Читайте также:
|
Девочки взяли за правило перед началом спектакля выставлять в зале стеклянную банку, а рядом с ней ставили табличку, поясняющую, что пожертвования зрителей будут отправлены в Польшу Ирене на жизнь и лечение. Но, получив очередной чек, Ирена немедленно передавала его в благотворительную организацию или детский дом, а девочкам высылала расписки. Она не единожды писала девушкам, что жалеет в жизни только о том, что слишком мало сделала…
Количество приглашений выступить с «Жизнью в банке» резко подскочило в июле 2000-го, после того как в газете «Вичита Игл» [108] появилась статья известного журналиста Стэна Фишера.
Три ученицы Юнионтаунской средней школы, – писал Фишер, – прославили на всю страну Ирену Сендлер, рассказав удивительную историю ее жизни в театральной постановке, подготовленной к конкурсу на Национальный День Истории, состоявшемуся в Вашингтоне, округ Колумбия.
С первых же дней работы над проектом девушки обнаружили, что почти никто не слышал имени Ирены Сендлер. Когда Меган Стюарт рассказывала перед началом Национального Дня Истории в Вашингтоне о своей постановке участнику конкурса, представлявшему штат Нью-Джерси, он сказал:
– Ах, Оскар Шиндлер! Я о нем слышал!
На что Меган ответила:
– Нет, это женщина, и ее зовут Ирена Сендлер.
По завершении конкурсных выступлений их учитель Норм Конард тоже отметил:
– Люди постоянно спрашивают нас, почему они никогда не слышали об этой женщине.
Ученицы надеются продолжить сбор денег для Сендлер, здоровье которой в последнее время сильно пошатнулось, а также навестить ее в Польше. В процессе работы над проектом, говорят девушки, они смогли многому научиться, но самым важным для себя результатом они считают понимание того, что называют «силой одиночки».
– Даже один человек, – говорит Сабрина Кунс, – способен изменить мир.
В начале сентября от Ирены пришло очередное письмо, к которому были приложены выписанные работниками двух детских домов расписки в получении денег, собранных девушками. Через неделю они получили перевод письма на английский:
Дорогие мои, близкие моему сердцу девочки,
Спасибо вам огромное за письмо, пьесу, фотографии и эмблему вашей школы. Я очень внимательно прочитываю все, что вы присылаете. Частично мне переводит моя внучка, а что-то помогает перевести моя знакомая. Я уже три года не могу читать сама. Я почти потеряла зрение из-за диабета, и раньше читала при помощи увеличительного стекла. Прежде чем перейти к главной теме, т. е. к содержанию пьесы «Жизнь в банке», я хочу сказать вам, что вы необычайно мудрые, интересные и думающие девочки, глубоко переживающие ужасы войны. Вы интересуетесь темой Холокоста. А понять ее трудно не только тем, кто не был свидетелем злодеяний нацистов, но и тем, кто сам стал их жертвой. Осознать и понять, что фашисты сделали с несколькими миллионами людей, среди которых было шесть миллионов евреев, почти невозможно.
О Второй мировой войне написано очень много, но понять масштабы преступлений нацистов не под силу никакому здравомыслящему, психически здоровому или просто нормальному человеку. По велению своих тонко чувствующих несправедливость сердец вы заглянули за фасад этих преступлений в поиске правды, и это желание узнать истину, а также почти незаметный след, оставленный мной в истории, привели вас ко мне.
Я думаю, вам нужно знать, что 23 сентября 1999 года, за несколько месяцев до того, как вы написали мне свое первое письмо, скоропостижно умер мой сын Адам. Ему было всего 49. Для матери не может быть ничего страшнее потери своего ребенка, и теперь мне пришлось понять это еще раз и совсем по-новому. Смерть сына разбила мне сердце… К сожалению, мне необходимо лечь в больницу.
Кроме того, я некоторое время не смогу переписываться с вами из-за серьезной болезни одной из работниц Еврейского института [109], пани Голены Гобоской, которая печатает мои письма на машинке. В результате я пока не могу дописать те материалы, которые начала для вас готовить. Другие люди не могут перепечатать мои письма, потому что из-за слабого зрения я пишу не очень разборчиво.
Я пишу вам это письмо, чтобы вам была понятна причина моего долгого молчания. Извините меня за него.
Все, что вы делаете, – уникально. С моей точки зрения, ваша искренность, несгибаемость и редкостное упорство в достижении поставленной цели заслуживают восхищения.
Я предрекаю и верю, что вы обязательно достигнете во всех своих начинаниях того успеха, к которому стремитесь. Ведь, в конце концов, я 55 лет работала с молодежью, особенно с вашими ровесниками, подростками в возрасте 14–16 лет. И именно опыт общения с молодыми людьми позволяет мне верить, что все вы, несмотря на любые жизненные трудности, достигнете очень многого. Я посылаю от всей глубины моего сердца самые добрые пожелания и самые нежные приветствия вам, вашим близким, профессору Норману и польскому студенту, который переводит мои письма.
Искренне ваша, с огромной любовью,
Ирена-Иоланта из Жеготы.
Сообщение о смерти Адама приглушило радость от полученного от Ирены письма.
Заглянув в свой «дневник проекта», Меган обнаружила, что Проект «Ирена Сендлер» начался именно 23 сентября 1999 года – в день смерти Адама.
– Это что, знамение? – спросила Меган.
Лиз повернулась обратно к Меган и сказала:
– Вообще-то логично, что свои дети появились у Ирены только после войны. Я хочу сказать, если бы у нее были свои дети, как бы она могла забирать детей у других родителей?
Сабрина еще раз пробежала глазами письмо Ирены:
– Я где-то читала, что у большинства женщин из Жеготы не было детей.
* * *
Начало нового учебного года было тревожным. Кто-то начал разрисовывать маркерами афишки «Жизнь в банке» или срывать с досок объявлений… Один из школьников громогласно заявил как-то в рекреации:
– Ненавижу черномазых, жидов и педиков!
Чаще всего доставалось Меган, которую дразнили «еврейской подстилкой» и «жидолюбкой». Меган старалась не реагировать и думала про себя, что ненавидеть надо грех, а не грешника.
– Они просто идиоты, – сказала ей после очередной репетиции Лиз, – и завидуют, что мы стали привлекать столько внимания.
После 25-го представления «Жизни в банке» один из членов школьного комитета заявил Мистеру К. о «серьезной озабоченности», которую вызывает у него Проект «Ирена Сендлер». Он потребовал сообщить, сколько денег девочки зарабатывают за каждый спектакль, существуют ли скрытые источники финансирования, а также по какому праву они используют школьный фургон в своих не связанных с учебным процессом целях. Неужели Мистеру К. наплевать, что, играя эти спектакли, девушки рискуют загубить свою спортивную карьеру?
– А вы видели спектакль? – спросил Мистер К.
– Чтобы понять, что происходит, мне это ни к чему, – ответил тот. – Этот политический проект не имеет ничего общего с американской историей, преподавание которой является вашей прямой обязанностью.
Вскоре после этого известный бизнесмен Говард Джейкобсон и его супруга Ро – очень влиятельные члены еврейской общины Канзас-Сити, написали директору школы и председателю попечительского комитета письмо, в котором подчеркнули, как важно школьникам, а также их родителям – американцам – вообще понимать, что может сделать один человек ради спасения жизни других людей. «Эти школьницы являются примером того, какой должна быть наша молодежь. К этом письму я приложил несколько статей из «Канзас-Сити Стар» [110] и выдержки из церковных бюллетеней и хроник еврейских общин. Эти школьницы стали героинями нескольких теле– и радиопередач. Их достижения – самая лучшая реклама вашей школы». Чтобы покрыть школьные расходы, связанные с постановкой «Жизни в банке», он прислал чек на $1000 и пообещал ближайшие 5 лет продолжать выделять школе такую же сумму.
Больше возражений со стороны попечительского комитета не было.
* * *
Мистер К. иногда просил зрителей объяснить, почему, по их мнению, пьеса производит на людей такое мощное впечатление.
– Девушки-протестантки из сельских районов Канзаса возвращают людям память о польской католичке, спасавшей еврейских детей от нацистов. Все это дает повод надеяться на лучшее будущее.
– Этих девочек можно назвать американскими послами доброй воли.
– Почему никто не знает об этой женщине? Узнавать такие важные исторические факты от детей как-то особенно трогательно.
– Я не знаю. Меня пьеса просто очень сильно задела… и во мне вдруг словно прорвало плотину печали. Я даже не предполагала, что во мне вся эта печаль есть.
– Я сама из Польши, и мне уже очень много лет. Нас сегодня осталось слишком мало. И таким людям, как вы, выпало хранить нашу память… рассказывать о тех ужасах, которые нам довелось пережить, чтобы больше ничего подобного не повторилось.
– Я даже говорить сейчас не могу.
Девочки не уставали снова и снова давать ответы на одни и те же вопросы, но на некоторые из них они ответить просто не могли. Чаще всего их спрашивали:
– А вы поедете в Польшу навестить Ирену Сендлер?
Всю осень Мистер К. был очень занят, но почти каждые выходные выезжал с девушками на представления «Жизни в банке». Технические аспекты гастролей ребята отточили до совершенства, каждый четко знал свои обязанности. Участники спектаклей встречались с ветеранами Холокоста и их детьми, которые делились с ними воспоминаниями, словно «Жизнь в банке» была неким алтарем, дающим им возможность увековечить свою память и пережитое горе.
Заказов на спектакли стало так много, что исполнить их все физически не хватало времени. Кроме того, впереди маячили выпускные экзамены, и девушкам приходилось отклонять многие из приглашений. В январе 2001-го Мистеру К. позвонил заместитель директора Уэстбриджской средней школы из Канзас-Сити Барт Альтенбернд и стал умолять сыграть спектакль для учеников восьмых классов. С Бартом Мистера К. связывала давняя дружба, и он не мог ему отказать. Это представление было не лучше и не хуже прочих, но среди зрителей оказался один необычный человек – Джон Шукарт. Успешный бизнесмен, он взял длительный отпуск в своей компании, чтобы добровольно поработать учителем в школе и «вернуть долги родному городу». Джона тронула история Ирены Сендлер и спектакль вообще, и вечером он пригласил девушек, их родителей и Мистера К. на ужин в шикарный китайский ресторан.
Когда они уселись вокруг огромного стола, Шукарт спросил:
– А где еще вы бы хотели выступить со своей постановкой?
– В Польше! – мгновенно среагировала Меган. —
Мы очень хотели бы навестить Ирену, узнать о ее жизни поподробнее, а потом рассказать всю ее историю американской публике.
Мы уже начали собирать деньги на поездку… продаем на спектаклях конфеты. Вроде даже получается.
Шукарт приподнял бровь:
– И сколько уже удалось собрать?
Меган покраснела:
– Ну, мы только начали. Где-то 81 доллар.
– Ей уже 90, – сказал Шукарт. – Вы говорите, что она нездорова. Времени нельзя терять ни минуты. Ехать нужно немедленно. Я попробую что-нибудь придумать.
Спустя пару дней он позвонил:
– Я нашел деньги. Вы едете в Польшу.
* * *
В мае 2001 девушки отправились в Польшу в сопровождении Дебры Стюарт (Дебра неплохо себя чувствовала и даже снова отрастила свои густые и кудрявые волосы), дедушки Билла и бабушки Филлис. Дорогу они и супруга Мистера К. Карен оплатили самостоятельно. В начале марта девочки сообщили Ирене о возможности увидеться в Польше.
В ответ от Ирены пришло семистраничное послание, начинавшееся, как обычно, словами «дорогие мои, близкие моему сердцу девочки». Их переписка, призналась она, стала для нее самым лучшим лекарством, и теперь она не чувствует такой «душевной депрессии», как раньше. Она написала о своих соратниках, таких же социальных работниках, как и она, о своих связных внутри и снаружи гетто, «в основном, это были девочки примерно вашего возраста», подробно описала способы спасения детей. Но в письме опять не было ни слова о том, как ей удалось выбраться из тюрьмы Павяк.
Лиз немного обеспокоил один фрагмент:
«А еще я хотела бы попросить вас никогда не делать ничего, что могло бы быть для вас опасным, потому что это принесет мне большое горе. Все, что делала я, было сделано по велению сердца и потому, что я была так воспитана. Мои родители научили меня двум правилам. Первое: людей можно делить только на хороших и плохих независимо от религии, расы, национальности и происхождения. Второе: когда видишь тонущего человека, спасай его».
– Как вы думаете, – спросила Лиз, – почему она предупреждает нас не делать того, что делала сама? Она говорит с нами, как всегда говорят матери или что-то типа того.
– Ага, – сказала Меган. – Это типа как «делай, как я говорю, а не как делаю», только тут все как-то наоборот по сравнению с тем, как обычно бывает.
– А если б наши школьные ублюдки сказали, что убьют нас, если мы не прекратим играть «Жизнь в банке»? – сказала Сабрина. – Когда страшно, начинаешь вести себя не так, как думала… или не так, как считаешь правильным.
Меган закрыла свой рюкзак и сказала:
– Могу поспорить, что именно с этого все и началось в Германии и в Польше… с простых обзывательств и оскорблений. Конечно, трудно понять, в какой момент нужно дать грубияну отпор. Но Ирена просто не хочет, чтобы мы шли на такой же риск, как она. Лиз права… она хочет защитить нас, как настоящая мать.
Меган была уже в дверях, но вдруг остановилась и повернулась к подругам:
– Она говорит, что действовала по велению сердца. Но ведь защищать детей… ну, я хочу сказать, разве не в этом веление любого человеческого сердца?
* * *
Боженна Гилбрайд, специалист по истории Жеготы, жила на Лонг-Айленде в Нью-Йорке. Посмотрев спектакль, она прислала девочкам книгу об этой организации. Однако Боженна не имела ни малейшего представления, как Ирене удалось выйти живой из Павяка. В 1965 году Боженна брала у нее интервью, а в начале 1990-х помогла выпустить два документальных фильма о Жеготе, в одном из которых в роли рассказчика выступил знаменитый актер Илай Уоллак. Фильмы, однако, прошли малым экраном, и ее очень расстроило, что почти никто не обратил на них внимания. Всего за три недели до рождения Проекта «Ирена Сендлер» еще одно интервью с Иреной сделала Рената Зайдман, одна из сирот, спасенных ею. Но и на сей раз история Ирены осталась незамеченной. Спектакль девочек из Канзаса оказался самой последней по времени попыткой «обнаружить» историю жизни Ирены и донести ее до людей.
Боженна помогла девочкам разработать программу поездки в Польшу, составить график интервью и спектаклей, а также договорилась с переводчиками в Варшаве. Она поддерживала контакт с Эльжбетой Фицовской, которую Ирена полугодовалым ребенком вывезла из гетто. Бета пригласила школьниц выступить на ежегодном собрании Польской Ассоциации Детей Холокоста.
За несколько недель до вылета девочек в Польшу Мистеру К. позвонила из Варшавы Боженна: ее знакомый Марцин Фабьянский, репортер из «Газеты выборчей» и «Голоса Варшавы» [111], получил задание съездить в Юнионтаун. Мистер К. встретил Марцина в Канзас-Сити и привез в Юнионтаунскую школу. Марцин взял интервью у девушек и их родителей, посмотрел видео «Жизнь в банке» …
Вечером они беседовали с Мистером К. на открытой веранде.
– Знаете, что беспокоит меня больше всего? – спросил Марцин. – Я полез в Интернет, перерыл все архивы «Газеты выборчей» и не нашел ничего об Ирене Сендлер, только одно-единственное упоминание ее имени. Я еще молод и полон идеалов. Но иногда боюсь, что, насмотревшись всякой чернухи, я превращусь в старого циника-репортера. Однако, побыв здесь, с вами, я снова начинаю верить в людей. То, что вы воспитываете в своих учениках, – это большое благо для всего мира.
– Есть старая индейская притча, – сказал Мистер К., – о мальчике, который пришел как-то к своему деду и рассказал, как он разозлился на друга. Дед сказал, что он тоже когда-то ненавидел тех, кто так много отнял у него самого и у его народа. Но, объяснил он потом, ненависть лишает сил тебя, но никак не вредит твоему врагу. Это вроде как пить яд, желая смерти своему противнику.
Мальчик никак не мог понять, о чем говорит дед, пока тот не сказал, что внутри каждого человека будто бы живут два волка, яростно воюющих за власть над его душой. Один волк жаждет злобы и ненависти, а другой – доброты и желания прощать.
– Так какой из них победит, дедушка? – спросил мальчик.
– Тот, которого я буду кормить, – с улыбкой ответил дед.
* * *
Канзасские школьницы не знали, что их путешествие в Польшу совпадает по времени с 60-летием погрома в польском местечке Едвабне, где от 200 до 1000 евреев были убиты не немцами, а их соседями-поляками. Провокативная книга Яна Томаша Гросса «Соседи: История уничтожения еврейского поселка» (опубликованная в 2000 г. на польском и в 2001 г. на английском) разбередила раны. При коммунистическом режиме участники движения Сопротивления и люди, спасавшие евреев, не только не считались героями, но иногда даже и объявлялись преступниками… Вслед за обличениями Гросса (а в Едвабне была проведена эксгумация и экспертиза) последовало официальное расследование, породившее множество споров и возмущенных опровержений. Польша, страдающая от потревоженных военных ран, искала своих героев.
Большая статья Марцина вышла в «Газете выборчей» за два дня до прилета американских школьниц из Канзаса в Варшаву. Спустя 60 лет история Ирены оказалась на первых полосах газет.
Глава 25
Мы уже не в Канзасе
Варшава, май 2001
В международном аэропорте им. Фредерика Шопена царило обычное столпотворение.
– Лиззи! Не торопись! Не хватало нам тут всем порастеряться! – прикрикнул дедушка Билл и обратился к Мистеру К.: – А как по-польски будет no comprende?
Мистер К. вытащил из заднего кармана брюк польский разговорник:
– Nie rozumiem ( Не понимаю – польск.).
– А как спросить, где туалеты?
– Gdzie sa toalety?
– Эй, Мистер К.! А что, если нас никто не встретит? – весело спросила Лиз.
– Успокойся, все будет хорошо, – ответил он, хотя сам никакого спокойствия не чувствовал.
Эльжбета Фицовская написала ему, что в аэропорту их будут встречать ее «юные друзья». Хм… весьма определенно…
Удивительно, как Ирене Сендлер удалось создать сложнейшую подпольную сеть, когда прилет восьми американцев из Канзаса в Варшаву вызвал столько всяких сложностей!
Пройдя таможенный досмотр и получив свой багаж, канзасцы сразу оказались в окружении возбужденной толпы. Со всех сторон микрофоны, лампы видеокамер, щелчки затворов фотоаппаратов, кто-то дергает за одежду… Говорили все одновременно, и понять, что они говорят, было невозможно.
Внезапно над толпой поднялась табличка с надписью «Sendlerova Girls» (Девочки Сендлер – англ.).
Меган помахала человеку с табличкой:
– Девочки Ирены Сендлер – это мы!
Перед ними возник оператор, а протиснувшийся вслед за ним через толпу репортер сунул в руки Лиз букет цветов и подставил прямо под нос микрофон.
– Как вы ощущаете себя, – спросил он, – в роли человека, открывшего миру историю польской героини?
На девушек обрушилась лавина вопросов на самых разных вариациях и мутациях английского языка. Меган обернулась и встретилась взглядом с Мистером К.:
– И что теперь?!.
Он пожал плечами:
– Держаться поближе друг к другу и отвечать на вопросы!
Потом нарисовал указательным пальцем гигантскую улыбку у себя на лице:
– И улыбаться!
Девочки не смогли удержаться рядом, и каждая давала интервью отдельно. Их внимание попыталась привлечь женщина с надписью «Wall Street Journal» [112] на бейджике:
– Снаружи вас ждут лимузины! Пожалуйста, следуйте за мной.
Ее перебил темноволосый молодой человек:
– Пожалуйста, послушайте меня, я – Адам, а это моя сестра Мария. Нас прислала наша мама Зофья.
Через толпу с трудом прорвались две женщины средних лет. Та, что пониже ростом, показала на Адама с Марией и, тяжело дыша, сказала на безупречном английском:
– Эти двое – с нами.
Она протянула девушкам руку.
– Рената Зайдман из Монреаля. Мы с вами переписывались. А это моя подруга Эльжбета Фицовская. Она по-английски не говорит. Пошли. Машины уже ждут.
Эльжбета улыбнулась, а потом со слезами на глазах обняла каждую из девочек, будто давно и близко их знала. Она вручила Мистеру К. конверт.
– Новое расписание мероприятий, – объяснила Рената. – От Ирены.
Молодая корреспондентка из «Wall Street Journal» вмешалась в разговор и еще раз повторила, что лимузины ждут. После короткой перепалки на польском журналистка, презрительно фыркнув, отвернулась, и Адам с Марией повели компанию к четырем крошечным польским «фиатам», припаркованным у терминала. Фотографы снова защелкали камерами, а оператор стал снимать, как они запихивают багаж и театральные кофры.
Лиз повернулась к Мистеру К. и опасливо спросила:
– Как-то это все страшновато. Но у нас ведь все нормально, да?
– У нас все нормально, Лиз, – кивнул в ответ он.
* * *
В отеле «Ибис» Мистеру К. передали целую стопку сообщений и записок. Самая срочная пришла от посла Кристофера Хилла: состоится ли 25 мая запланированная встреча с Иреной Сендлер? Остальные записки в большинстве своем были просьбами дать интервью новостным агентствам, радио– и телестанциям.
Оказавшись в номере, девочки наконец перевели дух.
– Сабрина, скажи, ты тоже нервничаешь? – спросила Лиз.
– Ага… То есть я хочу сказать, все это какое-то безумие. Как мы вообще сюда попали? Все же рано или поздно поймут, что мы и сами не знаем, что делаем.
* * *
Меган разбудил телефонный звонок. Еле разлепив глаза, она нащупала трубку и бросила взгляд на часы – 6.45.
Ее поприветствовал энергичный мужской голос:
– Доброе утро. Я с польского телевидения. Не сыграете ли вы фрагмент своей пьесы? Совсем маленький! Мы бы сняли вас на фоне памятника Героям гетто.
Меган села на кровати и убрала с лица спутавшиеся за ночь волосы.
– Не могли бы вы… не могли бы вы подождать минутку? Лиз! Лиз! Просыпайся. Какой-то мужик с польского телевидения хочет, чтобы мы сыграли сцену из спектакля.
Лиз спряталась под одеяло.
– Я сплю, – пробормотала она.
Меган снова взяла трубку.
– А вы не могли бы позвонить нашему учителю? Он живет в номере 534. Пять… три… четыре.
Через несколько минут им позвонил Мистер К.
– Меган, нам надо это сделать… сейчас. Сцену с пани Рознер, – сказал он. – Пять минут на сборы.
Прошло несколько минут, и он постучал в их дверь.
– Вы готовы? Они ждут внизу. Торопитесь!
В десять утра вся группа должна была быть на встрече Польской Ассоциации Детей Холокоста в синагоге Ножиков. В лучшем случае это неожиданное предложение позволит им встряхнуться и собраться… оправиться от смены часовых зон и долгого перелета. В худшем – будет испорчен весь день. У портье отвисла челюсть, когда он увидел в фойе Меган в образе пани Рознер – девушку с грязным, изможденным лицом в поношенном, драном платье 1940-х годов, грязном крестьянском платке и потрескавшихся бабушкиных лаковых туфлях с квадратными каблуками. Несмотря на ранний час и усталость после перелета, она прошла мимо них гордой, энергичной походкой. Следом за ней плелась полусонная, наряженная в белую форму сестры милосердия Лиз, которую никак нельзя было назвать ранней пташкой. Сабрина пошла с ними, хотя в этой сцене не участвовала. Нет, она не расстроилась, что ей не придется сейчас играть свою роль.
– Это лучшая сцена в спектакле, – сказала она. – Ни пуха вам!
Фургон польского ТВ пробрался через утренние пробки и резко затормозил, погрузив пассажиров во внезапную скорбную тишину, окружающую памятник Героям гетто – 10-метровый гранитный блок, похожий на гигантское надгробие.
– Мы находимся в гетто, – сказал им продюсер передачи. – Милая улица, где находился штаб еврейского сопротивления, в квартале отсюда.
Меган выбралась из фургона, но попала не в Варшавское гетто, а в утреннюю прохладу небольшого городского парка, в тишину и спокойствие зеленых полей и живых изгородей.
Меган подумалось, что где-то под ногами у нее лежат человеческие кости и наверняка вокруг витают души погибших.
Тем не менее это был обычный парк, каких много в любом городе, все вокруг было слишком обыденно, слишком спокойно. Невозможно было даже представить, что именно здесь происходили все те неописуемые ужасы, о которых она теперь так много знала… Было еще достаточно рано, и семь рвущихся из гранита героев гетто отбрасывали длинные тени в лучах восходящего за монументом солнца. По еврейской традиции люди приносили к подножию монумента камушки. Телевизионщики поставили свет, проложили кабели и достали камеры.
Переводчик показал на памятник:
– Эти большие гранитные блоки, из которых сделан монумент… они из Швеции. Как ни парадоксально, изначально они были заказаны личным скульптором Гитлера Арно Брекером для постройки памятника Гитлеру в Берлине.
Он взглянул на часы и что-то спросил у режиссера.
– Они скоро будут готовы, а я пока расскажу об этом месте. Монумент был построен в 1948-м, в год моего рождения. «Добро» на это дал сам Сталин, известный юдофоб. Родители рассказывали мне, что, когда начали строить памятник, здесь почти до горизонта были развалины. Только представьте себе, – он обвел рукой окрестности, – не было вообще ничего, только этот памятник… как надгробный камень. Никто не мог понять, почему коммунисты построили всего один монумент, напоминающий о войне, и почему именно этот.
– Скажите, – перебила его Лиз, – почему никто в Польше не знает об Ирене Сендлер?
– Может, немногие знают именно об Ирене Сендлер, но почти каждый поляк знает людей, которые делали то же, что и она. Думаю, проблема в том, что у нас, поляков, притупились чувства. Мы знаем даты и исторические факты. Но некоторые из нас говорят, что не хотят, чтобы их тыкали носом в эту выгребную яму… прошлое осталось в прошлом, и надо двигаться вперед. При коммунистах нужно было вести себя очень осторожно. В те времена было два главных правила: не говори дурного о Советском Союзе и не говори хорошего о польских партизанах и восстании 1944 года. Любому поляку было известно, что русские предали польских борцов с фашизмом. Красная армия стояла за Вислой и не шла в наступление, пока немцы не убили больше 200 000 мужчин, женщин и детей и не оставили камня на камне от Варшавы. Потом Сталин переписал историю, и все стали воспевать освобождение Польши Красной армией и Советским Союзом. А польские партизаны, наши герои, превратились в преступников. Лет десять назад я бы угодил в тюрьму за то, что вам все это рассказал. И Сталину удалось перекроить человеческую память. Этот мемориал… как это называется… это метафора. Когда его возвели, здесь ничего, кроме него, не было. Его было просто невозможно не заметить. А теперь – посмотрите, – он снова показал рукой на окружающие их городские кварталы, – русские построили вокруг этого памятника «новую» Варшаву, и совсем скоро этот монумент перестал быть надгробием в мертвом городе и превратился в еще одну каменную коробку в городе, сплошь состоящем из каменных коробок.
– Я все-таки не понимаю, – сказала Меган, – если это единственный памятник партизанам и Сопротивлению, то почему коммунисты выбрали именно восстание евреев? Зачем тогда вообще было ставить памятник?
– Сталин одобрил постройку монумента сразу после войны… Это был этакий циничный подарок нам, полякам, видевшим в этом еще одно предательство русских…
Он поддерживал антисемитские настроения. Каждый год, несмотря на официальную антисемитскую политику, коммунисты проводили здесь мероприятия. Но, по иронии судьбы, теперь этот памятник стал символом сопротивления. Именно здесь в 1983 году Солидарность начала проводить митинги и возрождать дух восстания в гетто.
Мистер К., прищурившись, посмотрел на темный силуэт монумента:
– Я думаю, наш приезд разбередит много старых ран. Мне хотелось бы верить, что это будет не так.
– Конечно, так будет, – спокойно ответил переводчик, – но ведь это еще и знак надежды… что Польша меняется. При коммунистах вас бы вообще сюда не пустили [113].
Он показал через зеленый газон в сторону памятника.
– Видите, везде разбросаны маленькие черные камушки? Это символические надгробия. Это кладбище. Здесь погибло очень много людей.
Меган всматривалась в каменные лица Героев гетто, словно рвущихся из объятий гранита. Особенно ее привлекло лицо девушки приблизительно ее возраста. Она держала в руках винтовку. Возможно, она была связной Ирены… Меган окинула взглядом спокойные зеленые поляны парка, совершенно безлюдные, если не считать нескольких спешащих на работу поляков и мамы с ребенком, пустые скамейки, шахматные столики и попыталась представить, что именно эти места не так давно были полем битвы евреев с нацистами. «Насколько уместно будет здесь наше лицедейство?»
Но вот оператор дал сигнал. Телерепортер постучал пальцем по циферблату своих часов, и они начали играть сцену с пани Рознер на гранитном фундаменте мемориала.
Начали останавливаться прохожие и спрашивать, что происходит. Сабрина заметила, что за ними наблюдает стоящая в тени двух лип старушка с палочкой. Во время войны она была совсем девочкой. Она понимающе кивнула головой в момент, когда Ирена забирала у пани Рознер ребенка. Она стояла достаточно близко, и Сабрина видела ожерелье с золотой звездой Давида на ее шее и слезы на щеках. Когда сцена закончилась, она отвернулась и, прихрамывая, пошла прочь по аллее…
Дата добавления: 2015-09-09; просмотров: 88 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |