Читайте также:
|
14.08. Ветра нет, непонятно, куда он делся. Ни с севера, ни с юга, ни с запада, ни с востока, уже третий день подряд безветренно, и температура для этих мест какая-то небывалая. Я не верю термометру, не может быть, чтобы столбик доходил до тридцатки, не те широты, двадцать пять еще куда ни шло, аномалия, флуктуация, сколько идиотских слов придумано для объяснения явлений, которые не укладываются в привычные рамки, только что-то я не о том, ведь, открыв дневник, я собрался сделать совсем иную запись. Вот она: ночью я понял, что Вселенная сошла с ума.
И дело не в том, что я лишился Татьяны. Энтропия возникает по иным причинам, хаос живет в каждом из нас, это как магма в земной коре или как лава, что пока еще не нашла выхода из жерла вулкана. Все вроде бы идет своим чередом, и жизнь кажется размеренной и обустроенной, пока в один прекрасный день что-то не происходит. Прозрение — вот что тогда настигает тебя.
Это мне только казалось, что Татьяна уехала, сейчас я в этом убежден. Может, именно последние безветренные дни, немыслимая влажность и высокая температура заставили меня понять это. С потом из тела выходят последние остатки здравого смысла, если этот дневник попадет в чьи-то руки, то незнакомец явно подумает, что я начал сходить с ума, но это не так. Рубашку хоть выжимай, воздух липкий, идти тяжело, каждый шаг дается с трудом, сердце колотится, наверное, такое будет и перед концом света, по дороге через чистилище в ад.
Иллюзией было то, что Татьяна села на катер. Или лучше написать «галлюцинацией»? Что произошло со мной за эти дни с предыдущей записи, что я так внезапно потерял веру в реальность всего со мной происходящего? Это не от одиночества ведь, а от понимания, что я упускаю нечто очень важное, что все время где-то рядом, только я не могу сообразить, что это такое, просто чувствую — в воздухе, в кронах деревьев, в траве, уже сильно пожелтевшей, но все еще несущей в себе ароматы лета.
И потому возникает страх, а я никогда и ничего не боялся. Как с теми подонками в электричке, что пытались изнасиловать Таню. Чего бояться в реальной жизни, смерти? Она неминуема, главное, не думать о ней и не пытаться даже представить, когда и как это с тобой случится. Но касается это именно реальной жизни, а сейчас я пребываю в иной, не тот коридор я выбрал, не ту дверь открыл, не по той лестнице спустился.
Или поднялся, ведь к маяку надо идти вверх. До меня стало доходить, что многолетняя мечта жизни на маяке была связана не с попыткой бегства, как я об этом все время думал, считая, что именно так стану свободен от всего, что приводило меня в бешенство на Большой земле. Маяк — всего лишь способ заглянуть туда, куда нормального человека никогда не тянет смотреть, как в глубины космоса, так и внутрь себя самого.
Страх усиливается, неподвижный воздух вдруг начинает звенеть, будто в нем через ровные и аккуратные промежутки нанизаны на тоненькие и очень крепкие ниточки сотни маленьких невидимых колокольчиков, когда ты идешь, то невольно касаешься нитей, они колеблются, и раздается звон. В левом ухе, в правом, пот заливает глаза, чувство, что скоро я стану слепнуть. Слепой и глухой, покинутый единственной женщиной, которую любил, я буду бродить по этому клочку земли в океане, пока не упаду на землю, это может случиться здесь, в лесу, под деревьями, или на берегу моря, или же там, на вершине, у подножия маяка.
Если Таня не уплыла в тот день на материк, то я должен найти ее. Но вместо того чтобы действовать, я сижу и пишу все это, причина же одна: я боюсь, чего?
Того, что узнаю. Есть вещи, мимо которых лучше проходить стороной, тогда жизнь твоя протекает спокойно, ничто не может сбить тебя с пути, ты просто не задумываешься о всей непостижимости мира, но стоит лишь хотя бы немного открыть глаза, как ты начинаешь видеть и чувствовать нечто, чему нет названия и знакомство с чем может действительно свести тебя с ума.
Это как сейчас, когда я одновременно и в лесу, и на берегу, и здесь, на маяке, делаю очередную запись в дневник. Я вижу, как иду возле деревьев, бережно раздвигая свисающие с неба нити, стараясь сделать так, чтобы колокольчики не зазвенели, и в то же время бреду по кромке прилива, ощущая дыхание океана и пытаясь услышать голоса, доносящиеся из его глубин. Король, потерявший свою королеву. Хотя какой я король, так, наместник, временщик на местном престоле. Настоящий король должен спать где-то в глубинах острова, до которых я так и не добрался, — туда нет пути с суши, можно лишь морем. Я видел эти пещеры, когда мы с Татьяной плавали в бухте Сциллы и Харибды, но эти черные мрачные отверстия совсем не располагали к тому, чтобы набрать в легкие воздуха, нырнуть и исчезнуть в них. Да и потом, если бы я был один, то мог бы еще рискнуть, но ответственность за человека, приехавшего со мной сюда, перевешивала все желания. Что случилось бы с ней, останься она одна, наедине с этим морем, островом и маяком? Она бы не дожила до очередного прихода катера, так все же села она в тот день на него или нет?
У меня есть единственная возможность проверить это: обыскать весь остров, доплыть до пещер, нырнуть туда, в бездну, и посмотреть, что в них творится.
Воздух начинает меняться, я чувствую, как его пласты сдвигаются. Медленно, нехотя, видимо, поднимается ветер, пусть это пока лишь ветерок. Прохладнее не становится, наоборот, жар, будто из сердца пустыни или из самого ада, что там, внизу, на многокилометровой глубине, может, действительно ад существует и остров — лишь ворота на пути к нему?
Мне кажется, что когда-то я переживал подобные ощущения. Только это было очень давно, когда мне только-только исполнилось двадцать. Я работал экспедитором на заводе, и меня отправили на Дальний Восток, в Хабаровск. Странно, что я вспомнил сейчас об этом, но именно там я вдруг впервые ощутил, что воздух может быть липким и неподвижным, а потом забыл об этом на долгие годы.
Было воскресенье. В субботу с напарником мы вечер провели в ресторане, пытаясь склеить каких-то местных девиц. Сослуживец мой, в конце концов, добился успеха, а я то ли слишком много выпил, то ли что еще, но проснулся в результате один, кто знает, может, и к лучшему.
Стоял сентябрь, небо было каким-то непристойно-синим, такого не бывает в европейской части страны. Прямо за окном номера высилось большое дерево, я не помню уже какое, но точно, что не береза и не тополь. Обычно тут всегда дул ветер. Ветки качались, касаясь окна, листья срывались и падали на землю, некоторые ложились на подоконник, предварительно задевая о стекло, будто стремясь то ли погладить его, то ли поцарапать.
Но в то утро дерево было неподвижным. Распростертые ветви, замершие, будто мертвые, листья, никакой жизни, взяли и вырезали из плотного листа картона, а потом раскрасили в яркие цвета. Коричневым — толстый, морщинистый ствол, желтым и красным намалевали пятна на ветках, нет смысла спрашивать имя художника, каждый знает его или хотя бы догадывается, как его зовут.
Какое-то время я валялся в постели, приходя в себя с жуткого похмелья, а потом решил, что мне надо дойти до чебуречной и позавтракать, хотя было уже время обеда. Пара сочных чебуреков и пара бутылок пива, тогда я сразу приду в себя, а напарник… может, он все еще кувыркается с местной девицей, кто знает, но ведь не маленький, чего я буду о нем переживать.
Когда я вышел на улицу, то попал в студень. Воздух был таким густым, что приходилось пробираться сквозь него, разрезая телом как ножом. Я подумал, что это просто похмельный синдром и что после чебуречной все встанет на свои места, мир опять будет прежним, как до этого вечера в ресторане.
И ветра тогда тоже не было, а еще какое-то странное напряжение вокруг. Город молчал, даже птицы исчезли, лишь непристойно-синее небо да обвисшие ветви деревьев, под которыми я шел то спускаясь вниз, то поднимаясь. Жил я на одной сопке, чебуречная была на другой, вверх, вниз, опять вверх.
Почему-то сейчас я вспомнил все это так, будто с тех пор не прошло двух с половиной десятков лет. Даже отсутствие трамваев на улицах и то вспомнил: обычно они сновали взад-вперед, позванивая на поворотах, а тут исчезли, и народа было немного, хотя ведь понятно, что воскресенье, а значит, многие уехали за город, на Амур.
Я добрался до чебуречной, обычной очереди не было. С меня лил пот. Какой конец сентября, можно было подумать, что это пик лета где-нибудь на юге, когда жара выматывает тебя, заставляя шире открывать рот, чтобы глотнуть хоть немного этого спертого, душного, липкого воздуха, не приносящего облегчения.
И вот когда я доедал последний чебурек и во второй бутылке оставалась еще пара глотков пива, это и началась.
Случайно глянув в окно, я вдруг увидел, что там ночь. На часах было около двух местного времени, но темень стояла, как в безлунную и беззвездную полночь. Не помню, стало мне тогда страшно или нет, скорее, просто не по себе, я ведь был очень молод и еще не думал о том, что жизнь не бесконечна, что бессмертия нет и что в любой момент может произойти что-то такое, что положит ей конец. Хотя и сейчас я не думаю об этом. Меня волнует лишь одно: найти Таню. С каждой секундой, минутой, часом я все больше убеждаю сам себя в том, что она еще здесь, только почему-то скрывается от меня, может, изменила облик? Не исключено, что она перевоплотилась в ту морскую диву, с которой я уже встречался, зачем ей это было надо? Мы сами не вольны распоряжаться собственными перевоплощениями, кто-то диктует нам это свыше. А тут, на острове, этот кто-то устроил испытательный полигон, недаром сегодня я чувствую то же самое, что много лет назад, в Хабаровске, будто вновь попал в давно прошедшее время, ведь почему-то я не вспоминал об этом столько лет.
Я вышел на улицу и попал в смрадный мрак. Горячий воздух обжигал лицо, никто не догадался зажечь фонари, и окна домов тоже были темными. Ветра все еще не было, но что-то подсказывало мне идти быстрее, а еще лучше — бежать. Я так и сделал, по пустой улице вниз, с набитым чебуреками и наполненным пивом желудком, тяжело переставляя ноги, зная одно, что я оказался не в тот момент не в том месте и что лишь от меня зависит сейчас будущее.
А потом ударил ветер, не в спину — в лицо. Меня толкнуло назад, закрутило, бросило на асфальт. Сверху полетели листья и ветки, а еще в лицо мне кто-то бросал целые горсти горячих, крупных хлопьев сажи, которые набивались в рот и залепляли глаза. Пролетел лист железа, сорванный с крыши, острым краем впился в ствол дерева, внезапно возникшего из черноты передо мной.
Встать было нельзя. Ветер сразу отбрасывал назад, я полз, цепляясь пальцами за неровную поверхность асфальта, вновь просвистел над головой очередной лист железа, сорвавшийся с крыши. Наконец, я добрался до дерева, вцепился в него, решив уже было, что спасен и смогу переждать эту бурю, не погибнув, как вдруг дерево закачалось, и раздался треск.
И тогда я действительно побежал, хотя пришлось нестись вверх, сердце колотилось, как никогда в жизни, хлопья сажи продолжали набиваться в рот. Глаза почти не видели, над головой то и дело пролетали сучья, ветки, листы железа… как оказалось потом, город накрыла черная буря, никогда до этого не посещавшая те места.
Не помню, как я добрался до гостиницы. Но когда посмотрел на себя в зеркало, вбежав в номер, то ужаснулся: лицо было покрыто толстым слоем то ли сажи, то ли копоти, лишь сверкали белки глаз, одежда порвана, руки в кровоточащих царапинах. Я пошел в душ, а когда вышел, то за окном опять светило солнце, хотя дерево, чьи ветви так мило скреблись в наше окно, лежало на земле. Не сломанное — вывернутое с корнями.
Неужели и сейчас начнется что-то такое? Ведь все еще нет ветра, и воздух, как студень, птиц же не слышно, даже чайки, и те угомонились, хотя обычно в это время суток орут так, что слышно в любой точке острова.
Я перестаю видеть, пот не просто заливает глаза, он ослепил меня. Чтобы писать, мне постоянно приходится вытирать глаза, они начали болеть, буквы расплываются, исполняют какой-то придурковатый танец, может, Таня была права, когда говорила, что нам здесь не место и что надо возвращаться, пока остров не пожрал нас?
Если поднимется ветер, то он может или разрушить этот морок, или, наоборот, окончательно увести меня туда, откуда не возвращаются, а ведь я думал, что наделен силой и мужеством, что могу противостоять миру, но как победить себя самого?
В этой записи у меня одни вопросы, наверное, такой это день, четырнадцатое августа. Темный и скорбный, когда чувствуешь, что проиграл. Даже если ты не ушла, если все еще здесь, то вряд ли мы увидимся снова, как бы я ни старался найти тебя. Тогда я спас тебя, сейчас твоя очередь, только вот как ты сможешь это сделать — вдруг ты на самом деле обернулась этой тварью с прелестным и загадочным телом, у которого один недостаток: рыбий хвост, в который превращаются ноги.
Пора заканчивать, мне надо идти. Не знаю, смогу ли я опять вернуться сюда, на вершину, если я все же доберусь до пещер, то можно ведь и не выбраться назад — кто знает, что там, в них, происходит.
Только бы подул ветер, развеял это липкое марево, освежил голову, прояснил невнятицу дня. Первая за день птица зашебуршала в ветвях дерева неподалеку, это дятел, сейчас начнет долбить по стволу, задавая всему происходящему какой-то другой, более осмысленный ритм.
Если ты ждешь меня в воде, то я найду тебя там, в бухте. Если ты в пещерах под островом, то мы встретимся в них. Вот в чем все дело: я постоянно чувствую твое присутствие, а ведь отплыви ты в тот день на катере, то я бы не сходил так с ума, как все это время. Ты ушла, и я лишился силы, мозг мой перестал отделять иллюзии от действительности, вот почему мне страшно и ничего с этим не поделать до того момента, пока я вновь не найду тебя.
Первое дуновение. С запада. Слабое, чуть колыхнулась листва. Направление меняется, уже NW. Северо-западный ветер, марево рассеивается, черной бури не будет, разве что в душе.
Опять слышен гомон чаек, пробудившихся внизу, в бухте. Не знаю, где я найду тебя, но уже поздно, и мне пора.
Дата добавления: 2015-09-10; просмотров: 101 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |