег, где они лежали пластами, побуревшими и уже начавшими загнивать.
Он опять стал думать о том, можно ли приручить чайку. Или бурундука. Или полоза. Хоть кого, но живого.
Бурундуки жили на склоне, под деревьями. Вечерами любили выходить к маяку и ждать, когда Лунин бросит им еды, видимо, помнили о том, как было когда-то, при Вырине. Лишней еды у него не было, и бурундуки уходили ни с чем, исчезая под пологом ночного леса.
От одиночества заныло сердце. Такое уже бывало, и не раз. Обычно спасало море. Как ни странно, за это время он примирился с ним и даже начал любить. Вот и сейчас он спустился на берег, был штиль, Павел сел прямо на песок и начал смотреть на крабов.
Позже они уйдут обратно в воду, засядут под камнями, станут невидимыми. Но пока они шуршат у его ног, боком пробираясь между крупной галькой, их точно не приручить, есть ли у них вообще мозги? А потом он посмотрел на море и увидел, что вся прибрежная полоса покрыта маленькими шляпками, будто от гвоздей.
Ночью к берегу нагнало медуз, знать бы еще, насколько опасны эти твари.
Говорят, что есть такие крохи, от одного прикосновения к которым у тебя может остановиться сердце, вот только проверять это на практике ему не захотелось.
Медузы-крестовики и медузы-коробочки — что-то смутно знакомое, виденное по телевизору еще в постылом детстве, от которого он никак не мог убежать, чувствуя, что с того момента, когда оно закончилась, началась какая-то неправильная, совсем не та, какой бы ему хотелось, жизнь. Хотя бесполезно думать, что и когда пошло не так, видимо, это было предопределено с самого начала всей его дурацкой судьбой, пусть даже жизнь непредсказуема, как море, когда каких-то двадцать минут назад ты лежишь на пляже под палящим солнцем, а на небе нет ни одной тучки. Но вдруг возникает на горизонте черная полоса, и уже нет ни неба, ни солнца, начинается шторм, и тяжелые волны, беснуясь, вгрызаются в берег.
Вот эта непредсказуемость и привела его сюда, сделала изгнанником, и кто знает, сколько он будет еще вот так каждое утро спускаться в бухту Пушкина и смотреть, как крабы шуршат у его ног. Они уже привыкли к нему, для них он просто тень или камень, пусть и не такой большой, как те, что неподалеку от берега, в расщелинах которых так удобно скрываться от возможной опасности. Они ведь не понимают, что он тоже опасен, тень может начать двигаться, камень — ожить. Забывают об этом, когда он так долго сидит на берегу, уставившись в сторону горизонта и надеясь на то, что появится какое-нибудь суденышко. Сейнер, траулер, сухогруз, танкер, катер береговой охраны, эсминец, крейсер, авианосец, случайно оказавшийся в этих водах многопалубный океанский лайнер, небольшая яхта, на которой очередной смельчак совершает в одиночку кругосветное путешествие. Или же внезапно воды бухты содрогнутся, и из глубины всплывет не то, еще недавно виденное им чудовище, а совершенная в своих формах, начиненная изнутри кучей механизмов и ракет подводная лодка. Люк рубки с лязгом откроется, и такие же, как он, тени выберутся на палубу, только вряд ли от них он может ожидать спасения.
Ощущение возможного и близкого счастья, внезапно мелькнувшее перед ним вчера, когда он лежал на земле, уткнувшись в нее лицом, исчезло. Предстоящий день нес в себе явную угрозу. Если он доживет до вечера, то биопсия покажет отрицательный результат, но это «если», ведь еще раннее утро и надо успеть наловить крабов, пока не стало припекать и они не исчезли между камнями до вечера.
Чтобы хоть как-то утолить голод, ему надо набрать штук двадцать — ведь они здесь, в бухте, не крупные, но с мощными клешнями. Говорят, что когда у крабов линька, их можно есть прямо с панцирем, но те, что ползают сейчас у его ног, пока даже не собираются выбираться из своей хитиновой крепости.
Надо бы наловить креветок, он уже приноровился это делать, в Выринских запасах нашелся кусок старой марли уже не белого, а желтого цвета. Лунин взял две ветки, остругал их и, проделав по краям в марле дырочки, вдел в них, стараясь не порвать почти что расползающуюся в руках легчайшую ткань.
Снасть получилась хлипкой и непрочной, но он испытал ее в тот же день.
В той самой бухте, где, между Сциллой и Харибдой, Вырин, если верить его дневнику, встретил странное существо, скорее всего, и сведшее его с ума.
Надо было просто встать на камень над зарослями водорослей и зачерпывать воду, только вот делать это приходилось очень аккуратно, иначе марля могла порваться, да и ветки треснуть и сломаться, и тогда он больше не сможет ловить креветок — таких, как эти, что прыгают сейчас на мокрой ткани. Они здесь нескольких видов. В тот раз ему попадались и большие, с темными полосками на панцире, и поменьше, ровного коричневого цвета, с длинными усиками и большими печальными глазами.
Может, позже, во второй половине дня, он действительно возьмет снасть и опять сходит в ту бухту, здесь креветок меньше, нет таких зарослей травы. Хотя он бы все отдал за кусок мяса — говядины, баранины, даже свинины, которую обычно дома никогда не ел. Лиза всегда смеялась и говорила ему: «Странно, Лунин, а ведь ты у меня не обрезанный, может, это надо исправить?»
Ему вдруг безумно захотелось, чтобы Лиза оказалась здесь, рядом с ним, в этой бухте на берегу моря. С ближайшего склона посыпались камни, кто-то спускался вниз — животное или человек?
И вдруг Лунин понял, что первый раз в жизни чувствует себя свободным. Какая разница, кто там, на склоне, пусть это даже неведомый Вырин, отчего-то Лунину все время казалось, что тот никуда так и не делся с острова, не уехал на материк за своей Татьяной, а бродит где-то здесь. Странно, что они так ни разу и не встретились, ведь укромных мест, которые Лунин бы не облазил за это время, не осталось, разве что под островом, в пещерах, вымытых морем.
«А что, — подумал Лунин, — люди сходят с ума — от одиночества, от тоски, от голода, да многое от чего можно лишиться рассудка, жил человек в нормальном состоянии, и вдруг что-то произошло, как со мной. Я тоже скоро сойду с ума, если так и будет продолжаться, хотя…»
Вот именно это странное чувство свободы, никогда доселе еще не ощущавшееся им так полно и ярко, поможет ему пережить все, даже сумасшествие. Именно тут, на острове, в состоянии постоянного голода и одиночества, в необходимости ежедневного выживания, когда целью становится не то, что будет завтра, послезавтра или через неделю, а сама возможность дожить до вечера, и лишь потом можно будет думать о следующем дне, с него вдруг свалилась та тяжесть, которую он постоянно испытывал на материке.
Он вдруг вспомнил Колю Мартынова и то, как он любил говорить Лунину, что быть фотографом — это еще не значит не иметь обязательств перед государством. Смешно думать об этом, когда ловишь крабов и собираешься идти за креветками. Не для развлечения, а для того, чтобы у тебя был шанс дожить до завтрашнего утра. «Они ведь там все как заколдованные, — думал Лунин, — да-да, я все время общался с заколдованными людьми, почти что зомби. Но и сам я там тоже был таким…»
У зомби нет чувства собственного достоинства, как нет и гордости. Они ведь не люди, просто когда-то были ими, а потом перестали. Умерли, но не до конца. Звучит смешно и глупо, но так и есть на самом деле.
Вот еще один краб. Солнце начинает припекать, и он быстро семенит в сторону прибоя, чтобы скрыться между камнями. Хватит гулять по песку, перебираться с гальки на гальку, надо найти камень, под которым можно укрыться и переждать до вечера, когда с наступлением ранних сумерек вновь стоит выйти на охоту. Только Лунин не даст ему сделать этого, сейчас его охота, ему тоже надо есть, питаться, жрать, чтобы не сдохнуть здесь, в этом утраченном и беспощадном мире, так не похожем на тот большой, в котором он прозябал столько лет, что жизнь его потеряла всякий смысл. Если Вырин решил остаться на острове, то его можно понять: материк лишает чувства собственного достоинства, если под материком понимать государство.
Лунин расслабился. Краб вывернулся и больно схватил его правой, боевой, клешней за палец. Павел стряхнул его в ведро, где уже копошился весь утренний улов, ноготь побагровел, скоро он станет фиолетовым, потом черным. Боль проясняет мозги и обостряет чувства. Камни перестали скатываться по склону, может, неведомый уже тут, рядом, на берегу?
Почему он сегодня вспомнил Мартынова? Да просто это последние из друзей, у кого они с Лизой были перед этой его злосчастной командировкой. Тогда ведь, между очередными разглагольствованиями об аксолотлях и амбистомах, Коля умудрился с присущим ему высокомерным видом объяснить Лунину, как он не прав, раз не понимает всей необходимости единства.
— Что-что? — переспросил Лунин.
— Ты ведь никогда ни в одной партии не был?
— Не был…
— Вот это и значит, что ты не понимаешь необходимости единства, нашел, чем гордиться, надо быть ближе к людям, Лунин.
Тогда-то Лунину и захотелось вызвать его на дуэль, хотя сейчас он поступил бы иначе: предложил бы недельку провести здесь, на этом острове, одному, в тени заброшенного маяка. А потом посмотрел бы, что с ним случилось. Скорее всего, тот уже был бы на грани смерти — когда ты лишен единства, то смерть приходит быстрее, когда партия не приходит тебе на помощь и надо самому учиться ловить крабов.
Неведомый встал у Лунина за спиной. Павел почувствовал это, опять предательские струйки пота и ощущение того, что здесь постоянно происходит нечто, помимо его воли, и что он вновь не может управлять своей судьбой точно так же, как и там, на Большой земле, хотя причины разные. Там это государство, которое всю его жизнь стремится к тому, чтобы заставить себе подчиняться, здесь — духи острова, иначе ведь их не назвать.
И тут он опять услышал пение. На этот раз можно было разобрать даже слова. Женский голос не просто звал его, он пел о том, чтобы вот прямо сейчас, в эту самую минуту, Лунин вошел в воду и поплыл, ведь там, чуть подальше от берега, его ждут, и он будет счастлив. Пусть и на глубине, я обниму тебя, пел женский голос, я подарю тебе себя. Ты так устал от одиночества, а мои губы давно не чувствовали мужской плоти, я хочу тебя, ну же, чего ты ждешь?
Его будто толкнули в спину. Умом Лунин понимал, что поступает безрассудно, что это явно слуховые галлюцинации, но ничего не мог поделать: ноги сами понесли его к воде.
Она была холодной с утра, но он, спотыкаясь о камни, входил все глубже и глубже, голос продолжал звать, перекрывая крики чему-то возмущающихся чаек и недовольных бакланов, которые ловили рыбу неподалеку от берега.
Дно ушло из-под ног, надо было плыть. В лицо ударила внезапно появившаяся одинокая волна. Потом появилась еще одна, за ней накатила другая. Утренний штиль закончился, с моря подул ветер, на еще недавно безоблачном небе вдруг появились легкие перистые облачка. Голос сносило в сторону, как волнами несло и Лунина, ему пришлось напрячься, чтобы не оказаться там, где возле больших скал, у дальнего конца бухты, море с шумом превращалось в водоворот, всасывающий в себя все с поверхности.
«Я свободен!» — подумал Лунин.
Он прислушался. Наваждение голоса пропало, лишь странное эхо, наталкиваясь на скалы, возвращалось к нему, призывая прийти в объятия и узнать, что такое счастье и покой.
Вернуться к берегу — вот что сейчас было самым важным. Но волны все пытались схватить его и понести туда, к водовороту. Облаков на небе с каждой минутой становилось больше и больше, вскоре все оно оказалось затянуто белой густой пеленой. И голос, и его эхо исчезли. Лунин наконец-то почувствовал под ногами дно, до берега было всего несколько метров, но волны пытались сбить с ног, накрыть с головой, завлечь и унести туда, где его, по всей видимости, ждали.
Но его ждали и на берегу. Коля Мартынов сидел прямо на гальке возле ведра с крабами. В руках у него был открытый футляр, в котором, на бархатной подкладке, лежали два старомодных длинноствольных дуэльных пистолета.
— Ты ведь сам этого хотел! — сказал Мартынов, встал и пошел навстречу Лунину.
— Без секундантов? — спросил Павел.
Мартынов засмеялся:
— Где их тут возьмешь?
«Надо найти Вырина, — подумал Лунин, — надо обязательно найти Вырина!»
Он посмотрел на голубое небо — солнце поднялось уже высоко. Если идти за креветками, то вначале стоит позавтракать, иначе не хватит сил. Взял ведро с крабами, еще раз глянул на спокойное утреннее море и начал подниматься к маяку.
Крабов еще надо было сварить.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 19 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |